Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
Официально отщепенцами при новом коллективном строе признавались те, кто остался за рамками колхозов, — единоличники и частные фермеры. Для правительства они равнялись кулакам или, в лучшем случае, подкулачникам. Отношение же к ним колхозников было куда более сложным. Иногда они, как и вернувшиеся кулаки, оставались членами общины. Зачастую только один член семьи вступал в колхоз, чего было достаточно для сохранения большинства привилегий, которые это членство давало. Такой крестьянин являлся членом не только общины, но и семьи. Некоторые использовали практику временного, сезонного членства в колхозе, чтобы избежать уплаты налогов, которые частные хозяйства должны были платить в определенные периоды года{1158}. В других случаях подобные уловки вкупе с угрожающим состоянием местной и национальной экономики заставляли колхозы превращаться в настоящие крепости, чтобы минимизировать тяготы неблагоприятных периодов и поддерживать определенный уровень жизни своих членов. В таких условиях отношения между теми, кто входил в колхоз, и теми, кто оставался за его пределами, становились враждебными. В ряде случаев, особенно во время голода, руководство колхоза могло отказать крестьянам в прошении о вступлении или выходе из него{1159}. Иной раз к новым членам предъявлялись более обременительные требования, что осуждалось в Москве. В Центрально-Черноземной области, на Средней Волге, в Сибири и в других областях бывали случаи, когда крестьянам отказывали в приеме в колхоз из-за того, что у них не было инвентаря, либо требовали, чтобы до вступления они купили лошадь{1160}. Единоличники оказались зажаты между правительственными и колхозными претензиями. В коллективизированной деревне позиция единоличника была чуждой и государству, и, зачастую, членам колхоза. В условиях нового порядка в деревне принцип равенства сталкивался с колхозными нормами коллективизма, которые в действительности были не более чем утопией и попыткой внешних сил расколоть общину, выделив в ней различные группы крестьян. Центробежные и центростремительные силы, действовавшие на новую колхозную общину, вступали в скорее кажущееся, нежели реальное противоречие, поскольку влияние этих сил, соответственно либо укрепляющее, либо ослабляющее связи внутри нее, проистекало из схожих источников и имело аналогичные последствия. Травмы, нанесенные коллективизацией деревне, — отчаяние, вызванное голодом, борьба за скудные материальные ресурсы и жестокость, которую несло это время, — обусловили использование общиной совокупности методов сопротивления, основывавшихся на стратегиях самозащиты и тенденции к саморазрушению. Эти стратегии имели своей целью выживание и движение к единообразию, которое не могло быть достигнуто. Как и община доколлективизационного периода, новая община не стала воплощением сплоченности, эгалитаризма и обезличенности. Внутреннее и внешнее давление на колхоз привело к формированию ее новых социально-политических контуров и новых форм стратификации. В ходе реформирования общины в руководстве колхозов шли процессы формирования новых, часто обновляющихся элит, в которые входили группы лиц, отличающиеся по своим навыкам, уровню доходов, количеству членов семьи, ее связям и т. д. На фоне формирования этой иерархии шло развитие внутриобщинных конфликтов, вращавшихся вокруг вопросов самосохранения и равенства. Междоусобица начала 1930-х гг. была вызвана репрессиями и культурным расколом, в то время как другие аспекты крестьянской культуры продолжали способствовать упрочению общинных связей и идеалов, что вылилось в формирование смешанного общества. Память о коллективизации и ее политические аспекты оставались важным фактором эволюции отношений в деревне нового порядка.
Заключение
В преамбуле Примерного устава сельскохозяйственной артели содержится традиционная клятва верности режиму. Члены колхозов обещают «обеспечить полную победу над нуждой и темнотой, над отсталостью мелкого единоличного хозяйства, высокую производительность труда и, таким образом, лучшую жизнь колхозников»{1161}. Последние слова преамбулы являют собой особо впечатляющий пример лояльности: «Колхозный путь, путь социализма есть единственно правильный путь для трудящихся крестьян. Члены артели обязуются укреплять свою артель, трудиться честно, делить колхозные доходы по труду, охранять общественную собственность, беречь колхозное добро, беречь тракторы и машины, установить хороший уход за конем, выполнять задания своего рабоче-крестьянского государства и таким образом сделать свой колхоз большевистским, а всех колхозников зажиточными»{1162}.
По сути, это и есть квинтэссенция сталинской революции в деревне и «социалистического преобразования» крестьянства. В то же время за этим «коммунистическим рецептом» кроются не только желания и цели, но и набор конкретных «лекарств» для каждой из болезней, которым была подвержена система коллективных хозяйств первой половины 1930-х годов.
Эти методы нашли отражение в ряде компромиссов, содержащихся в Уставе, которые призваны отразить понимание трудностей и реалий крестьянской жизни и добиться соответствия им политики партии. По Уставу, земля предоставлялась колхозам навечно, что должно было служить гарантией стабильности землепользования в будущем, а некоторыми крестьянами было, неожиданно для властей, воспринято как угроза нового крепостного права. Полностью узаконивались приусадебные участки и гарантировалась неприкосновенность частной собственности колхозников — их домов, скота, хозяйственных построек, домашней утвари и инвентаря для работы на этом участке, с подробным описанием каждого пункта. В Уставе содержалось предложение за плату использовать колхозных лошадей для личных нужд и устанавливались четкие правила исключения из колхоза{1163}. К 1935 г. большинство из этих аспектов стали предметами обычной практики в колхозах, тем самым государство подтверждало уже свершившийся факт. Уже весной 1932 г., а затем в начале 1933 г. власть несколько отступила от жесткой линии, разрешив ограниченную торговлю и признав важность более четкого определения обязанностей колхоза перед государством{1164}. Речь не идет о нарушении государством своих собственных решений, как и о том, что крестьянство диктовало свои условия{1165}. Скорее дело в том, что государству пришлось принять существующую ситуацию исходя из своих прагматичных интересов. В итоге оно «ограничилось» изъятием у своей крестьянской «колонии» зерна, свернув свою революционно-колонизаторскую миссию в отношении ее жителей или, по крайней мере, несколько умерив свой пыл.
Примерный устав сельскохозяйственной артели 1935 г. содержит хотя и косвенные, но все же доказательства того, что в условиях наступления модернизаторской деятельности коммунистов, подкрепленной грубой силой, крестьянская культура и традиции продемонстрировали свою силу и крепость. Из этого сурового испытания крестьянство, разумеется, не вышло победителем. Ужасными испытаниями для деревни стали смерть и разрушение, посеянные коллективизацией, голод и урон, нанесенный культуре села в первой половине 1930-х гг. Однако крестьянское сопротивление, будь его целью выживание или протест, продемонстрировало сплоченность и стойкость крестьянства как автономной социальной формации благодаря или вопреки агрессивному курсу государства. Пассивные и повседневные формы сопротивления, традиционные механизмы выживания и крестьянской политики предшествовали коллективизации, сопутствовали ей и продолжали применяться еще долгое время после окончания и коллективизации, и голодных лет, подрывая основы коллективного сельского хозяйства. Коллективизация завершилась победой государства, но это была пиррова победа: хотя крестьянскому бунту 1929–1930 гг. уже не суждено было повториться, а система коллективных хозяйств пустила корни в деревне, гражданская война в стране продолжалась. Противостояние двух принципиально различных культур зашло в тупик, приняв форму затяжного конфликта колонизаторов с колонизируемыми.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Свои мемуары, ставшие подлинной классикой жанра, Евгения Гинзбург начинает незабываемыми словами: «Тридцать седьмой год начался, по сути дела, с конца 1934. Точнее, с 1 декабря 1934 г.»{1166} Именно в этот день был убит видный ленинградский партийный деятель С.М. Киров. Его убийство, по мнению многих ученых, послужило непосредственной причиной начала Большого террора{1167}. Несомненно, грандиозная репрессивная кампания конца 1930-х гг. стала результатом целой цепи событий. Среди них Солженицын называет большевистскую революцию как заложившую фундамент сталинизма, в то время как другие авторы считают таковым дореволюционные исторические традиции или «опыт становления» периода Гражданской войны{1168}. Представляется, что точно так же можно смотреть на 1930 г. и хаос, жертвы и разрушения, ставшие следствием коллективизации, как на истоки сталинского террора. Наравне с революцией и Гражданской войной коллективизация сформировала поколение коммунистов, принявших «боевое крещение» в жестоком 1930 г. Прошедшие его и сохранившие при этом веру в коммунизм не могли видеть мир иначе как в черно-белом цвете. Это столь характерное для сталинизма манихейское мировоззрение делило всех на красных и белых, друзей и врагов, революцию и контрреволюцию. В 1930 г. произошло частичное оформление не только мировоззрения 1937 г., но и аппарата репрессий, с помощью которого режим позже принялся очищать страну от врагов. За это время ОГПУ, превратившееся впоследствии в НКВД, отточило методы и приемы проведения различного рода операций и многократно увеличило число своих сотрудников, сформировав множество подотделов, решавших широчайший спектр задач по раскулачиванию, массовым депортациям и распределению кулаков по «спецпоселениям» и промышленным объектам индустриальной империи. Опыт, приобретенный государством в подавлении крестьянского бунта в период коллективизации, определенно лег в основу событий 1937 г. и сказался в последующих зверствах режима.
