Анатолий Уткин - Русско-японская война. В начале всех бед.

ЦУСИМА

Я видел сегодня самый поразительный спектакль, который дано наблюдать смертному — Азия на марше, Европа отступает. На стенах из тумана значится, что пришел век Азии.

Канун

Японский премьер-министр Кацура, сознательно нагнетая страсти, заявил, что «Балтийский флот не встретил торпедных катеров Японии в Северном море, но есть полное вероятие того, что он встретит их в Индийском океане». Русские агенты тоже настойчиво отмечали южные маршруты японских кораблей. Но Рожественский не знал, что все японские линейные корабли были в доках и не могли в данный момент представить собой угрозу. Адмирал просит Петербург в каблограммах не упоминать станций его следования на северо-восток от Мыса Доброй Надежда. Он шел к проливу Зунд. Его утешило радостное сообщение: родился сын и его назвали Николаем. Ведь Святой Николай — покровитель России.

По прибытии во французскую колонию Сент-Мари (недалеко от Мадагаскара, использовавшуюся в качестве каторги), Рожественский услышал от адмирала Фелькерзама, что его корабли не смогут продолжать путь, минимум, еще две недели. Рожественский впал в ставшее для него привычным состояние возбужденной ярости. «Если Ваши корабли — такое старье, то пусть идут к черту. Нам не нужна всяческая дребедень».

На острове отбывали наказание политические заключенные, остров был грязным, жарким, мокрым. Французы отказывались проявлять традиционную галантность — они здесь попросту выживали, и им было мало дела до дальневосточных забот страны — стратегической союзницы. Лишь очень немногим из русских экипажей разрешили выйти на берег. Только две баржи стояли гружеными углем. Вставал вопрос о реальности остановиться посредине Индийского океана. Едва отплыли от Сент-Мари, как из гавани вдогонку флоту вышел пакетбот с горьким для русского сердца известием: портартурская эскадра разгромлена, полагаться в противостоянии Того можно только на себя.

Из Либавы вышла дополнительная русская эскадра. Петербург уже не верил, что Рожественский может сокрушить японцев в одиночку. В газете «Новое время» капитан Кладо писал о неблагоприятном соотношении сил и сумел убедить руководителей империи. Следует послать железной дорогой во Владивосток сотню торпедных катеров, а из Балтики — остатки русского флота здесь. «Давайте не думать об обороне собственно России. Невозможно воевать со всем миром». В день, когда пала высота 203, контр-адмирал Николай Небогатов был назначен главой Третьей тихоокеанской эскадры. Он брал под свое командование корабли, которые забраковал адмирал Рождественский. Теперь эскадре Рожественского следовало 8–9 недель ждать Небогатова.

Взвинченный вице-адмирал позвал в свою каюту Клапье де Колонга и приказал ему направить в Санкт-Петербург телеграфное сообщение: «Напишите им, что я хотел бы быть отстраненным от командования». Рожественский закрыл дверь и повернул замок. Политовский пишет своей жене: «Неясно, шутят ли они, или совсем потеряли голову. Неудачи преследуют нас повсеместно. Коррупция, глупости, ошибки. Нет ни одного светлого пятна. Вокруг — безнадежная темнота».

Измученные дальним походом моряки адмирала Рожественского были, конечно же, шокированы известием о падении Порт-Артура. Вся Россия скорбела вместе со Второй эскадрой. Но каким теперь должен быть маршрут идущих из Балтики кораблей? Инженер Васильев с броненосца «Орел» сказал, что у Второй эскадры «столько же шансов, как у игрового петуха сразившегося с коршуном». Еще держался Мукден, еще Куропаткин лелеял свои грандиозные схемы, но моряки серой Балтики уже заглянули в око дальневосточного тайфуна.

Моральный спад немедленно сказался на дисциплине. Моряк на «Орле» бросил швабру, и разгневанный офицер спросил его, не боится ли тот наказания? В ответ последовало: «Скоро все мы будем на дне моря. И мне все равно, вынете вы свой пистолет или нет». Офицер не нашелся с ответом. Что он мог сказать, если сам адмирал Рожественский видел, что теряет контроль над флотом.

По поводу Рождества адмирал Рожественский пожелал сказать речь экипажу «Князя Суворова». Его не было видно уже много дней, и команда недоуменно взирала на него, когда он с бокалом шампанского взобрался на главное орудие эскадренного броненосца. Командующий выглядел неважно, напряжение сказалось на нем — это видели все, но не так уж много симпатии было на лицах моряков. Рожественский начал с банальностей, желая всем счастливого возвращения. Но постепенно гул в команде затихал. «Мы вместе, рядом, служим своей стране. Это мое право и моя обязанность, доложить царю, как хорошо вы справляетесь со своими обязанностями, и он поблагодарит вас от имени России». Начал Рожественский спокойно, но постепенно внутреннее волнение завладело им, и все русские моряки, здесь, посредине Индийского океана, затихли, глядя на стройную фигуру, преодолевающую эмоциональный порог. «Всегда помните, что вся Россия смотрит на вас с доверием и твердой надеждой. Пусть Бог поможет вам служить ей честно, оправдать ее доверие, не обмануть ее надежд». Рождественский поднял бокал, осушил его: «За вас, кому я верю! За Россию!»

Крестя друг друга, и бросая в воздух бескозырки, моряки прониклись чувством командующего. «Мы сделаем все! Мы не сдадимся!» Последовал салют в тридцать один залп. Командор Семенов записал: «Нам следовало вступить в бой в эту минуту!» Русские корабли стояли вблизи французского острова Носси-Бе, а городок носил хорошее название Хеллвиль (по имени французского адмирала, присоединившего его к Франции в 1841 г.).

Эскадра вместе

Здесь произошло воссоединение с кораблями адмирала Фелькерзама, весьма радостная встреча. Адмиралы расцеловались. Фелькерзам сделал все как надо. Позади был очень большой переход, будущее скрывалось в тропическом мареве. Но пока оркестры играли столь сладкую русскому сердцу музыку, с тяготами жизни можно было примириться. Хотя и не все прониклись чувством общей судьбы — обед на «Князе Суворове» прошел корректно.

Матросов интересовали письма и уголь. Писем не было, а загружались четыре дня, почернев до состояния местных жителей. Два матроса с «Бородино» умерли от угольной пыли, случаи солнечных ударов учащались. Плюс малярия, дизентерия, тиф. На судах было много тропической живности — обезьяны, крокодилы, попугаи, свиньи, павлины, множество ярких тропических птиц. На подоспевшем продовольственном судне сломался рефрижератор, и новый запах привлек акул.

В бухте городок Носи-Бе был маленьким и очень необычным. В полдень, в часы сиесты вся жизнь замирала. Известие о прибытии двух русских эскадр привлекло всех плавучих купцов. Открылись рестораны. Купцы приплыли из Диего-Суареса. В типичном колониальном городке была церковь, госпиталь, городской совет, таможня, теннисный корт и три ресторана.

Новый 1905 год адмирал Рожественский встретил в кают-компании «Князя Суворова». Послал две приветственные телеграммы — царю и великому князю Александру. Царь держал эту поздравительную телеграмму на своем письменном столе. В полночь адмирал произнес простой тост. «Пусть каждый присутствующий встретит следующий новый год в компании своих друзей живым и здоровым и с чувством исполненного долга». Рожественский выглядел воодушевленным, всем была видна сила этого человека, он сумел мобилизоваться. Он праздновал вместе со всеми до двух утра, а потом покинул своих более молодых товарищей, которые пели и смеялись вплоть до времени подъема флага.

Тем временем три дополнительных крейсера присоединились к эскадре — «Терек», «Кубань» и «Урал». У них было слишком легкое вооружение. Но правительство не сумело купить более тяжелые суда, заказанные Аргентиной и Чили. Царь сообщает ему: «Ваша миссия заключается не в том, чтобы достичь Владивостока, а в том, чтобы овладеть контролем над Японским морем». Для реализации этой миссии Петербург посылал дополнительные корабли под командованием Добротворского и Небогатова. Рожественский пишет монарху: «Оставаясь здесь еще дольше, мы позволяем противнику привести в порядок его корабли… Только «Олег» может усилить эскадру».

Чувство начавшегося разложение проникало в Носи-Бе (русские в шутку называли его более знакомо — Носибейском) не только с нещадным экваториальным солнцем, но и с запоздалыми газетными сообщениями: баррикады в Петербурге, две тысячи убитых по предварительным подсчетам. Политовский пишет жене: «Газеты лгут, но нет дыма без огня». Работа под водой рядом с акулами доконала его. «Теперь я проклинаю решение идти с флотом. Я сижу прикованным и смотрю на чужие ошибки. Боюсь сойти с ума». Рождественского никто не видел, и он поднялся с постели только тогда, когда кто-то украл деньги их ящика пожертвований городской церкви.