Андрей Сахаров - Владимир Мономах
Он писал свое «Поучение», а жизнь властно вторгалась в тишину хоромов. Вот несколько дней назад митрополит Никифор, мудрый друг и учитель, передал ему свое послание. Много добрых слов написал ему Никифор, но среди них многоопытный Мономах отыскал то, ради чего
старец взялся за перо: «Но смешаны суть злобы с добродетелями, яко же плевел в пшеницы.,.» И еще он пишет о том, как человеку дано постигать окружающий мир: очами, слухом, обонянием, вкушением, осязанием. И говорит, что князю не должно доверять слуху, но требуется все осязать самолично, потрогать руками: «О сем испытай, княже мой, о той помысли: об изгнанных от тебя, о осужденных от тебя наказания ради, о презренных вспомяни о всех, кто кого изрек и кто кого оклеветал и сам судя разсуди таковых…»
Мономах размышлял об этих витиеватых словах, тонких намеках старого друга, понимал, что, передоверив в последние годы управление Русью Мсгиславу и упым людям, он, видимо, слишком многое отдал им, живет их словами и очами, а ведь прежде он до всего доходил сам, К посланию старца следует прислушаться.
Он написал Никифору грамотку, в которой поблагодарил его за разумное послание, греющее сердце и просветляющее душу.
И снова приходилось отвлекаться от писания «Поучения», от дорогого ему дела, от радостного чувства творчества, рождающего в груди тепло, звучащего в душе многоголосным и стройным хором мыслей, чувств и слов. Шли тайные гонцы, из Новгорода от внука Всеволода, Он сообщал, что в городе зрсот сговор среди бояр, купеческой верхушки. Уход Мстислава из города на юг, поближе к отцу, окончательно развязал руки заговорщикам. Среди них едва ли не первый Ставка Гордятнч, старинный Мономахов боярин, который вот уже долгие годы близок с новгородцами и лишь ждет своего часа, чтобы оторвать Новгород от Киева. Заговорщики мечтают о старых временах, когда город был независим, о временах Владимировых и Ярославовых.
Теперь нужно было думать о том, как вывести крамолу в Новгороде, обезглавить зреющий мятеж,
И все-таки осенью 1118 года он вначале собрался ехать на реку Альту, а уже оттуда двинуться на север, в Суздаль или Ростов, и вызвать туда главарей сгоДавпо уже Мономах замыслил поставить на оерету Альты, в том месте, где посланцы Святополка Окаянного прокололи коиьями князя Бориса, Глебова брата, церковь имени двух братьев-страстотерпцев. И вот теперь, когда утишилась земля, когда он столько вспомнил и передумал, создавая свое «Поучение», Мономах решил осуществить прежнюю мысль. Ему хотелось тем самым создать себе обитель отдохновения и покоя, где можно было бы уединиться душой, хотя бы ненадолго уйти от давящей мирской суеты. Б то же время богатый опыт прошлых лет, уже накатанная дорога долгих борений я побед вела его на Альту, оттуда он мог еще раз всколыхнуть Русь мыслями о единстве и общности, сурово осудить своих противников, приобщить сыновей к русским святыням, связать имя наследника Мстислава с именами Бориса и
Он двинулся на Альту вместе с сыновьями. Ранее него туда же направились каменесечцы из Киева и Пе-реяславля, многие телеги с припасами из обоих этих городов, потянулись работники. И снова, как несколько лет назад в Смоленске, Владимир Мономах превратил заложение церкви Бориса и Глеба в общерусское действо. Кажется, и вовсе недолго продолжалось это заложение - всего какоЕх-то час, пока Мопомах клал камень в угол будущей церкви, пока шел молебен, пока работные люди споро проложили первый ряд храмовой опоры. Но оно привлекло к себе сотни людей из разных городов Руси, собрало весь высший княжеский и духовный люд, а по- следовавший затем пир в Переяславле сопровождался богатыми денежными и вещевыми раздачами и продол- жался несколько дней.
Уже отсюда, из Переяславля, весть о новых старани- ях Владимира Мономаха за Русскую землю шла по всей Руси. Его приспешники повсюду проклинали раскольни- ков - Глеба Всеславича и Ярослава Сиятополчича, еще и еще раз поминали про то, что Русь всегда была сильна, когда она выступала против врагов в своем могучем единении, что память Бориса и Глеба вопиет против междоусобий, братских кровопролитий и союзов с иноплеменниками. Глашатаи кричали о славных победах Мопомаха над половцами, звали православных утереть пот за Русскую землю.
Из Переяславля Мономах двинулся, в объезд Киева, в ростово-суздальскую землю.
Он снова, уже в который раз, ехал по этой осенней, окрашенной лиственным золотом, березовым серебром и темной еловой зеленью дороге, мимо проплывали любимые с юности пологие мягкие холмы, одетые стареющей, жухлой травой, скромные, тихие, безымянные речки, невесть где начинающиеся и кончающиеся, спокойные величавые озера, напоминающие славянских женщин в нх покойной гордости и уверенной красоте.
Дорога все уходила и уходила в лесную холмистую глубь. Мономах стал подремывать под мерный перестук колес возка и цоканье лошадиных копыт, но и сквозь дрему он постоянно возвращался мыслями к цели своей поездки - к Суздалю, где он должен был встретиться с новгородским крамольным боярством.
Подъезжая к городу, где его встречал сын Юрий, Мономах уже определил свои действия по дням и часам.
В тот же день он послал гонцов в Новгород с требованием прибыть в Суздаль Ставке Гордятичу и некоторым другим новгородским боярам, а чтобы у них не было никакого сомнения в серьезности его намерений, пригрозил в случае непослушания самолично прибыть в Новгород с ратью.
Теперь оставалось ждать. В эти дни Мономах много беседовал с сыном, встречался с суздальским епископом, видными боярами, дружинниками, тысяцким. Он видел, как отстроился и укрепился за последние годы Суздаль, как наполнилась людьми вся ростово-суздальская земля, каким бойким и многолюдным был городской торг, какими оживленными все дороги, ведущие к Суздалю с северо-запада и уходящие от него прочь, на тог и восток.
Он понимал: что-то происходит в этих сумрачных северных лесах, здесь начинается какая-то новая жизнь, уже мало связанная с Киевом и южной Русью. Суздаль уже не выглядел робким, глухим углом, куда посылали в прежние годы малолетних князей па выучку. Теперь это был большой и гордый город со своей ремесленной, торговой, военной статью. Да и сами суздальцы нынчо мало в чем уступали жителям Киева и вели себя хотя и ' смирно, но спокойно и горделиво. А вместе с ними и Юрий, чувствовалось, прочно врастал в эту северную самостоятельную жизнь, опирался на мощное боярство, купечество, церковный клир, на сильную местную дружину.: '_ Все это Мономах отмечал, постигая своим многолетним -, богатым опытом, что в этой спокойной самостоятельности ' Суздаля зреет, возможно, большая, еще не познанная опасность для единства Русской земли. Но он тут же ' отгонял эту мысль: Суздаль был его родовой отчиной, он был послушен, да и Юрий с почтением внимал словам и наставлениям отца.
Через несколько дней гонцы принесли весть о том, что вызванные новгородцы подъезжают к Суздалю. Он заставил их долго ждать около дворцового крыльца и лишь по истечении времени велел вести в гридницу.
Первым появился его старинный друг Ставка. Он был немного старше Мономаха. Его лицо, испещренное глубокими морщинами, изобяичало бурную, полную переживаний и страстей жизнь, и мятежную, неукротимую душу. Волосы боярина стали совершенно, белыми и вялыми космами спускались на лоб, а из-под этих косм на Мономаха угрюмо смотрели налитые кровью., все в красных прожилках, но еще неукротимые глаза. Сзади теснились другие бояре.
Мономах не стал заходить издалека. Не сажая новгородцев за стол, он сразу же начал выговаривать им все их неправды: неподчинение Киеву, отказ платить сполна
и исправно- прежние дани, давать деньги па содержание
князя-наместника, нежелание признавать Всеволода но
вгородским правителем после отъезда на юг Мстислава,
пренебрежение давнишней связью с домом Всеволода,
мятежные связи с иноплеменниками - чудью и шведами.
Голос его был тих и яростен, подбородок надменно поднят, взгляд прищуренных глаз холоден и грозен. Все, кто знал Мономаха, видели, что в эти минуты для него отступали в небытие его обычная мягкость и уветли-вость, спокойствие и склонность к размышлениям о жизни и ее бренности. Теперь речь шла о единстве Руси, незыблемости первенства-Всеволодовэ дома, благополучии его самого как великого, князя и Мстислава как наследника. Если отложится Новгород, Русь снова расколется надвое, как это было до Олега Старого, как случилось во время вражды Ярослава Мудрого и его брата Мстислава; тогда половцы- и иные враги пойдут походами по ее землям.
Ставка Гордятич поднял руку в знак того, что- он хочет сказать слово, но Мономах по стал слушать своего бывшего боярина, лишь обратился к дружинникам: «8 оковы его, в поруб!»
Тут же были схвачены еще несколько крамольных
бояр. Остальным, было приказано подписать грамоту о
верности Киеву, о том, что им впредь не принимать на
