Владимир Филиппов - 10 мифов Древней Руси. Анти-Бушков, анти-Задорнов, анти-Прозоров
Но был и ещё один момент, который мог иметь не меньшее значение – это боевые традиции русских дружин, которые князья всегда лично водили в бой. И эти традиции жили с легендарных времён князя Святослава, и смыслом их было «где, княже, твоя голова ляжет, там и мы свои сложим». На этих традициях Дмитрий воспитывался с детства, и отринуть их в решающий момент жизни он был просто не в состоянии.
По законам рыцарства, что ещё не умерли, не канули в лету, вождь должен был вести в бой дружину сам, впереди на лихом коне – вот в чём долг русского князя, а Дмитрий вывел на Куликово поле не только своих дружинников, а рать всей Северо-Восточной Руси. Именно потому он считал себя обязанным лично повести в бой воинство, позором было бы отсиживаться в безопасном месте. А потому и ведёт Дмитрий Иванович в атаку Передовой полк.
Вот что об этом рассказывает «Пространная летописная повесть»: «У самого же князя великого все доспехи его были разбиты и повреждены, но на теле его не было ни единой раны, а бился с татарами лицом к лицу, впереди всех, в первой же схватке. Поэтому-то многие князья и воеводы несколько раз говорили ему: «Князь наш и господин, не становись биться впереди, но стань в тылу, или с краю, или где-нибудь в укромном месте». А он отвечал им: «Да как же я призову: «Братья мои, ринемся в бой все как один, – а сам буду лицо свое прятать и хорониться сзади? Не могу я так поступить, но хочу как на словах, так и на деле впереди всех и перед всеми голову свою положить за своих братьев и за всех христиан, чтобы и остальные, видя это, с усердием ринулись в бой». И как сказал, так и поступил: бился тогда с татарами, став впереди всех. И справа и слева от него дружину его перебили, самого же вокруг обступили, как вода в половодье со всех сторон, и много ударов нанесли и по голове его, и по плечам, и по телу, но от всего этого бог защитил его в день битвы щитом истины, и оружием благоволения осенил голову его, десницей своей защитил его, и рукой крепкой и мышцей высокой бог избавил и укрепил его, и так среди многих ратников остался он невредим».
О том же свидетельствует и «Сказание о Мамаевом побоище»: «А ведь он самым первым пошел на бой, в первой схватке, и лицом к лицу бился с татарами. Не раз ему говорили князья и воеводы: «Господин князь, не становись впереди биться, стань сзади, или на крыле, или еще где-нибудь с краю». Он же отвечал им, так говоря: «Как же, стоя позади и скрывая лицо свое, скажу я: пойдемте, братья, твердо на подвиг против врагов? Не могу я так поступить, чтобы таиться и скрываться, но я хочу как словом, так и делом прежде всех сам начать и прежде всех голову свою сложить за имя Христово и пречистой его матери, и за веру христианскую, и за все православное христианство, чтобы и другие, видя мое дерзновение, поступили бы также со всяким усердием». И как сказал великий князь Дмитрий Иванович, так и сделал – стал прежде всех биться с татарами»
Здесь, как говорится, комментарии излишни, ответы на вопросы, которые мучают Прозорова, лежат на поверхности. Судя по всему, Дмитрий рукопашных схваток с врагом не боялся, о чём свидетельствует всё его поведение на поле боя. «Сказание о Мамаевом побоище» так описывает Московского князя: «Беаше же сам крепок зело и мужествен, и телом велик и широк, и плечист, и чреват велми, и тяжек собою зело, брадою же и власы черн, взором же дивен зело».
Отметим здесь ещё такой момент – Московский князь ведёт в бой именно всю русскую рать, поскольку свою дружину, самую боеспособную часть воинства, он отправил в Зелёную дубраву: «Брата своего князя Владимира великий князь отправил вверх по Дону в дубраву, чтобы спрятать в отдалении полк, и дал ему достойных витязей от двора своего» («Сказание о Мамаевом побоище»). Свой долг Дмитрий Иванович понимал несколько шире, чем князья прошлых лет, по большому счёту князь ведёт на битву не одну дружину, а весь народ.
О том, что князь не просто бездумно мечом махал, а именно руководил боем, также сохранились свидетельства. Вновь обратимся к «Пространной повести»: «Сам же великий князь ринулся сначала в сторожевых полках на поганого царя Теляка, дьявола во плоти, прозываемого Мамаем; после этого, немного погодя, вернулся князь в главный полк. И вот пошла великая рать Мамаева и вся сила татарская, а отсюда великий князь Дмитрий Иванович со всеми князьями русскими, изготовив полки, пошел против поганых половцев со всеми войсками своими».
Всё понятно и логично, всё объяснимо и никаких тайн.
Но Прозоров не был бы Озаром, если бы и здесь не обнаружил влияние язычества на судьбу Московского князя. Вот как это он преподнёс читателям: «Но те, кто сражались рядом с ним, подданные литовских и белозерских князей, может быть, обратили внимание на иное – израненного, упавшего князя прикрыла ветвями упавшая, срубленная в жестокой сече береза – одно из священных деревьев языческой Руси».
ЧУДО! – вопит Лев Рудольфович, – ЧУДО! Князя под берёзой нашли! Слава язычеству!
Совершенно непонятны восторги писателя. Ладно бы нашли Дмитрия Ивановича под пальмой, тогда мы вместе с литератором огласили бы воздух восхищёнными криками. А так…
Давайте начнём вот с чего. С культуры.
Ответственно хотим заявить, что русская народная песня «Во поле берёза стояла, во поле кудрявая стояла» и так далее, со всеми вытекающими отсюда куплетами, никоим образом не является гимном язычества. Мало того, хотим обратить внимание, что те, кто исполняют данную песню, вовсе не обязательно должны быть приверженцами Старых Богов.
Не в обиду этим самым Богам будет это сказано.
От культуры перейдём к ботанике.
Вообще-то берёза – одно из самых распространённых деревьев в средней полосе России, а потому ничего удивительного в том, что раненого князя нашли именно под ней, нет. Даже автор «Сказания о Мамаевом побоище», про которого Прозоров написал, что «благо с фантазией у него было все в порядке», ничего чудесного в этом не нашёл, а просто констатировал сам факт: «Два же каких-то воина отклонились на правую сторону в дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Чуть отъехали от места битвы и нашли великого князя, избитого и израненного и утомленного, когда лежал он в тени срубленного дерева березового».
Всё! И более никаких чудес. Хватит. Чудеса тем и хороши, что случаются не так уж часто. А когда одно за другим, то это уже не чудеса, это уже фокусы.
Но Прозоров не сдаётся, он спешит нас порадовать другим перлом, который касается ещё одного героя Куликовской битвы – Дмитрия Михайловича Боброка-Волынского. Понятно, что раз Боброк занимался гаданием в канун битвы, значит, он, по мнению Прозорова, двоеверец и уже только поэтому удостаивается симпатий сурового неоязычника – «воевода-литвин, ни много ни мало, ворожит князю, ещё не прозванному Донским, о будущей победе по волчьему вою, заре и «голосу земли». Желание везде выискивать языческую составляющую частенько играет со Львом Рудольфовичем злую шутку – будь Боброк двоеверцем или язычником, то никогда бы не получил в жёны сестру Дмитрия Донского и не вошёл в великокняжескую семью – к таким вещам относились очень строго.
Но Прозоров продолжает развивать тему: «Так вот, именно он, этот литовский ведун-двоеверец, в тот момент, когда дрогнули и побежали под натиском Мамаевых полчищ православные москвичи, спас битву, спас Русь, вылетев с засадным полком из дубравы, где хоронился до времени.
Боброк, кстати, потом вернётся на родину и погибнет, сражаясь с татарами на Ворскле, под родными литовскими знамёнами, за князя Витовта, ещё не крестившего своих подданных».
Насчёт того, что именно удар Засадного полка под командованием храброго воеводы решил исход Куликовской битвы, сомнений быть не может. А вот утверждение о дальнейшей судьбе Боброка, мягко говоря, вызывает определённые сомнения.
Дело в том, что оснований всё бросать при московском дворе и вновь уезжать в Литву у Боброка не было никаких – положение родственника правящей династии было достаточно прочным, недаром его имя значится первым среди тех, кто подписал духовную грамоту Дмитрия Донского. Зато в Литве, где всё было зыбко и неустойчиво, где грызлись за власть сыновья Ольгерда и где Ягайло периодически вёл борьбу против двоюродного брата Витовта, ему явно было делать нечего. Вряд ли прославленный воевода мог получить там больше, чем имел в Москве, не затем он приехал на Русь, чтобы потом бежать обратно. Хотя нездоровая любовь Прозорова к исконным врагам Руси литовцам вполне объяснима – как же, ведь язычников среди них было достаточно! И плевать литератору, что большая часть населения Великого княжества были православными русскими людьми, которые не по своей воле оказались под властью выходцев из Жмуди. Именно здесь сказались все последствия нашествия Батыя, в противном случае дружины русских князей просто загнали бы обратно в свои болота не в меру активных языческих соседей. И не было бы никакого Великого княжества Литовского к немалой радости грядущих поколений русских людей.
