Валерий Шубинский - Гапон
Неубедительно? М-да… Рутенберг считал, что Гапон лжет. Путается в оправданиях. На самом деле он, похоже, уже и сам не понимал, чего хочет или хотел. Некоторые гапоновские монологи в передаче Рутенберга вызывают ощущение начинающегося безумия. Вполне возможно, что Гапон действительно начал сходить с ума. Слава, клевета, кровь, деньги и бесконечные обманы — свои и чужие — подорвали психику этого впечатлительного человека.
Перешли к делу. Рутенберг согласился встретиться с Рачковским за 25 тысяч рублей — только за то, чтобы отобедать с ним и «узнать, что ему нужно». За то, чтобы открыть одно дело (то, которым Рутенберг сейчас занимается, то есть покушение на Дурново) — 150–200 тысяч («…дешево себя не продам»).
Чтобы оценить фантастичность этих цифр: Татаров за почти что год верной службы, в ходе которой он предотвратил, в частности, покушение на Трепова, получил 16 с небольшим тысяч.
Спрашивается: зачем же Рутенберг называл такие дикие цифры? Для правдоподобия торга? Или не знал, сколько на самом деле платят «провокаторам»?
А что же другая сторона? Почему Рачковский вроде бы соглашался с этими условиями, во всяком случае, готов был их обсуждать? Простой ответ: потому что ни с кем не собирался встречаться и ни за что платить. Его задача была иной — проверить агентуру Герасимова и заодно избавиться от Гапона.
Всё бы сходилось, если бы не следующее свидетельство Витте:
«В марте месяце мне как-то Дурново сказал, что Гапон в Финляндии и хочет выдать всю боевую организацию центрального революционерного комитета и что за это просит 100 тысяч рублей. Я его спросил: „А вы что же полагаете делать?“ На это Дурново мне сказал, что он с Гапоном ни в какие сношения не вступает и не желает вступать, что с ним ведет переговоры Рачковский, и на предложение Гапона он ответил, что готов за выдачу боевой дружины дать 25 тысяч рублей. На это я заметил, что я Гапону не верю, но, по моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дела».
То есть эти фантастические расценки действительно были доведены до начальства, но в претворенной формулировке: не за обед 25 тысяч и даже не 150 тысяч за «все дело», а 100 тысяч за выдачу всей Боевой организации. Но это именно то, против чего так возражал Герасимов: Боевая организация со временем возродится вновь, но в ней не будет внедренного агента, а в этой есть. Полицию сотрясали интриги, там шла внутренняя борьба. И, возможно, у нас не хватает материала, чтобы понять логику этой борьбы, частью которой — втайне от них — стали предложения Гапона и торг Рутенберга.
Вернемся к ним. Гапон закончил разговор так:
«— Главное, надо смотреть на вещи широко, не односторонне. Если, скажем, дело какое-нибудь на мази, понимаешь, на мази, как у тебя, например, то лучше им пожертвовать, чтобы получить большие средства и потом поставить его еще больше и шире».
Рутенберг воспринял это как «фиговый листок», как попытку убедить себя самого и собеседника, что речь не идет о предательстве. Напоследок ему пришлось провести четверть часа в, так сказать, семейном кругу — в обществе Саши.
«…Я чувствовал себя отвратительно в присутствии этой простой, доверяющей Гапону женщины, очевидно любящей его. Она не верит газетным разоблачениям. И к суду он обратился под ее влиянием. Так я понял из ее слов».
В течение следующих двух дней Гапон и Рутенберг обменивались записками. Гапон назначил встречу с Рачковским в ресторане «Контан» в девять вечера 4 марта («спросить г. Иванова»). В четверть десятого Рутенберг прибыл в ресторан; лакеи ответили ему, что Иванова здесь нет, а в гардеробе опытный подпольщик легко опознал двух сыщиков.
Что же случилось? Слово Герасимову:
«Один из моих агентов доложил мне в наиболее существенных чертах об этом плане двойного покушения на Рачковского и Гапона. Я позвонил Рачковскому и осведомился, насколько двинулся вперед Гапон со своей работой. Рачковский ответил:
— Дело идет хорошо, все в порядке. Как раз на сегодня условлена моя встреча с Гапоном и Рутенбергом в ресторане Контана. Хотите и вы прийти?
— Петр, я не приду, — сказал я. — И я советую также вам не ходить. Мои агенты сообщили мне, что на вас организуется покушение.
Рачковский:
— Но… как можете вы этому верить? Прямо смешно!
— Как вам угодно будет, — сказал я.
Я повесил трубку, но какое-то внутреннее беспокойство побуждало меня еще раз позвонить Рачковскому. Его не было дома. У телефона была его жена, француженка. Со всей настойчивостью я предложил ей удержать мужа от посещения Контана. Там грозит ему несчастье. Она обещала мне. Вечером я отправил в ресторан сильный наряд полиции и чинов охраны. Они видели, что Гапон и Рутенберг вошли в отдельный кабинет ресторана, специально заказанный Рачковским. Соседний кабинет был занят каким-то подозрительным обществом. Рачковский не явился».
Обращаем внимание на несоответствие в показаниях: Рутенберг утверждает, что приехал один и в кабинет не заходил. Дальше: кто этот «один из агентов»… если не Азеф? Татаров в Варшаве. Да, Герасимов пишет, что у него были агенты, которые ушли со службы вместе с ним и впоследствии не были раскрыты. Возможен и такой вариант: донес другой человек, а Рачковский решил, что это сделал Азеф. Агент Раскин выдержал проверку. Правда, полтора месяца спустя он снова оказался под ударом, но об этом чуть ниже.
Во всяком случае, под пером Герасимова Петр Иванович выглядит совершенным идиотом, каковым он, конечно, не был. В самом деле: один из руководителей спецслужб назначает встречу террористу через свежего агента сомнительной честности. Его предупреждают о том, что при этом его могут убить, а он разыгрывает искреннее удивление. Так что, видимо, зря Александр Васильевич беспокоился и перезванивал жене Рачковского: никуда тот идти не собирался.
В свою очередь, Гапон объяснил неявку Рачковского совершенно иначе: дескать, Рутенберг не позвонил ему накануне, он решил, что тот, возможно, не придет, и сам отменил встречу, а вместо этого пошел с женой в гости к Насакину.
От имени Рачковского Гапон передал Рутенбергу новые, более жесткие условия: не 100, а 25 тысяч, причем прежде, чем Рачковский встретится с ним, Мартын должен был рассказать всё. Всё о покушении на Дурново.
«Двадцать пять тысяч — это хорошая цена. За одно дело. А за целый год можно заработать и сто тысяч. За четыре дела. Так он, сукин сын, говорит».
О своих планах Гапон говорил примерно то же, что в прошлый раз:
«Организовать массы в отделы. Все пошли бы. И теперь рабочие постановили платить самим за помещение, хотя собираться и не позволяют. Влечение большое питают к отделам. Одновременно с этим пробраться к Витте и Дурново и в подходящий момент скосить их. Это имело бы громадное значение. Сорвалось! Но я теперь дело сделаю…»
Рутенберг все эти излияния не принимал всерьез — а зря.
Вот свидетельство Александра Карелина:
«Однажды ко мне пришел мой приятель, рабочий Андрих, Владимир Антонович, и сказал, что Гапон зовет его в боевую группу, которую начал составлять, задумав убить Рачковского, Витте и др.
— Ничего из этого не выйдет. Террор вызовет ответный террор, — сказал я.
Андрих послушался меня и не вошел в боевую группу».
Это относится именно к февралю — марту 1906 года. И есть еще несколько таких же свидетельств.
Зачем нужна была Гапону собственная боевая группа? Чего он хотел в конечном итоге? Любыми средствами, — в том числе предотвращая с помощью Рутенберга акции эсеров, — получить разрешение на открытие отделов «Собрания», а если власти не выполнят обещаний — шантажировать их терактами? Нет, для Гапона февраля — марта 1906-го это был слишком рациональный, выверенный план. Осенью и зимой он действительно искренне желал вернуться к мирной работе. Он по-прежнему к этому стремился. Но ничуть не меньше хотелось ему отомстить тем, кто, воспользовавшись этим его стремлением, заманил его в ловушку, погубил его репутацию, заставил взять грех на душу.
Грех на душу? Кажется, во время этого разговора Гапон впервые задумался о том, что в результате его игр могут погибнуть люди. Он предлагал Рутенбергу что-то сказать Рачковскому, «не называя никаких имен» (как будто Рачковского такая информация могла заинтересовать!), предлагал ему после встречи с Рачковским для собственной безопасности перейти к социал-демократам.
Самое интересное — то, что произошло дальше. Рутенберг понимает, что двойное убийство невозможно, и обращается к своему партийному начальству.
Версия Рутенберга:
«Я рассказал, зачем приехал и как вел за это время дело. Из указанных им первоклассных ресторанов я был только в одном из них и один раз, в первый день приезда в Петербург, но чувствовал себя там очень тяжело и, не видя в этом никакого смысла, больше туда не являлся и извозчиков там не ставил.
