Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Императрица одобрила этот план. Указ Левашову от 7 июня 1730 года констатировал, что победы Тахмаспа стали свидетельством объединения вокруг него «персицкого народа», и разрешал командующему заключить с ним договор «по силе прежних форм», тут же предусматривая возможность уступки прикаспийских провинций. Более того, Левашов был извещен о том, что прибывший в Москву посол шаха сам предложил навсегда отдать русским Гилян и прочие владения за помощь в войне с турками, но получил отказ. В итоге генералу предписывалось на переговорах сначала «стоять» на прежних позициях, а затем можно отдать шаху сначала Мазандеран и Астрабад, затем Гилян и, наконец, прочие земли «до Куры реки, а не далее» — при единственном условии: Иран никому, в том числе туркам, не должен их уступать. Оставшиеся провинции также могли стать предметом торга, и генерал имел право пообещать «еще нечто уступить»{923}.
В декабре к Левашову дошла грамота Анны Иоанновны от 7 октября 1730 года на имя шаха. Она содержала поздравления «доброго нашего соседа» с победами над «бунтовщиками» и турками и извещала об искреннем желании «к востановлению Персидского государства и ко утверждению всегдашней между Нами древней дружбы», ради чего и был отправлен указ «к вышеупомянутому нашему генералу Левашову, дабы он как Гилянь, так Астару и прочие провинции, по самую реку Куру, во владение вашего величества не токмо уступил, но и действительно отдал, и тамо обретающиеся наши российские войска вывел, и шел бы к Куре и тамо с войском остановился, и то до времени и до тех мест, пока турки из вашего величества владения войски вашими выгнаны будут». О том же речь шла и в другой грамоте, от имени канцлера Г.И. Головкина, адресованной «верховному министру и поверенному векилю» Тахмасп Кули-хану{924}.
Эти документы ни в коем случае не должны были попасть «в турецкие руки», и Левашову разрешалось не спешить с их отправкой, а о содержании известить адресатов «на словах», что он и сделал. Поступившие новости о вызывающе неприличном приеме Тахмасп Кули-ханом российских представителей вызвали тревогу. Новые указы повелевали Левашову в случае вторжения защищать Гилян; в крайнем случае отступить до Куры и далее, но оборонять Баку. 5 ноября императрица указала «все провинции отдать» (и не на словах, а «действительно учинить») за «волности в торговле» и при обещании персов не творить «отмщения» бывшим подданным за службу русским. Если же шах такого обещания не даст, то и тогда заключение договора нельзя «останавливать», а построенные крепости следует «разорить»{925}. Анна собралась было заменить Левашова генералом Вейсбахом, однако передумала и произвела Василия Яковлевича в генерал-аншефы и «главные командиры» Низового корпуса, но направила к нему «вторым полномочным министром» старого и полуопального петровского дипломата П.П. Шафирова с теми же инструкциями.
Пока Шафиров неспешно собирался (от Коллегии иностранных дел он требовал обеспечить его лучшими собольими и горностаевыми мехами, ибо в Персии иных, как уверял барон, «не употребляют»), Левашов принял и с честью отпустил прибывшего из России посла Мирзу Ибрагима и требовал в добавку к шести с половиной тысячам своих солдат и офицеров (из которых 1463 были больны) еще 10 806 человек. Муртаза Тевкелев так и не сумел получить аудиенцию у шаха, и генерал всерьез опасался, что Тахмасп Кули-хан может выполнить свои угрозы — вторгнуться в Гилян. Только поздней осенью он смог вздохнуть с облегчением. В доношении от 22 ноября Левашов доложил, что «страх миновал»: отступавшие на зимние квартиры иранские войска прошли мимо и двинулись на Астрабад; со слов своих шпионов генерал передавал, что «оной зверь» Надир якобы «убит параличем и руки лишился»{926}.6 декабря командующий известил, что решил царские грамоты к шаху с объявлением об отдаче земель до Куры пока не отсылать, «чтоб прежде времени не подать робостново образа»{927}.
Целью сознававшего слабость российских позиций Левашова было поддержание дипломатическими средствами «баланса» между Османской империей и восстанавливавшим силы Ираном. Но как раз в 1730-1731 годах к военным поражениям турок добавилась серия восстаний в Стамбуле после известий о поражениях турецких войск и сдаче Тебриза. Восставшие во главе с матросом Халилом по прозвищу Патрона в сентябре 1730 года вынудили власти казнить великого везира Ибрагима-пашу, низложили султана Ахмеда III и добились отмены ранее введенных налогов и пошлин. Раскол в среде повстанцев позволил новому султану Махмуду I (1730-1754) убить Халила, но в начале 1731 года Стамбул потрясло новое восстание городских низов, к которому примкнула часть янычар.
Командующему пришлось даже приходить на помощь «мнимым друзьям»: сдавший город гарнизон Ардебиля во главе с Али-пашой нашел убежище на российской территории в Астаре, куда его впустил генерал Фаминцын{928}. 1730 год прошел в бесплодных переговорах с прибывшим в Решт эхтима-девлетом Мирзой Рехимом. Вновь с иранской стороны звучали требования о возвращении провинций, а генерал в очередной раз приводил прежние аргументы: договоры 1723-1724 годов заключены в интересах самого Ирана; о возврате территорий «обещания не имелось», да и сделать это трудно, пока идет война с сильным неприятелем. Стороны, судя по доношениям генерала, не «слышали» друг друга, и Левашов не скрывал своего раздражения в адрес шахского двора в Хамадане, где столь же бесплодно трудился Тевкелев: «Исполнены гордости и суеверия и ничево слышать не хотят, и по беспутной онбиции всего света умняе себя признавают»{929}.
Его начальник В.В. Долгоруков былые амбиции к тому времени уже утратил и в составленном в начале 1731 года для императрицы Анны Ио-анновны «всеподданнейшем доношении» предложил даже, «не заключа миру, выйти из персицких дел без стыда». «Сильнея и богатея нас Порта, — указывал он, — с стыдом и уроном великим выбита, и какие бедства и канфузию от персицкой войны понесла, о том всему свету уже известно». Однако фельдмаршал представлял себе турецкий потенциал, и думал, что немногочисленным российским войскам в Астаре и Ленкорани удержать турок не удастся: «И хотя бы мы что имеем в Персии провинции от порции своей, хотели за собою удержать, то никак не можно: или от турок, или от персиян, а выбита будем, со стыдом и с убытком принуждены будем ретироватца и зело будем сожалеть сего благополучного времяни. Персицкой хомут с шеи снять случай без стыда есть».
Чтобы не пропустить этот случай, остается одно — отступить до Баку. Тогда, по мнению Долгорукова, «поморские провинции, кои нашей порции были, все с шахом противу турок будут, а нашему генералу под рукою саганацких армян, муганского хана и других тому подобных противу турок возбудить, и тако можно надеется, чтоб далних прогрессов Порта в Персии учинить не может». Конечно, завершал он свою записку, лучше было бы сначала подписать с шахом договор и выступить из Гиляна к Баку, «токмо я не надеюсь по глупой спеси и суеверию персицкому учинить с нами трактат»{930}.
Переговоры с представителем шаха вновь закончились безрезультатно, и он отбыл восвояси. Между тем Тахмасп Кули-хан требовал прибытия русских послов в Тебриз. Там оставался Аврамов, а в феврале 1731 года Левашов вновь отправил к нему подполковника Юрлова — с официальной грамотой о вступлении на престол Анны Иоанновны и наказом побудить шаха не мириться с турками. Присланные из Москвы инструкции он по-прежнему не оглашал, опасаясь утечки информации. В марте 1731 года командующий писал Остерману, что «хотя и не имеет подозрения на свою канцелярию», но «здесь подкопателей безмерно много», и хранил указы и царские грамоты в своей личной шкатулке, чтобы никто не узнал о предстоящей «сдаче» провинций{931}. Создатель шпионской сети в Северном Иране хорошо знал, как «добываются» даже самые секретные документы…
Одно за другим весной 1731 года вспыхивали восстания: в Фуминском уезде, в Кергеруцкой провинции, в Лагиджане, под Кескером. Они, как и прежде, подавлялись «оружием, огнем и разорением», но командующего беспокоили разглашения «будто бы басурманом под христианскими державами быть невозможно». Генерала Венедиера в Баку Левашов предупреждал: если наши «мирные препозиции» не будут приняты, то следует с «персицкой стороны ожидать с сильною войною; и усмей и протчие все горские владельцы чаятельно против нас все восстанут, понеже, как мне известно, всем горским народам персицкая сторона приятнее, нежели российская», тем более что при шахе они «великую сумму денег повсягодно отбирали»{932}.
2 апреля 1731 года в Решт прибыл задержавшийся в пути Шафиров — он уже успел известить императрицу о поразивших его видах пустынных пространств Нижнего Поволжья и трудностях «коммуникации» с новыми российскими владениями на Кавказе и в Иране. Также приехавший в Решт Мирза Ибрагим поначалу заявил, что имеет лишь инструкцию принять у русских провинции без всякого договора, а затем все же согласился на переговоры. Они пошли успешно: согласно представленному российской стороной проекту империя ради «вечной соседственной дружбы» уступала шаху Гилян и Астару «по Куру реку» и обещала отдать оставшиеся территории, когда западные земли Ирана будут освобождены от турок{933}. Естественно, не все шло гладко. Шах и его посланец требовали немедленного очищения провинций, что трудно было сделать даже технически (эвакуация корпуса должна была занять несколько месяцев), а российские представители надеялись на некоторую денежную компенсацию за уступленные земли.
