Михаил Терентьев - Хивинские походы русской армии
Затем еще: ведь за озером было болото и там утонули, по словам материалов, те, кто успел переплыть озеро… Кто же оттуда стрелял по казакам?
Выпустив 9 ракет и полюбовавшись на коротком привале у озера «страшною картиной», Блок повернул назад собирать брошенный скот. Во время привала офицеры и казаки обходили раненых туркмен, подавали им воду, благо ее тут вдоволь, перевязывали раны, ими же нанесенные… и затем оставили их выздоравливать на солнышке… На возвратном пути, хотя и встречали еще уцелевших баб и детей, сидевших возле арб, но уже их не трогали… Такое милосердие едва ли отвечало приказанию истреблять семьи, и Кауфман вряд ли похвалил бы за это!
В предписании от 10 июля, о котором мы уже говорили, Кауфман похвалил за это дело Головачева. Вот начало этого предписания: «Находя действия вашего превосходительства благоразумными и энергичными, я полагаю, однако, что хлеб, сложенный в скирдах, и запасы вообще можно бы не предавать пламени, а сохранять, так как запасы можно, по окончании наказания иомудов, обратить, хотя частью, в деньги, которые нам было бы все-таки желательно выручить…» Пересолил, значит, Головачев и не все сделал благоразумно. Однако пока дошло до него это предписание, он успел сжечь еще 13 селений: Ишмая-Таван, Ефрем, Алманчу, Бадаран, Карпешлы, Ак-теке, Пулла-салтан, Чанглы-яб, Б. Кара-кулак, М. Кара-кулак, Дирекли и Биш-кир. Всех с прежними 16. Скота захвачено: овец 1925, рогатого 914, телят 355, верблюдов 18, лошадей 3, ослов 12. Сведав о таком погроме, туркмены уже не останавливались в Исмамут-ата, а прошли к Измыхширу, куда за ними 11-го числа пришел и Головачев, но туркмены ушли уже в Ильялы. 13-го туда пошел и Головачев; на ночлег стал, не доходя 3-х верст до Ильялы, возле сел. Чан-дыр. Здесь он получил от туркмен письмо, в котором они весьма основательно говорили: «Мы намерены были уплатить деньги, продав наши пашни и скотину. Если бы вы оценили вытоптанный вами наш хлеб и захваченную скотину и дали месяц сроку, то остальные деньги мы представили бы; если нет, то у нас не достанет силы оказать вам эти услуги».
Головачев отослал это письмо к Кауфману, как адресованное на его имя, а сам ответил требованием представить ему через 3 дня 100 тысяч рублей, а если завтра, т. е. 14-го числа, к нему не явятся старшины с докладом о начавшемся сборе денег, то он поступит с народом, как с ослушниками воли Кауфмана.
В этот же день, около 3-х часов пополудни, туркмены напали на отряд. Высланные для встречи 4 роты с двумя картечницами отбили нападение с фронта, а что касается обходных масс туркмен, то их приняли на себя боковые фасы лагеря каре. За отступавшим неприятелем послана была кавалерия, преследовавшая его до Ильялы, т. е. около 3 1/2 верст. К 7 часам вечера отряд вернулся в лагерь. В этом деле был убит храбрый прапорщик Каменецкий, объезжавший казачьи пикеты в качестве дежурного по кавалерии и бросившийся с уходившим от туркменов пикетом в атаку. С ним убиты были 4 казака, а пятый тяжело ранен. Тело Каменецкого было совершенно искрошено. Это тот самый, что захватил первый хивинский каюк на Аму-Дарье.
Ночь прошла спокойно. На другой день, 14-го числа, согласно требованию Головачева, явились старшины и по-прежнему настаивали на месячном сроке и зачтении в контрибуцию всего уничтоженного и захваченного скота, так как иначе они не в состоянии уплатить пеню. Видя в переговорах только лишнюю проволочку, Головачев решил продолжать наступление…
Оренбургский отряд Саранчова вышел в этот день из Куня-Ургенча и ночевал у канала Шамрат. Утром 15-го он слышал пушечные выстрелы со стороны Головачева, но, вопреки правилу «идти на выстрелы», Саранчов этого не сделал, действуя вообще не как подчиненный Кауфмана, а как союзник… Истреблять туркменов он также не хотел или по крайней мере не торопился… Впоследствии на запрос Кауфмана, почему он не пошел на выстрелы, он отвечал, что с тяжестями не мог, а дробить отряд считал ошибкою величайшею.
Головачов решил выступить в полночь, совершенно налегке, оставив тяжести и верблюдов в лагере, под прикрытием 2 рот с картечницами.
Однако к ночи замечено, по огонькам зажженных фитилей (у туркменов были фитильные самопалы) и ржанию коней, что вокруг лагеря снуют туркмены. Два раза они натыкались на пикеты и поднималась тревога. Поэтому выступление отложено было до рассвета.
Около 3 ч. утра до зари, в полутьме, войска тронулись. Впереди 2 сотни оренбургских казаков с ракетной батареей под начальством Есипова, за ними 2 сотни, оренбургская и семиреченская, князя Евгения Максимилиановича, затем 2 сотни уральцев Криднера и, наконец, 2 сотни кавказские Квинитадзе. За ними должна была идти также, по 2 роты, пехота с 4 конными и 4 пешими орудиями.
Только что вытянулись первые 2 сотни с ракетами, как на них налетели поджидавшие туркмены. Сотни развернулись, ракетная батарея открыла огонь. Но из 30 ракет только 8 пошли как следует, остальные рвались или перед самыми станками или даже и на станках… 5 станков было разорвано, остались действовать только 3. Такая неудача, конечно, действовала на команду удручающе, но в числе ее был разжалованный из гвардейских артиллеристов Квитницкий, который и продолжал пускать ракеты, ободряя товарищей. К передовым сотням живо пристроились остальные.
Полторацкий говорит, будто оренбуржцы были опрокинуты, но материалы об этом умалчивают. Артиллерия, еще не успевшая выступить, двинута была вправо, откуда, судя по визгу и крикам туркменов, грозил главный натиск; туда же двинуты и 2 роты 3-го стрелкового батальона.
Головачов повел пехоту к злосчастной ракетной батарее, которая благоразумно уступила место стрелкам. Туркмены дрались с дерзостью мести и отчаяния: подскакивая к самому фронту по двое на одном коне, они соскакивали и, надвинув папахи на глаза, кидались на русских с саблями и топорами. Две стрелк. роты 1-го стрелк. батальона под командою капитанов Батмана и Рейнау действовали как на ученье. Материалы о них не упоминают, а Полторацкий посвящает им две страницы.
Роты давали залпы с выдержкой, почти в упор. Раздастся ли после команды «клац» чей-нибудь нетерпеливый выстрел раньше команды «пли», тотчас раздается «отставь» и следует вопрос: «Кто стрелял без команды? Кто это осмелился выстрелить?» Затем опять: «клац» и «пли». Рядом, в другой роте, после «клац» слышно: «Не суетись… цель хорошенько… пли». А туркмены уже доскакали до фронта и валятся сотнями от верных залпов. Были, однако же, и такие, что прорывались сквозь фронт и тут погибали под штыками: таких трупов после боя найдено до 80, позади фронта рот.
Оба эти офицера, шведы родом, воспитывались в финляндском кадетском корпусе, жили, можно сказать, с солдатами, ели из общего котла и в обществе почти не бывали. Зато знали своих людей как свои пять пальцев, а люди знали их, любили и боялись провиниться.
По мере прихода пехоты казачьи сотни отходили назад, уступая место стрелкам. Во время такого передвижения толпа туркмен прорвалась вслед за казаками Есипова, который был убит при первом же натиске. В рукопашной схватке, позади боевых линий, ранены были саблями: Головачов в руку, начальник штаба подполк. Фриде и капитан Маев — в головы, а состоявший при его высоч. князе Евгении Максимилиановиче полковник фон Мейер — в голову и руку, когда указывал князю на подскакавших туркмен. Так сказано об этом в «Материалах», но сам Мейер утверждал, что он ранен, закрывая собою князя.
Артиллерия, выставленная на углу лагеря и составившая также угол, действовала во все стороны картечью. Тут было 4 орудия пеших и 4 конных; они сделали заезд плечами повзводно, от каждого дивизиона крайний взвод, так что получилось построение покоем (в виде буквы П); прикрывал ее 8-й линейный батальон и не раз отбивался штыками и залпами.
Вагенбург также отстреливался залпами и картечницами. Словом, весь отряд палил во все стороны, не видя впереди ничего, а слыша только гиканье и конский топот. Когда рассвело, туркмены уже стали отходить, провожаемые картечными гранатами. Все дело продолжалось несколько минут. Туркмены, рассчитывая на свое многолюдство, обыкновенно хвалятся, что они «растопчут врага», что, очевидно, равносильно и нашему: «шапками закидаем», хотя наше звучит добродушнее. Здесь они и попробовали растоптать наш отряд, налетели, как ураган, но, видя неустойку, улетели обратно.
Отряд наш, за исключением 2 рот и 4 орудий, оставленных в вагенбурге, пополнил патроны и снаряды и двинулся далее через Ильялы к Кизил-Такиру за отходившими туркменами. 8 верст все было тихо, но как только вышли за черту садов г. Ильялы, туркмены снова стали наседать со всех сторон, встречая отовсюду надлежащий отпор. Так пройдено, в непрерывной перестрелке, еще 8 верст до арыка Ана-Мурат-бай, где сделан был привал в 11 часов утра.
Потеря наша была следующая: убиты — 1 штаб-офицер и 3 рядовых; ранены: 1 генерал, 2 штаб-офицера, 2 обер-офицера (кроме Маева, еще сотник Иванов) и 32 нижних чина; в том числе больше всего: 11 в сотне Есипова и 6 в ракетной батарее, вероятно, своими же ракетами. Туркмены потеряли одними убитыми до 800 человек. На привале получены от нескольких персиян и грузина, бежавших от туркменов, сведения, что последние собрались не впереди отряда, а позади и левее. Поэтому выступление было отложено до завтра и к Саранчову послано с лазутчиком приглашение пожаловать к отряду. Саранчов и пришел сюда на другой день, 16-го числа, но значительно позже ухода отсюда туркестанского отряда, который воротился к Ильялы, чтобы оттуда пройти к Кукчуку, куда потянулись туркмены. Дорогою Головачов получил предписание от Кауфмана с извещением, что и он выступил на подмогу из Хивы 15-го числа.
