Дэвид Гланц - Колосс поверженный. Красная Армия в 1941 году
В спор вступили ключевые военные фигуры того времени. Тогдашний начальник Генерального штаба Жуков несколько глуховато критиковал в своих воспоминаниях Сталина и возлагал долю вины на его плечи:
«В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И.В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать необходимость провести несколько раньше в жизнь срочные мероприятия, предусмотренные оперативно-мобилизационным планом».[549]
Жуков отмечал угодничество перед Сталиным его начальника разведки Голикова в том известном мартовском докладе, заявляя: «К сожалению, даже из имевшихся сообщений не всегда делались правильные выводы, которые могли бы определенно и авторитетно ориентировать высшее руководство».[550]
Василевский комментировал провалы 1941 года более пространно. Позже он заметил: «Партия видела приближение войны и предпринимала максимум усилий, чтобы оттянуть сроки вступления в нее Советского Союза». Однако Василевский делал вывод, что «Сталин, стремясь оттянуть сроки войны, переоценивал возможности дипломатии в решении этой задачи». По существу, столкнувшись с необходимостью решить, действовать или не действовать, «Сталин не смог вовремя принять такого решения, [и это] является его серьезнейшим политическим просчетом»[551]. Василевский также критиковал аналитические материалы закордонной разведки — которые, по его утверждениям, зачастую не совпадали с аналитическими материалами военных разведчиков:
«В чем причины столь крупного просчета этого опытного и дальновидного государственного деятеля? Прежде всего в том, что наши разведорганы… не смогли в полной мере объективно оценивать поступавшую информацию о военных приготовлениях фашистской Германии и честно, по-партийному, докладывать ее И.В. Сталину… в этом, видимо, сыграла свою роль и некоторая обособленность разведуправления от аппарата Генштаба. Начальник разведуправления, являясь одновременно и заместителем наркома обороны, предпочитал выходить с докладом о разведданных непосредственно на Сталина, минуя начальника Генштаба. Если бы Г.К. Жуков был в курсе всей важнейшей развединформации… он, наверное, смог бы делать более точные выводы из нее и более авторитетно представлять эти выводы И.В. Сталину».[552]
В этом суждении Василевский перекликается с критикой Тимошенко по адресу советской разведки, когда он в мае 1940 года занял пост наркома обороны:
«Вопросы организации разведки являются наиболее слабым участком в работе Наркомата Обороны. Организованной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется. Отрыв развед. работы от Генерального Штаба и непосредственное подчинение ее Наркому Обороны привели к слабому руководству разведывательной службой.
Наркомат Обороны не имеет в лице Разведывательного Управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке и развертывании иностранных армий.
К моменту приема Наркомат Обороны такими разведывательными данными не располагает. Театры военных действий и их подготовка не изучены».[553]
Эта разъединенность разведывательных органов политических властей и разведорганов, подчиненных Наркомату обороны, была естественным побочным продуктом периода чисток. Во время чисток разведслужбы, в особенности НКВД, обвиняли руководство Красной Армии в изменническом сговоре с иностранными разведслужбами. После этого Сталин держал разведку под своим контролем, а военная разведка (ГРУ) работала под полным контролем НКВД. Поэтому военные имели доступ только к информации, поступившей по военно-полевым каналам (и, вероятно, не к информации ГРУ).
Как указывал Тимошенко, в сборе разведданных присутствовали также и явные системные трудности, которые продолжились и после процитированного выше потока донесений. Воздушная разведка, которая теоретически считалась наиболее важным средством сбора информации о противнике, была отлажена слабо. В июне 1941 года в составе Красной Армии имелось 10 полков разведывательной авиации и две отдельных эскадрильи, насчитывающих в целом 387 самолетов, что составляло лишь один процент общего авиапарка Красной Армии.[554] Экипажи были плохо подготовлены и налетали всего по пять часов. Программы ускоренной подготовки после 1 мая мало в чем исправили это тяжелое положение — да и не могли исправить ввиду политических запретов на воздушную активность, связанных со сталинским страхом спровоцировать немцев.[555]
За определение состава и расположения неприятельских войск отвечала особая разведка, которая включала в себя разведывательные меры всех войск. Однако:
«…координация усилий в организации ведения разведки в масштабах фронта и армии не предусматривалось. Отсутствие единого органа, способного обеспечить организованное ведение фронтовой разведки, не позволяло полностью подчинить возможности особой разведки сбору сведений в интересах концепции наступательной операции».[556]
Занимавшиеся этим организации тоже были недостаточно обучены и оснащены, а работающий в них личный состав плохо подготовлен.
Несмотря на эти структурные трудности в сборе и обработке разведданных, полученная советскими разведорганами в 1941 году фактическая информация давала достаточную основу для точной оценки наступательных возможностей и агрессивных намерений Германии.[557] Вместо того, чтобы ссылаться на «объективные» причины явной неудачи советской разведки, следует скорее обратить внимание на причины субъективные. Главными среди них были позиция и психология Сталина, его доминирующее положение и запугивание им всех прочих лиц и органов Главного Командования, словом — воплощаемая им природа советской системы.
Ключевые военные фигуры, такие, как Жуков и Василевский, пытавшиеся понять мотивы, которыми руководствовался в своих рассуждениях Сталин в те напряженные дни перед 22 июня, относят его бездействие на счет политических соображений, переоценки им возможностей дипломатии, нерешительности и страха предполагаемой дезинформации. Более недавние критики расширили этот анализ, охватив и индивидуальные психологические особенности. Как заметил биограф Сталина Д.А. Волкогонов:
«Чтобы лучше понять драму тех последних предвоенных часов, нужно еще раз обратиться к личным качествам Сталина. О многих из них речь уже шла. Теперь следует сказать и о таком, как осторожность. Конечно, Сталину было не занимать смелости и решительности при принятии обычных решений. Но в больших делах он был до предела осмотрителен…
В отношениях с Гитлером его сверхосторожность в конце концов дала обратные результаты. Фактически в большой политической игре Гитлер перехитрил Сталина. Осторожность Сталина диктовалось не только пониманием им последствий „преждевременной“ войны, но и в определенном смысле большой внутренней неуверенностью. СССР был один на один с капиталистическим миром. Любой неосторожный шаг мог привести к непоправимым последствиям. Эта мысль не могла не довлеть над сознанием Сталина в моменты принятия ответственных государственных решений.
Сталин так настойчиво боролся с возможностью „провокаций“, что это заметили в Берлине и сделали соответствующие выводы. Его осторожность, отсутствие должной реакции на многочисленные нарушения Германией заключенных договоренностей, подчеркнутая лояльность — вот что действительно подталкивало Гитлера, наглевшего день ото дня, убеждало его в слабости СССР. Например, по указанию Сталина в июне советским войскам западных округов было отдано дополнительное распоряжение: не применять оружия против германских самолетов, нарушавших границы СССР. Одновременно была передана аналогичная директива и пограничникам. Немцы это сразу заметили. Осторожность — качество, необходимое политику, — превратилась в нерешительность и перестраховку, питаемые маниакальной уверенностью в исполнении собственного желания не допустить войны. В конце концов это привело к непоправимому…»[558]
Среди многих возможных объяснений поведения Сталина будет разумным предположить, что Сталин понимал весь масштаб указаний и предупреждений разведки о грядущей войне и представлял, что именно должно произойти. Но одновременно с этим он не осознавал остроты угрозы и масштабов грядущего нападения немцев. Это может объяснить широкую советскую частичную мобилизацию и запрет на схожие меры в приграничных областях.[559]
