Алексей Величко - История византийских императоров. От Юстина до Феодосия III
Параллельно военным походам против варваров Констант продолжил политику своего деда в отношении славян, предоставляя им места для расселения на Балканском полуострове. Очевидно, это была вынужденная мера — в противном случае славянские набеги могли полностью поглотить Империю, из последних сил отбивавшую угрозы арабов. Царь даже сделал попытку привлекать славян в римскую армию, и хотя таким способом он увеличил её численность, славяне были ненадёжными солдатами, легко переходившими на сторону врага, и слабыми в дисциплине.
Глава 2. «Типос» императора. Святой Максим Исповедник и папа св. Мартин. Латеранский собор
После того, как 11 октября 642 г. скончался папа Иоанн IV, на Римскую кафедру был избран Теодор (642–649), сын епископа, родом из Иерусалима. Хотя он был этническим греком палестинского происхождения, но, как и все остальные понтифики, высоко держал знамя Римского престола, а потому сразу же начал войну с монофелитством и «Эктесисом» императора Ираклия.
В это время возникает фигура замечательного борца за Православие, св. Максима Исповедника, человека, едва ли не в одиночестве противостоящего ереси монофелитства. Родившись в Константинополе в 580 г., в знатной римской семье, имевшей родство с царями, св. Максим некоторое время подвизался на государственной службе — он был секретарём императора Ираклия Великого. Однако в 630 г. он оставил мир и ушёл в монастырь в Хрисополе[705].
В 633 г. св. Максим сблизился со св. Софронием Карфагенским и деятельно помогал ему против «Эктесиса», а затем сошёлся с экзархом Георгием, также сторонником Православия. После того, как Георгий был отозван в Константинополь и занял пост магистра армии, св. Максим остался практически единственной авторитетной и значимой фигурой из числа сторонников Православия. Успеху его проповеди и борьбы с ересью во многом способствовали связи Исповедника в Константинополе, которые он приобрёл ещё на государственной службе, а также личная образованность, твёрдость веры, ригоризм суждений и личные качества.
Для оценки последующих событий следует в нескольких словах охарактеризовать ту эпоху, в которой служил Богу преподобный Максим. При всех перипетиях VII в., идея «симфонии властей» ещё более закрепилась в обыденном сознании и практике. Государство и Церковь начали составлять одно целое, и «Номоканон» патриарха св. Иоанна Схоластика наглядно свидетельствовал об этом. Помимо канонического сборника, получившего его имя, патриарх составил дополнение, разделённое на 87 глав, в виде извлечений из 12 новелл императора св. Юстиниана I Великого. Он назвал дополнение «Различные постановления из божественных новелл благочестивой памяти Юстиниана, изданных им после Кодекса, именно такие постановления, которые в особенности согласны с божественными и священными канонами и доставляют им особую силу и которым мы дали некоторый порядок и счёт для удобнейшего нахождения искомой главы, так как эти главы извлечены из различных новелл». Этот «Номоканон» вошёл на Востоке в общецерковное употребление, затем был перенесён в Болгарию, а оттуда — в Россию, где составил 42-ю главу нашей «Кормчей»[706].
Вся культура Византии неограниченно приближалась к идеалу церковности, и в этом стремлении огромная роль принадлежала монашеству, имевшему очень серьёзное влияние на общество. Ветхое языческое искусство утратило свою привлекательность и популярность — христианская литература почти совершенно вытеснила светскую. Всё светское получило религиозный колорит, и преобладание духа над плотью стало лозунгом не только в аскетике, но и в философии и в искусстве. Более того, аскетика вмещала в себя всю общественную этику, и никто не искал другого идеала, кроме аскетического. С другой стороны, наблюдается упадок образования и религиозной культуры. «Писательство перешло в руки людей среднего уровня и постепенно утратило своё значение», и если где-то ещё и существовало, то только в монастырях[707].
Поскольку экспатриарх Константинополя Пирр в это время пребывал в Африке, св. Максим вынудил его вступить с собой в диспут относительно одной воли в Христе, и в июле 645 г. это интереснейшее состязание состоялось. Как и следовало ожидать, победителем из него вышел св. Максим, и раскаявшийся в собственных заблуждениях Пирр выехал вместе с Исповедником в Рим, где оба они предстали перед Римским папой Теодором (642–649). Тот принял Пирра в общение, предоставил ему епископский трон возле главного алтаря и обеспечил денежным содержанием[708].
После этой победы св. Максим в 646 г. инициировал Соборы по всем епархиям Северной Африки. Как следствие, в Нумидии, Бизацене, Мавритании, Карфагене монофелитство было признано ересью, а «Эктесис» отвергнут. Воодушевлённый этим успехом, св. Максим направил послание Константинопольскому патриарху Павлу (641–653), призывая того отречься от монофелитства и признать вероисповедание, утверждённое пятью Вселенскими Соборами. Одновременно с этим ушло ещё два послания: одно — Римскому папе, другое — императору Константу II. Исповедник просил царя заставить Павла отречься от ереси, а апостолика убеждал своим авторитетом воздействовать на Константинопольского архиерея. Если же тот не согласится вернуться к истинной вере, полагал Святой, то нужно «отсечь его, как больной член от Святого Тела Церкви Христовой»[709].
В это время вместо Георгия император прислал нового экзарха — Григория, сына двоюродного брата Ираклия Великого Никиты. Но, вместо того, чтобы думать о защите рубежей Империи, Григорий решил отделиться от Константинополя и провозгласил себя императором. Однако уже в следующем 647 г., арабы разгромили его в сражении, причём сам Григорий погиб. В принципе, это был рядовой инцидент, имевший, к сожалению, фатальное значение, поскольку злые языки из противоборствующей церковной партии обвинили св. Максима и папу Теодора в сочувствии к Григорию и даже в участии в заговоре. Возможно, понтифик, имевший широкую переписку с карфагенскими кругами, не мог не знать о заговоре, но св. Максим был абсолютно свободен от каких-либо обвинений в свой адрес.
Посягательство на царский трон — тяжкое преступление, в сравнении с которым все остальные выглядят второстепенными и малозначительными. Видимо, по этой причине Константинопольский патриарх Павел не очень испугался папского требования отречься от монофелитства, дав уклончивый ответ. И нет ничего удивительного в том, что и экспатриарх Пирр в 646 г. публично отрёкся от Римской церкви, направив соответствующее письмо папе Теодору[710]. В свою очередь, понтифик публично анафематствовал Пирра и подписал в гробнице св. апостола Петра кровью Христа свою грамоту об отречении Пирра.
Хотя императору в это время исполнилось только 17 лет, но он уже понимал, что столь губительное для Римской империи противостояние Запада и Востока по вопросам вероисповедания сохраняться не должно. Конечно, он не был богословом и никак не мог сформулировать приемлемую для обеих сторон формулу. Поэтому царь сделал то, что представлялось наиболее разумным — в 648 г. приказал снять со стен храма «Эктесис» и опубликовал новый указ «Типос», написанный патриархом Павлом. Он разослал его по всему государству и в Рим папе Теодору.
Как и «Эктесис», «Типос» был составлен в очень осторожных выражениях; в нём констатируется факт наличия разногласий по вопросу об одной или двух волях в Христе, а затем содержится запрет на диспуты по данному предмету.
«Воспрещаем всем нашим подданным католикам спорить впредь каким бы то ни было образом об одной воле и одном действии, двух действиях и двух волях, и чтобы содействовать единству Церкви и отнять всякий предлог у желающих спорить без конца, мы повелеваем снять прибитые пред дверьми Великой церкви этого царствующего города папирусы, касающиеся этого вопроса. Кто дерзнёт противиться этому повелению, будет подвергнут тяжкой каре»[711].
По существу, «Типос» имел благую цель прекратить бесплодные, по крайней мере, на тот момент времени, искания и словопрения относительно тайны Божественного Существа. И такая позиция никоим образом не противоречила старой церковной традиции икономии, заложенной ещё св. Василием Великим и св. Григорием Богословом. Но по мятежной человеческой природе результат получился обратный: вместо того, чтобы прекратить старые смуты и раскол, «Типос» породил новые[712].
В первую очередь, такой оборот дела совершенно не устроил Рим, всегда настроенный довольно ригорично, когда хоть тень сомнения падала на православие престола св. апостола Петра и его авторитет. Помимо этого, Рим исподволь продолжал свою политику дискредитации Константинополя, очередной виток которой начался после выхода в свет «Эктесиса» императора Ираклия Великого. Новый документ, сохранявший неопределённость вероисповедальной формулы, могущий быть истолкованным по-разному, автором которого являлся вечный оппонент Римского епископа, представлял собой удачный объект для атаки. В Риме уже давно убедились в бесполезности доказывания императорам ошибочности, как казалось на Западе, уравнивания Римской и Константинопольской кафедр — ключевая идея византийских самодержцев, последовательно, из поколения в поколение реализуемая ими в жизни. Куда проще и надёжнее, казалось, доказать неправоверие Константинопольского патриарха, чтобы вновь обеспечить Римскому епископу то положение, какое он занимал ранее и должен был занимать, по мнению пап.
