Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге
«…императрица обещается по принятии русской короны во всю жизнь не вступать в брак и преемника ни при себе, ни по себе не назначать, а также править вместе с Верховным тайным советом „в восьми персонах“ и без согласия его: 1) войны не начинать, 2) мира не заключать, 3) подданных новыми податями не отягощать,
4) в чины выше полковничья не жаловать и „к знатным делам никого не определять “, а гвардии и прочим войскам быть под ведением Верховного тайного совета,
5) у шляхетства жизни, имения и чести без суда не отнимать, 6) вотчин и деревень не жаловать, 7) в придворные чины ни русских, ни иноземцев „без совету Верховного тайного совета не производить“ и 8) государственные доходы в расход не употреблять (без согласия Совета)».
Подпись императрицы под кондициями выглядела следующим образом:
«А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской». Соглашение с Анной происходило в Митаве, только подписав кондиции, она смогла выехать на восток. Следом за Анной к русскому престолу потянулись немцы. Но сановники торжествовали слишком рано. Герцогиня оказалась не так проста или – слишком проста, во всяком случае, дальнейшие события это показали. Если сановники думали, что в любой момент могут распоряжаться престолонаследователями по собственному усмотрению, а Анну при более удачном выборе тут же вернуть в Курляндию, тут они ошиблись. Неожиданную помощь Анне оказала гвардия, которая хотела видеть на престоле не игрушку сановников, а полноценную государыню.
«Еще до приезда Анны, – рассказывает Ключевский, – гвардейские офицеры открыто говорили, что скорее согласятся быть рабами одного тирана-монарха, чем многих. Анна торжественно въехала в Москву 15 февраля, и в тот же день высокие чины в Успенском соборе присягали просто государыне, не самодержице, да „отечеству“ – и только. Не замечая интриги, зародившейся вокруг Анны, сторонники Верховного тайного совета ликовали, рассказывали, что наконец-таки настало прямое порядочное правление; императрице назначают 100 тысяч рублей в год и больше ни копейки, ни последней табакерки из казны без позволения Совета, да и то под расписку; чуть что, хотя в малом в чем нарушит данное ей положение, – сейчас обратно в свою Курляндию; и что она сделана государыней, и то только на первое время помазка по губам. Но верховники уже не верили в удачу своего дела и, по слухам, будто бы сами предлагали Анне самодержавие. И вот 25 февраля сот восемь сенаторов, генералов и дворян в большой дворцовой зале подали Анне прошение образовать комиссию для пересмотра проектов, представленных Верховному тайному совету, чтобы установить форму правления, угодную всему народу. Императрица призывалась стать посредницей в своем собственном деле между верховниками и их противниками. Один из верховников предложил Анне согласно кондициям предварительно обсудить прошение вместе с Верховным тайным советом; но Анна, еще раз нарушая слово, тут же подписала бумагу. Верховники остолбенели. Но вдруг поднялся невообразимый шум: это гвардейские офицеры, уже надлежаще настроенные, с другими дворянами принялись кричать вперебой: „Не хотим, чтоб государыне предписывали законы; она должна быть самодержицею, как были все прежние государи“. Анна пыталась унять крикунов, а они на колена перед ней с исступленной отповедью о своей верноподданнической службе и с заключительным возгласом: „Прикажите, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев В тот же день после обеденного стола у императрицы, к которому приглашены были и верховники, дворянство подало Анне другую просьбу, с 150 подписями, в которой „всепокорнейшие раби“ всеподданнейше приносили и все покорно просили всемилостивейше принять само-державство своих славных и достохвальных предков, а присланные от Верховного тайного совета и ею подписанные пункты уничтожить. „Как? – с притворным удивлением простодушного неведения спросила Анна. – Разве эти пункты были составлены не по желанию всего народа?“ „Нет!“ – был ответ. „Так ты меня обманул, князь Василий Лукич!“ – сказала Анна Долгорукому. Она велела принести подписанные ею в Митаве пункты и тут же при всех разорвала их. Все время верховники, по выражению одного иноземного посла, не пикнули, а то бы офицеры гвардии побросали их за окна. А 1 марта по всем соборам и церквам „паки“ присягали уже самодержавной императрице: верноподданнической совестью помыкали и налево и направо с благословения духовенства. Так кончилась десятидневная конституционно-аристократическая русская монархия XVIII в., сооруженная 4-недельным временным правлением Верховного тайного совета».
Радоваться, впрочем, было нечему. Ключевский считал годы правления Анны одной из самых мрачных страниц истории, а саму Анну – редчайшим ничтожеством. Он ей дал такой вот неповторимый портрет: «Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений. Выбравшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчетной русской власти, она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием. В ежедневном обиходе она не могла обойтись без шутих-трещоток, которых разыскивала чуть не по всем углам империи: они своей неумолкаемой болтовней угомоняли в ней едкое чувство одиночества, отчуждения от своего отечества, где она должна всего опасаться; большим удовольствием для нее было унизить человека, полюбоваться его унижением, потешиться над его промахом… Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из „клеотур“ двух сильных патронов: „канальи курляндца“, умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обер-шталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа».
Народ, как обычно, бедствовал. Но эти бедствия при Анне приняли вид какой-то апокалиптической катастрофы. Мало того что не баловала природа, даровав этому народу постоянные неурожаи, мало того что прокатилась целая волна эпидемий и некоторые земли вконец обнищали, так еще в 1732 году —
«…устроена была доимочная облава на народ: снаряжались вымогательные экспедиции; неисправных областных правителей ковали в цепи, помещиков и старост в тюрьмах морили голодом до смерти, крестьян били на правеже и продавали у них все, что попадалось под руку».
Ключевский об этом замечательном правлении Анны делает весьма характерный вывод:
«Повторялись татарские нашествия, только из отечественной столицы».
Что тут еще сказать?
Через десять лет, перед смертью, Анна назначила на должность регента при своем преемнике, сыне другой Анны, того самого охотника до породистых собак, герцога Бирона.
«Это был грубый вызов русскому чувству национальной чести, – пишет Ключевский, – смущавший самого Бирона. „Небось“, – ободрила его Анна, умирая. Но немцы после десятилетнего господства своего при Анне, озлобившего русских, усевшись около русского престола, точно голодные кошки около горшка с кашей, и достаточно напитавшись, начали на сытом досуге грызть друг друга. Миних, пообедав и любезно просидев вечер 8 ноября 1740 г. у регента, ночью с дворцовыми караульными офицерами и солдатами Преображенского полка, командиром которого состоял, арестовал Бирона в постели, причем солдаты, порядком поколотив его и засунув ему в рот носовой платок, завернули его в одеяло и снесли в караульню, а оттуда в накинутой сверх ночного белья солдатской шинели отвезли в Зимний дворец, откуда потом отправили с семейством в Шлиссельбург».
Елизавета Петровна (1709–1761 годы)
Не дремала и Анна Леопольдовна: она тут же объявила себя правительницей. Но Анна Леопльдовна на престоле не удержалась, 25 ноября 1741 г. с гренадерской ротой Преображенского полка во дворец явилась другая наследница – Елизавета, дочь Петра Великого. Одетая поверх платья в кирасу, правда, без шлема, но с крестом в руках, она подошла к охране дворца и напомнила, чья она дочь. Далее все следовало по известному сценарию: все семейство Антона Ульриха Брауншвейгского, не понявшего спросонок, что происходит, отвезли во дворец Елизаветы, последнего для надежности закатали в одеяло. Ночью же Елизавета собрала тайный совет, который в присутствии гвардейцев принял единственно верное решение. Так Елизавета стала императрицей, несчастный Иван Антонович отправился прямиком в крепость, а придворные немцы были изгнаны из Зимнего дворца. Народ на улицах радовался, а «церковные проповедники с безопасной отвагой говорили, что немецкие правители превратили преобразованную Петром Россию в торговую лавку, даже в вертеп разбойников».
