Иван Калинин - Русская Вандея
Неописуемый восторг обуял донских беженцев. Сначала боялись даже верить этой вести, так как в последние дни многочисленные слухи об успехах все без исключения принадлежали к породе уток. Но штаб Сидорина подтвердил эту новость, добавив, что и Новочеркасск падет не сегодня, так завтра. Начальник новочеркасского гарнизона ген. — лейт. Яковлев отправился к месту штатного служения.
Хотя до Благовещения осталось еще более полутора месяцев, но донское духовенство на торжественных молебнах пропело благовещенский тропарь:
— Днесь спасения нашего главизна (начало)…
С минуты на минуту ждали вести об отвоевании стольного города.
В глухую ночь с 9 на 10 февраля меня разбудил неистовый стук в окошко.
— Этакое безобразие! И ночью нет от них покоя! Когда их чорт унесет, — желчно ворчала за перегородкой наша больная домохозяйка, которой вечером мы купили в складчину фунт меду.
Едва один из моих офицеров отомкнул задвижку, как бурею влетел в нашу боковушку граф Канкрин.
— Вставайте! Сейчас же поднимайтесь! Положение безнадежно… Надо немедленно бежать.
Если бы одновременно со словами графа с улицы не доносилась матерная брань, скрип телег, топот пешеходов, мы, пожалуй, графу не поверили бы. За время похода он зарекомендовал себя сумбурным человеком. То впадал в беспричинную апатию, то прыгал как ребенок, то паникерствовал, то предавался радужным мечтам. Недаром в гвардейском полку, где он ранее служил, про него сложили куплет:
Ай, Ваня, Ваня, граф Канкрин!Какой же, право, ты кретин.
— Председатель уже уложил вещи, — убеждал нас ночной посетитель. — В шесть часов утра поедем по Черноморке, другие драпают на подводах.
Приходилось верить даже и графу Канкрину.
Одевшись, я отправился в донскую комендатуру. Станица, погруженная во мрак, не только не спала, но бурлила, как кипяток в чайнике.
В комендатуре уже сидели на чемоданах, но телефон еще работал.
— Снова драп! — уверил меня комендант. — Из оперативной части мне сообщили, что кубанцы изменили, пропустили Буденного возле Белой Глины. Красные идут на Тихорецкую. Сейчас они в сорока верстах от нас.
1-я Конная сделала свое дело.
Пока Верховный Круг создавал южно-русское государство, а Богаевский и Сидорин утешали беглое все-великое скорым возвращением домой, Буденный перебрался на левый берег Дона и начал действовать со стороны Царицына. Сильнейшая красная часть столкнулась с наиболее слабой белой армией.
Шкуро спешно выехал в Торговую руководить боевыми операциями, погнав сюда все резервы, какие удалось выжать из Кубани.
Ставка Деникина понимала значение 1-й Конной. Парализование ее деятельности сулило решительную победу над красными.
Буденный же, перестав совершенно уважать противника, проник в Ставропольскую губернию и делался все смелее. Белое командование составило довольно искусный план, чтобы поймать его в ловушку. Главная задача возлагалась на мамонтовский корпус.
Самого Мамонтова уже не было в живых. Он умер от тифа в январе. Но его корпус, ослабевший после рейда, теперь снова окреп, так как поневоле возвратились все отпускники, и, кроме того, многие охочие люди стремились попасть в прославленную боевую часть.
Преемником Мамонтова назначили ген. — лейт. Павлова, командовавшего в мировую войну кавалерийским корпусом в Персии. С Доном он не имел ничего общего, так что самое назначение его вызвало ропот среди офицерства, не терпевшего командиров не своего донского корня.
Не зная местных условий, Павлов повел корпус быстрыми переходами от реки Дона на юго-восток через голые степи, чтобы выйти на линию Царицын — Торговая, отрезать Буденного от связи с прочими красными частями и опрокинуть его на Кубанскую армию.
Морозы погубили все предприятие. В безжизненной степи, при сильном ветре, люди мерзли сотнями. Лошади гибли от бескормицы, если не от стужи. Ночевать приходилось в лучшем случае на зимовниках, куда в прежнее время загоняли в период холодов табуны лошадей и где теперь торчали одни развалины сараев и домишек.
Поход при таких условиях доканал лучшую донскую кавалерию. К намеченному пункту прибыли обессиленные люди, почти все с отмороженными руками и ногами, на жалких, никчемных лошадях. Калеки не могли ударить, как следует, на такого серьезного врага, как 1-я Конная. Вместо боевых действий, офицеры мамонтовского корпуса начали митинговать. Павлова прогнали и избрали своим вождем ген. — лейт. Секретева.
Не встречая серьезного сопротивления, Буденный разгромил один кубанский корпус и обрушился на другой около ст. Белая Глина. Кубанцы сражались так, как и подобало солдатам демократической Рады, т. е. воткнули в землю штыки, выкинули белый флаг и завопили:
— Мы — нейтралитет!
После этого, пропустив красных, вся кубанская армия бросилась бежать, куда глаза глядят.
Дорога на Тихорецкую и Екатеринодар была открыта.
Подвиг марковцев, взявших Ростов, не принес никакой пользы. Пришлось даром отдать то, что добыли кровью. Донская армия, бросив последние клочки родной территории, спешно начала отходить на Кубань, загибая правый фланг для соединения с обессиленными мамонтовцами.
Началась борьба за подступы к Екатеринодару. Тяжесть ее всецело легла на Донскую армию. Борьба затруднялась тем, что при стремительном отходе Донской армии с линии реки Дона нарушилась связь между войсковыми частями и штабами.
Покинув Павловскую, штаб Донской армии, с которым теперь странствовал наш суд, прибыл в Тимашевскую, в сорока пяти верстах от Екатеринодара по новой Черноморской железной дороге.
Здесь мы долгое время жили в поезде, набитые как сельди в бочку. Спать приходилось по очередям. Питались большей частью пышками, которые приносили на станцию бабы.
Однажды я подобрал на площадке нашего вагона какого-то высокорослого старика в статском костюме. Он совершенно обессилел и почти умирал. Мы отогрели его, а главное дали ему возможность выспаться.
Это был член судебно-следственной комиссии, крупнейший помещик Хоперского округа, миллионер Иван Иванович Миронов.
Столь изменчива судьба!
Другой раз, выйдя из вагона ночью, я натолкнулся на человеческое тело, лежавшее поперек рельс.
— Видно, пьяный! — мелькнуло у меня в голове.
— Кончимшись! — сказал подоспевший сторож, осветив фонарем тело.
Наклонившись, я различил голову и туловище, отделенные друг от друга рельсой, возле которой на снегу чернело большое расплывчатое пятно — след крови. Я повернул голову лицом вверх и увидел пару мутных глазных яблок, совершенно выпяченных из орбит.
— Да ведь это подпоручик Иваницкий! — воскликнул я, узнав в мертвеце одного из своих подчиненных.
Несчастный, страдая тифом, час тому назад ушел из вагона и более не возвратился, сочтя за лучшее прекратить свои страдания с помощью вагонных колес.
Через несколько дней мы его хоронили в станице. Нашлось любящее женское сердце, которое даже в это ужасное время сумело явиться бог весть откуда в Ти-машевскую, оплакать и снарядить покойного в далекий путь. Это была сестра милосердия Диана Дюбуа, участница корниловских походов.
Мы, судейские, сами пели на похоронах вместо хора и, не взирая на ужас собственного своего положения, не могли удержаться от слез, видя трогательное прощание несчастной женщины с прахом любимого человека.
Старик Миронов ожил, юноша Иваницкий погиб. Идя с похорон, мы не могли решить, кто из них счастливее.
Разгром Буденным кубанцев все-таки не вызвал в белом стане немедленной катастрофы. Донцы загородили дорогу на Екатеринодар, заняв позицию вдоль степной речки Челбас. Произошла маленькая передышка, так как красная конница, утомленная беспрерывным движением, видимо, решила отдохнуть.
26 февраля ген. Сидорин предполагал отправиться в своем поезде в столицу Вольной Кубани. Я и ген. Петров тоже решили проехаться туда. Председателю хотелось навестить свою семью, меня же сильно подмывало расспросить Н. В. Чайковского о событиях на моей родине, в Архангельской губернии. Бывший глава северного правительства прибыл теперь на юг и занял пост министра без портфеля в южно-русском правительстве.
На нашу беду командарм изменил свое решение и не уехал, а улетел в Екатеринодар на аэроплане.
Вечером стало известно, что скоро отправится в Екатеринодар бронепоезд, носящий гордое название «На Москву». Мы с ген. Петровым, ежась от холода, залезли на площадку первого же попавшегося вагона бронепоезда.
Дул порывистый ветер. В моменты затишья мы стали улавливать какой-то несуразный гул, доносившийся из вагона. Не то пели, не то кричали, но как-то не по-человечески.
Вдруг распахнулась дверь и вместе с волною теплого, пропитанного спиртом и табаком воздуха, нас обдало целое море звуков. В вагоне, несомненно, шла пирушка.
