Артур Брайант - Эпоха рыцарства
Поскольку англичане не смогли пробить двойной круг стен города из-за окружающих его болот, Эдуард был вынужден прибегнуть к блокаде, чтобы преодолеть сопротивление благородного губернатора города. Когда весной флоту из Нормандии удалось прорвать блокаду, – которую было невозможно постоянно поддерживать кораблями того времени особенно во время приливов и отливов в Ла-Манше, – он построил форт на косе, который возвышался над устьем бухты, и установил там пушки. Он также приказал вколотить сваи по всему побережью, чтобы не допустить причаливания прибрежных кораблей и послал констебля и графа Пемброка в море, чтобы они держали адмиралов в постоянной боевой готовности. Флот из 44 кораблей с провизией, который сделал дальнейшую попытку достигнуть Кале в июне, был перехвачен посередине Ла-Манша и отброшен с тяжелыми потерями.
К этому времени также предпринимались попытки освободить город и по суше. К весне 1347 года французский король набрался достаточной храбрости, чтобы собрать новую армию в Аррасе. Но она была необычайно медлительна и не спешила вступать в боевые действия, и когда наконец в июле она двинулась с места, Кале уже голодал. Англичанами был перехвачен корабль, пытавшийся бежать из города, и на нем обнаружено следующее послание губернатора: «Все уже съедено – собаки, кошки, лошади – и нам ничего не остается для пропитания кроме как пожрать друг друга». Эдуард переправил его Филиппу, заставив его выбирать между вторым Креси или бесчестьем, которое последовало бы за падением города без боя. Когда 27 июля французская освободительная армия наконец появилась под Кале, англичане окопались на их пути и были практически недосягаемы. Три дня Филипп разбивал свой лагерь перед ними, пока его эмиссары тщетно пытались вести переговоры о перемирии, которое позволило бы обеспечить гарнизон провизией. Объявив, что он готов вести переговоры по любому другому поводу, Эдуард отказался вообще обсуждать положение в Кале. Вечером 2 августа французский король обстрелял его лагерь и удалился. «Когда защитники Кале увидели это, – написал оксфордширский клерк Джеффри ле Бейкер, – они спустили свой штандарт и в большом горе сбросили его с башни в канаву. И... Джон де Виенн, их капитан... открыв ворота города, выехал к королю Англии, верхом на маленькой лошадке... с веревкой на шее, и другие горожане и солдаты следовали за ним пешими, с непокрытыми головами и босоногими, с веревками на шее. Так, выйдя к королю, капитал поднес ему меч как главному князю войны среди христианских государей и тому, кто отвоевал город у самого могущественного христианского короля из знатного рыцарства. Затем он передал ему ключи от города. Моля о сострадании, он попросил прощения и предложил ему меч мира, посредством которого должно быть дано правильное наказание, к низшим и черни должно быть проявлено снисхождение и мягкость по отношению к благородным... Король, взяв то, что было ему предложено, послал капитана с пятнадцатью рыцарями и стольким же количеством горожан в Англию, одарив их богатыми подарками»[304]. По свидетельству ее соотечественника Фруассара королева Филиппа на коленях просила за них. Вряд ли можно понять жестокие войны четырнадцатого века без этого проявления рыцарственности.
Эдуард мог теперь сделать Кале не только базой для завоевания Франции, но английским городом. Он выслал тех жителей, которые могли бы оказать сопротивление его власти, на ближайшие французские территории и предложил английским торговцам различные поощрения при поселении в этом городе. Он оставил городу старую привилегию, по которой магистраты избирались первыми домовладельцами, обещав уважать городские обычаи, и назначил английского губернатора. Он также перевел туда рыночную таможню, сделав ее единственным портом для экспорта шерсти, олова, свинца и тканей в Северную Европу. Владея теперь обеими сторонами Па-де-Кале, он теперь мог по праву претендовать на титул правителя Ла-Манша и Ирландского моря. На своей новой золотой монете, нобле[305], которую он выпустил через четыре года после победы при Слейсе, он изображен стоящим на корабле с мечом в руках.
Еще до того как Кале пал, англичане одержали другую победу в Бретани. Смерть де Монфора и безумие его жены еще больше изменили ситуацию в пользу французов, Карл Блуасский осадил Ла Рош-Деррьен с огромной, хорошо оснащенной армией. Крепость, с небольшим английским гарнизоном, находилась в самом центре графства Карла. Но сэр Томас Дагуорт[306], отправившись 19 июня с менее чем тысячью человек из Карекса, находившегося в 45 милях от города, напал вечером на лагерь осаждающих и разгромил их[307]. Самого Карла взяли в плен и послали в Тауэр составить компанию королю Шотландии.
Получив Кале и обеспечив независимость Бретани, Эдуард был готов принять предложения Филиппа о перемирии. К этому моменту он отсутствовал в Англии более года и, уничтожив угрозу Гаскони и опасность шотландского нашествия, его преданные общины нуждались в передышке от налогов. Два кардинала из Авиньона пытались найти компромисс все лето и в сентябре, на основе того, что каждый владеет тем, что он завоевал, перемирие было заключено сроком до июня следующего года.
Таким образом, в октябре 1347 года Эдуард вернулся в Англию. На протяжении двух блестящих лет победа сопутствовала ей везде; несколько тысяч ее сыновей, большинство из которых являлись простолюдинами, с оружием, которое только они одни и могли использовать, снова и снова одолевали почти невероятные орды и втоптали в грязь рыцарство крупнейшего христианского королевства. Но Англия в тот момент была сильна не только оружием. Пока время становилось свидетелем ее триумфа в Пикардии, Аквитании и Бретани, благодаря гению ее мастеров по всей стране поднималось одно церковное здание замечательнее другого. Часовня Богоматери в Личфилде, галереи в Норидже, задние хоры и арки Св. Андрея в Уэллзе, капелла в Бристоле, изящно декорированный неф Экзетера – все они были частично или полностью закончены в то же десятилетие, что и Креси. Так, на севере появился великолепный фамильный склеп семьи Перси в Беверли, а также западное крыло и неф – законченный в год победы Эдуарда при Креси – кафедрального собора Йорка. А в Солсбери Ричард из Фарли увенчал собой церковь XIII века украшенную башней и шпилем, чьи пропорции так никогда и не удалось превзойти.
Именно в сороковые годы XIV века наблюдаются первые признаки нового архитектурного стиля – английской перпендикулярной готики. До сих пор широкие и приземленные английские соборы не искали сходства с рискованной высотой готических церквей Иль де Франса. Но теперь под руководством Уильяма де Рамси, который стал главным королевским архитектором в тридцатые годы, английская архитектура начала использовать новую технику, которая производила эффект высоты без ущерба для пропорции или безопасности здания. Подобно английской военной тактике это было искусство не массы, но линии, в котором вертикальные средники просторных треугольных окон тянулись вверх и вниз, чтобы сформировать, вместе с горизонтальными линиями, которые они пересекали, постоянные прямолинейные панели стен и стекла. Впервые предпринятая лондонскими строителями в новом хранилище документов и галереях собора Св. Павла и королевской часовне Св. Стефана в Вестминстере[308], целью английской готики – реакции на чрезмерные украшения стиля декоративной готики – было всеобъемлющее единение, в котором отдельные части, арка, колонна, свод, окно и стена, были подчинены единому целому.
Именно в западном аббатстве, которое приютило тело убиенного отца Эдуарда, можно увидеть самый ранний дошедший до нас пример этого нового стиля. С помощью даров пилигримов, приходивших к королевским мощам, монахи Глостера начали в 30-х годах перестраивать норманнский темный южный трансепт (поперечный неф), заменив торцевую стену восьмистворчатым окном, которое венчалось готическим сводом. В течение следующих десяти лет они перестроили хоры, объединив массивные норманнские базы с утонченными сводчатыми колоннами и заключив стены в каркас перпендикулярных панелей под верхним рядом окон, созданных таким образом, чтобы дать как можно больше света внутреннему убранству. А в восточном конце вместо норманнской апсиды они сделали самое большое окно в Европе, наклонив стены последнего внешнего эркера, чтобы увеличить его размеры. Эта великолепная стена из стекла, высотой в 70 футов и около сорока шириной, более чем с сотней оконных створок, была застеклена витражами, благодаря необыкновенной щедрости местного лорда, с изображениями гербов и портретами его товарищей, с которыми он сражался при Креси, короля и принца Уэльского в середине.
И над ними было изображение Христа, окруженного апостолами, ангелами, святыми и мучениками, поющими gloria in excelsis (слава Всевышнему – хвалебное песнопение в честь коронации Богоматери). На переднем плане, высоко над хорами, между блестящим интерьером и серым глостерширским небом строители вырезали на балках колонны пятнадцать ангелов, каждого с различным музыкальным инструментом, как бы аккомпанировавшим хвалебному песнопению, исполняемому фигурами, помещенными на витражах.
