В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том

Но все это, конечно, не дает ключа к пониманию основного момента: почему неизвестное бесплодное место в сухой пустыне, расположенное в тысяче миль от центра власти Омейядов, выбрали для столь почетной миссии. Очевидно, Абд ал-Малик имел на то причины, превосходившие чисто «оппортунистические». Он никогда не «выдвинул» бы Мухаммеда в основатели религии, если бы не верил, что пророк действительно являлся посредником между Богом и людьми. В точности так же он никогда бы не отправился в пал омничество к месту, которому не хватало ауры святости. Задолго до его прибытия туда Каабу уже возвели. Возможно, как и мечеть в Бакке, она была как-то связана с Мухаммедом. Если нет, тогда Омейяды наверняка имели и мотивы, и возможность объявить ее святыней, названной в откровениях пророка как Мекка. Муавия, на протяжении всего своего правления базировавшийся в Сирии, сделал сознательное усилие укрепить свою власть над Аравией. Любой клочок земли, на котором мог расти урожай, безжалостно присваивался: запасы воды отбирались, население принудительно забиралось в армию или изгонялось. В Медине вторжение Омейядов в оазис лишь усилило непопулярность династии и повлекло за собой выступление Абдуллы ибн ал-Зубайра. Но южнее – в X и джазе – политика принесла более богатые плоды. На самом деле вложения Муавии в регион оказались настолько значительны, что его летнюю столицу – цветущий оазис Таиф, – как говорят, перебазировали туда из Палестины. Связи Абд ал-Малика с городом были, возможно, еще теснее: речь идет не только о том, что его губернатор стал отец эмира, там вырос и его самый доверенный помощник – ал-Хаджжадж. Так что оба были наверняка хорошо знакомы со святыней, находившейся в 60 милях к северо-западу, за стеной обдуваемых ветрами, выжженных солнцем гор, которой Абд ал-Малик в 694 г. дал имя «Дом Бога», а потомки назовут ее Кааба Мекки.

Таким образом, вторая святыня – в паре с «Куполом скалы» – стала раз и навсегда объектом паломничества для правоверных. Пока все более или менее ясно. Но, кроме этого центрального момента, все остальное туманно. Был ли Абд ал-Малик первым эмиром, обновившим это место? Или он шел по стопам Абдуллы ибн ал-Зубайра? Где находилось святилище, уничтоженное ал – Хаджжадже м, – в Бакке или в Мекке? К чему стремился победитель: к установлению неразрывной связи с прошлым или, наоборот, к полному разрыву? Через сто с лишним лет после времени Абд ал-Малика еще сохранилось смутное воспоминание о том, что Дом Бога, возможно, не всегда находился в Мекке. «Во времена пророка, да хранит его Бог и да пребудет с ним мир, наши лица всегда были повернуты только в одном направлении, но после смерти пророка мы поворачивались то туда, то сюда»35 – это писал один мусульманский ученый. В других трудах, посвященных Мекке, проявлялось аналогичное беспокойство. И дело не только в том, что Кааба в этих работах постоянно «разрушалась и восстанавливалась», – то же самое относилось к расположенной вокруг нее мечети. Священный колодец был утрачен, а потом чудесным образом появился снова, причем не менее чем дважды. Больше всего удивляет многочисленность священных камней, связанных со Святым городом, которые все время перемещались и заново открывались. Существовал, скажем, Maqam Ibrahim, который перенесло наводнение. Затем был открытый Абдуллой ибн ал-Зубайром камень, на котором отпечатано имя Бога. И наконец, нельзя забывать о широко почитаемом «черном камне», занимавшем выдающееся место в стене Каабы. Одни утверждали, что этот камень связан с именем Адама, другие – что его откопал Авраам и вместе с Исмаилом принес в Мекку. Многие верят, что Абдулла ибн ал-Зубайр поместил его в ковчег вроде того, что использовал Моисей для транспортировки Торы вокруг пустыни. «Черный камень», судя по всему, оказался не только сказочно древним, но и удивительно мобильным.

И в качестве такового вряд ли он являлся уникальным. Для любого правителя, желавшего скрыть невысокий статус недавней постройки, «черный камень» после придания ему блеска был чрезвычайно удобным инструментом. Древность в конечном счете знак высокого класса. Именно поэтому Константин (если история о краже им Палладиума из Рима – правда) привез в свою столицу частицу древней Трои. Поэтому мобеды еще при Перозе зажгли Огонь Жеребца среди необитаемых вершин Мидии не раньше, чем объявили его пламя вечным, первоначально скитавшимся по миру. Это заявление всего через несколько поколений оказалось весьма кстати. Зороастрийцы, потрясенные разрушением храма Ираклием, определенно понятия не имели, что он просуществовал всего лишь полтора века. Прошлое, приписываемое святилищу, особенно стоящему в уединенном месте, могло свидетельствовать не о сохранении аутентичных традиций, обычаев и воспоминаний, а как раз наоборот – о смелых инновациях.

Желая оформить мир в соответствии со своими представлениями, Абд ал-Малик оказался настоящим революционером. Даже до его окончательной победы над Абдуллой ибн ал-Зубайром он размышлял, как поставить на его обширной империи такое же клеймо, как он уже поставил на Иерусалиме, – места, освященного истинной религией Бога. В 691 г. были снова отчеканены монеты (которые дали Аркульфу обнадеживающую иллюзию того, что Палестина все еще относится к христианскому миру) с изображениями, не имевшими ничего общего с Константинополем: копье в нише для молитвы, Абд ал-Малик, подпоясанный кнутом. Тем временем в Ираке, согласно программе реформ, с монет убрали все следы Сасанидов. Никому не позволялось препятствовать этой политике. Теперь все стандартизированные монеты должны были пропагандировать новую религию Абд ал-Малика. «Вы долго придерживались курса раздоров, шли по пути своенравия, но теперь, клянусь Богом, я загоню вас, как гонят от водопоя чужого верблюда»36 – так грозил ал-Хаджжадж после того, как в 694 г. его назначили губернатором Ирака. Это предупреждение относилось к толпе мятежных жителей Басры, но с таким же успехом его можно было адресовать элите, говорящей по-персидски или по-гречески. Они посчитали тревожными первые реформы Абд ал-Малика, но худшее оказалось впереди. Предстояло объявление даже более решительной войны с прошлым. В 696 г. начали чеканить монеты совершенно нового стиля. На них вообще не было рисунков, только письмена – арабские надписи. Чиновников, давно привыкших считать язык показателем варварства, ничто не могло шокировать больше. Мир, не уставал подчеркивать Абд ал-Малик, перевернулся с ног на голову. Теперь монеты стали не единственным выражением новых лингвистических законов. Есть еще паспорта, налоговые отчеты, контракты, законы, расписки – короче говоря, все, что нужно для управления глобальной империей.

Для должностных лиц, которые внезапно оказались без перспективы занятости, если они не умеют говорить или писать на языке хозяев, это стало настоящим потрясением. Для самого Абд ал-Малика это было нечто несравненно большее. Арабский, по его мнению, – это подходящий язык для империи, поскольку это язык самого Бога. Стены «Купола скалы», выполненные из кубов блестящего золота, украшали надписи, содержащие основные догматы веры эмира: пророчества Мухаммеда и утверждения о том, что глупо верить, как это делают христиане в своей слепоте, в Святую Троицу. Большинство надписей являлись цитатами, взятыми из откровений пророка: самыми ранними уцелевшими примерами фраз Корана. Потомки будут утверждать, что Осман первым собрал их вместе, создав первую священную книгу, и сделал это несколькими десятилетиями ранее. Но отрывки стихов, помещенных Абд ал-Маликом на стенах «Купола скалы», предполагают нечто совсем иное. О том же говорит и полное отсутствие надписей Корана, датированных временем правления его предшественников. Христианские ученые, впервые отметив существование священных текстов, приписываемых Мухаммеду, охарактеризовали их не как единую книгу, а как набор фрагментов с такими заголовками, как «Корова», «Женщина», «Божья верблюдица». (Монах из Ирака, писавший в VIII в., ссылается на Коран, но также на другие писания Мухаммеда, в том числе «Книгу о корове»; Иоанн из Дамаска, высокопоставленный чиновник в последние годы правления Абд ал-Малика, глубоко интересовавшийся верой хозяина, также упоминает о «Книге» Мухаммеда и о других текстах, предположительно написанных им; «Корова» в конце концов стала сурой Корана; «Женщина» – это, судя по всему, тот же текст, что и сура «Женщины» в Коране; «Божья верблюдица», несмотря на имеющиеся в тексте упоминания об этом животном, не похожа ни на одну из существующих сур.) Если так, кто мог обнаружить эти отрывки текстов и собрать их вместе? Тот факт, что именно во время правления Абд ал-Малика Коран получил спонсированный государством новый облик, впоследствии не отрицал ни один мусульманский ученый. В авангарде процесса редактирования (как и многих других) был ал-Хаджжадж. Воин, не знающий себе равных, великолепный губернатор, он к тому же заслужил славу корректора Корана. Хотя некоторые традиции приписывают ему значительно более интригующую роль. Отвергнув предположение, что Бог после смерти Мухаммеда больше не позволял, чтобы его цели становились известны при посредстве смертных, ал-Хаджжадж утверждал: «Я работаю только по вдохновению»37. Он всегда был верным слугой и неизменно подчеркивал, что его собственная роль в собирании, сопоставлении и распределении откровений пророка – работа, конечно, санкционированная небесами, – ничтожна по сравнению с ролью Абд ал-Малика. На самом деле, сообщил ал-Хаджжадж, его хозяин стоит в глазах Бога выше, чем ангелы и пророки38.