Юлиан Семенов - Лицом к лицу
Для выполнения этого плана "государственного грабежа" в 1940 году был создан "Айнзац-штаб Альфреда Розенберга".
Глава штаба - генерал Герхард Утикаль.
Главные сотрудники - около 250 человек.
Окончательное решение о создании штаба подписано лично Адольфом Гитлером в сентябре 1940 года.
По указанию фюрера все работники штаба приравнены в правах к офицерам вермахта и СС.
Дислокация штаба (ЭСТРР) - Берлин.
Отделения штаба - Белград, Салоники, Будапешт, Париж, Ницца, Брюссель, Амстердам, Копенгаген, Осло, Минск, Рига, Таллин.
Секретный координационный центр - Ратибор в Силезии.
Специальные склады - замок Нейшванштейн, монастырь Бухс, монастырь Банц, замок Кольмберг, соляные разработки в Бад-Аусзее.
Особые склады для хранении архивов - Франкфурт-на-Майне, позднее Хунген возле Гессена и замок Банц возле Бамберга; отдел "музыкальные инструменты и партитуры" имел для хранения монастырь Райтенхаслах возле Бургхаузена (ОББ).
Особый склад для хранения культурных сокровищ, предназначенный для "высшей школы НСДАП", - замок Аненхайм возле Клагенфурта, замок Брюк под Линцем, монастырь Фрауенберг, замок Кремсмюнстер и Хохенфурт на Дунае.
Особая группа "Закупки" - директор Дрезденской галереи профессор Поссе и обергруппенфюрер СС принц фон Гессен; их "опорные пункты" в Брюсселе, Флоренции и Берлине; "работали" исключительно для "музея фюрера в Линце".
"Особая команда" - Эберхард фон Кюнсберг, который поначалу специализировался исключительно на захвате "политических архивов": в Париже (Кэ д 'Орсэ) царские архивы в летней резиденции царской семьи под Ленинградом, в Афинах, Белграде и Варшаве.
По поводу оставшихся трех позиций (особенно о личных коллекциях главарей рейха) я намерен написать тебе в самое ближайшее время, поработав определенное время в архивах.
Твой Георг Штайн".
5
...Я сел к столу, подвинул магнитофон, включил записи Высоцкого и разложил перед собою бумаги. Их было много, сотни страниц. Я разбирался несколько дней в архиве, который собрался за прошедшие месяцы, и потом начал писать план работы.
1. С кем надлежит увидаться? Адреса. Телефоны.
2. Какие музеи посетить? С кем побеседовать?
3. Какую кампанию следовало бы начать на страницах здешней прессы? (Если, конечно, получится.)
4. Обобщить сделанное по всем странам Западной Европы. Привлечь возможно большее количество людей к поискам.
Переговоры, которые я провел из боннского Бюро "ЛГ" в следующие несколько дней, были вполне обнадеживающими. Дело двинулось; потом двинется еще сильнее, обретя организационную форму.
Телефонный звонок раздался за полночь.
- Простите, что я вынужден оторвать вас от работы так поздно.
- Кто говорит? - удивился я: здесь принято сразу же представляться собеседнику.
- Я не стану вам представляться, я обязан выполнить то, что мне поручено, и прошу вас не перебивать меня, хотя бы в первой части беседы. Позвольте мне задать вам вопрос: как долго нам предстоит терпеть вашу активность по поводу мифических ценностей, похищенных во время войны?
- Подождите минуту, я отвечу...
- Если вы хотите подключить к аппарату диктофон, чтобы записать нашу беседу, я прекращу ее, вам это невыгодно.
- О'кей, - ответил я, - не буду.
(А про себя: "Ну и дурила! Задним умом сильны, это точно! Во всех радиомагазинах теперь продают приставки к телефону, которые позволяют секретарям или дежурным - записывать на пленку диктофона содержание важных звонков к шефам".)
- Позвольте мне проанализировать ряд вероятий. Если вы станете продолжать поддерживать публицистическими выступлениями и поездками по Европе одержимых, безответственных людей, возможно следующее: во-первых, вас привлечет к ответственности один из тех, кого вы изволите называть "бывшими". Вы встречались со многими из них, любой готов обратиться в суд хоть завтра.
- Я в чем-либо преступаю закон?
- Мы с вами говорим серьезно, извольте и вы, со своей стороны, вести беседу соответствующе.
- "Мы"? Кто это "мы"?
- Мы это мы, и хватит об этом. Итак, один из граждан ФРГ привлечет вас к суду. Он обвинит вас вполне квалифицированно, ибо ему станут помогать хорошие юристы. Вы не сможете обратиться за помощью к адвокату, ибо это стоит как минимум пятьсот марок, редакция откажет вам в такого рода финансировании. Мы вас разорим, и вас будут вынуждены отозвать отсюда ваши же друзья. И вас не похвалят в Москве за такого рода отъезд... Не перебивайте, не надо, вы же знаете, что будет именно так... Существует, однако, вторая возможность прекратить вашу активность: у вас уже набралось около пятнадцати штрафов, полиция скажет свое слово, ваши права будут арестованы, и вы, таким образом, будете лишены возможности путешествовать, будете жить в деревне, где нет даже автобуса, в десяти километрах от пресс-службы правительства, не иметь возможности посещать ваших друзей и знакомых в Швейцарии и Нидерландах смерть для журналиста. Вы уедете сами, по собственной просьбе, но вас также станут бранить в Москве за потерю бдительности и все такое прочее, не так ли? Третье вероятие прекращения вашей активности: мы организуем в двух-трех изданиях правого толка цикл хвалебных статей о вас. Сейчас это не так действует на Москву, но кое-какие результаты даст, если мы хорошо и ответственно сработаем текст, а мы сработаем его именно так. Естественно, я не говорю о таких категориях, как случайность: авария на трассе во время дождя, хвороба, пожар в доме во время ваших частых отсутствий...
Голос моего собеседника низкий, рокочущий; это не русский человек, однако великолепный филолог, акцент чуть заметен.
- У вас есть что-либо ответить мне?
- Да, вот, думаю...
- Я готов отзвонить через пару дней... Потом можно было бы увидаться - в случае если вы серьезно отнесетесь к нашему звонку... Намерены сообщить в посольство?
- Бесспорно.
- Разумно ли?
- В высшей мере.
- Вам порекомендуют, исходя из доброго отношения, прекратить активность, меньше ездить, соблюдать аккуратность в выборе собеседников, не так ли?
- Вас это волнует?
- Бесспорно, мой друг, мы, думается, близки к согласию. Взвесьте все "про" и "контра". Можете продолжать свою работу здесь - вам не будут мешать; но немедленно прекратите обращаться к прошлому - нам это далеко не безразлично.
- Я подумаю над вашими словами. Правда, они анонимны, вы, понятно, не назоветесь?
- Вы невероятно сообразительны. Спокойной вам ночи и добрых сновидений.
Трык. Отбой.
Ну и черт с ним, с гадом.
(Нет, неверно. Это я сейчас написал так храбро и "безразлично"; тогда я наново просчитал весь разговор на "мозговом" ЭВМ и пришел к следующим выводам: за рулем я сижу с сорок пятого года; я подолгу ездил в США и Сингапуре, Испании и Португалии, Ираке и Японии, в Кюрасао, Италии и Швеции - странах, где движение на трассах, пожалуй, труднее, чем здесь; по поводу штрафов "василек" сказал точно, но наказывали меня, как правило, за неверное место парковки: когда опаздываешь на мероприятие, где угодно кинешь машину, из двух зол надо выбирать наименьшее. Впрочем, вопрос о том, откуда гад знал про пятнадцать штрафов, здорово засел в голове, признаюсь откровенно. По поводу обращения в суд "бывших". Конечно, это удар ниже пояса. Но я готов идти на риск: на Западе выходят мои книги, какие-то гонорары мне платят - обращу их на защиту своей активности; а как же иначе? По поводу "хвороб". Ну и что? А кто вообще здесь гарантирован от такого рода с л у ч а й н о с т е й, запланированных стратегами террора за много месяцев до того, как дело должно случиться? Волков бояться - в лес не ходить...)
Так что, провертев в памяти еще раз беседу, я пришел к выводу, что особых оснований для "съеживания" нет. Впрочем, то и дело я возвращался памятью к встрече со Скорцени в Мадриде, в семьдесят четвертом. Он тогда - за время чуть ли не восьмичасовой "беседы, перешедшей в ужин", - ни разу не назвал меня по фамилии. И здесь - похоже; анонимный собеседник не назвал меня, не произнес слов "Янтарная комната", "русская живопись", "иконы". Мне-то все ясно, о чем он говорил; другому - нет; если допустить, что кто-то будет слушать эту беседу, он не сможет понять, о чем шла речь.
"Ерунда, - сказа! я себе, - при всех "контра" здесь есть "про": они соблюдают правила игры; видимо, меня пугают "дедушки" типа фашиста Саксе".
6
...Назавтра я выехал в Западный Берлин, потому что там должна состояться встреча в высшей мере интересная.
Дело в том, что все мои попытки побеседовать с рядом свидетелей по делу поиска Янтарной комнаты и наших картин никак не завершались успехом. Только-только договоришься о дате свидания, приезжаешь - бац, что-то непредвиденное мешает человеку принять или встретиться на нейтральной почве; обидно, что именно в Западном Берлине, а в ФРГ - в Мюнхене и Ганновере такого рода неудачи подстерегали меня чаще всего: едешь, все обговорено заранее, гонишь, чтобы, упаси господи, не опоздать - и на тебе: "увы, болен; нет-нет, у меня неудобно; да-да, созвонимся, как только стану на ноги".
