Вадим Кожинов - Правда сталинских репрессий
Вместе с тем Р. Такер весьма широко опирается на более надежные сведения из прессы и различных документов 1930-х годов, и его сочинение в той или иной мере дает объективное представление о том времени. Другой вопрос — как истолковываются и оцениваются в его сочинении тогдашние явления и события; впрочем, даже неадекватные толкования и оценки по-своему небезынтересны и способны помочь кое-что осмыслить и понять.
Вскоре же после завершения жестокой коллективизации, уже в 1935 году, показывает Р. Такер, сталинские директивы неожиданно приобретают "прокрестьянскую окраску… Сталин занял позицию, прямо противоположную его негласной позиции в конце 1929 г., когда он начинал свой Октябрь на селе…". В 1935-м же "он настаивал на том, что необходимо считаться с личными интересами колхозников. "Некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет…" И… новый колхозный устав позволил иметь участки площадью… даже до одного гектара… в каждом крестьянском хозяйстве разрешалось иметь по меньшей мере одну корову, двух телят, свинью с поросятами, до десяти овец или коз, неограниченное количество птиц и кроликов и до десяти пчелиных ульев" (выше приводились возмущенные слова Троцкого именно по этому поводу).
В следующем, 1936 году Сталин, напоминает Такер, отверг "запрет на отправление религиозных культов", а также "заявил… "…не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти…".
Но что в высшей степени примечательно: процитировав эти слова Сталина (опубликованные 26 ноября 1936 года в "Правде"), Р. Такер тут же напоминает и о другом: "Эта речь… была произнесена в ноябре 1936 г., когда тысячами гибли большевики…" (там же, с. 296). Далее он не раз возвращается к этому «сопоставлению». Так, сообщая, что в 1937 году в стране был собран "небывалый урожай" (наивысший дореволюционный урожай зерновых (1913 года) составил 86 млн. тонн; «колхозный» урожай 1937-го — 97,4 млн. тонн), что в деревне установилась "атмосфера умиротворенности" и т. п., Р. Такер пишет: "Для верхнего же и среднего слоев городского населения наступила пора страшных страданий. Аресты приняли характер эпидемии" (с. 402, 403). И далее Р. Такер определяет террор 1936–1938 годов как "величайшее преступление XX в." (с. 482).
Выше было показано, что в 1918–1922 годах в России погибло примерно в 30 раз больше людей, чем в 1936-1938-м, а в 1929-1933-м — в 10 раз больше… Так что слово «величайшее» едва ли хоть сколько-нибудь уместно. И дело отнюдь не только в этом. Если бы Р. Такер придерживался «прокоммунистических» взглядов, его формулировка {"величайшее преступление"!) была бы вполне понятной. Между тем никаких симпатий к коммунизму и социализму у американского политолога вроде бы не имеется.
Помимо того, он, конечно же, не может не знать, что многие из погибших в 1930-х годах большевиков руководили Коминтерном, ставившим перед собой, в частности, цель разжечь социалистическую революцию в США. И тем не менее Р. Такер неоднократно выражает и самое глубокое сочувствие и самое горькое сожаление по поводу гибели этих людей, между тем как о гибели миллионов в первые революционные годы и во время коллективизации он пишет намного более «спокойно», да и формулировка "величайшее преступление XX века", отнесенная именно к 1937 году, чрезвычайно многозначительна.
Как же это понять? Сам Р. Такер, в сущности, вполне ясно — хотя и не впрямую — отвечает на этот вопрос. Говоря в главе "Обновленная элита" о беспощадной замене «революционного» правящего слоя страны, Такер определяет основную цель этой замены следующим образом. Сталин, утверждает он, "предусматривал возникновение _*великого и могучего*_ советского русского государства" (с. 494, курсив мой. — В.К.).
Крайне негативное отношение к этой цели выразилось на многих страницах сочинения Р. Такера. Он прямо-таки скорбит по отходящей в прошлое революционной — "денационализированной" — России, — невзирая даже на созданный именно ею Коминтерн, который вел «подрывную» работу против стран Запада… Большевики в глазах Такера (как, впрочем, и в глазах безусловно преобладающей части западных идеологов) «лучше» — или, по крайней мере, представляют собой меньшее зло, — нежели сторонники "могучего русского государства".
Нельзя не сказать, что формула Р. Такера "великое и могучее русское государство" едва ли соответствует реальному положению дела. Один из наиболее значительных или, пожалуй, даже наиболее значительный нынешний исследователь истории СССР того времени, М.М. Горинов (о его трудах еще будет речь), писал в 1996 году, что совершавшийся во второй половине 1930-х процесс восстановления в стране «нормальной» государственности "практически не коснулся двух фундаментальных пороков государственного устройства, доставшихся в наследство от 20-х годов: отсутствия механизма воспроизводства имперской элиты и национально-территориального федерализма (СССР был федерацией не территорий, как всюду в мире, а наций, при ущемленном положении русских)".
Тем не менее определенная устремленность к восстановлению "великого и могучего советского русского государства", о которой говорит Р. Такер, имела место, что вызывало резкое или даже яростное возражение у людей, проникнутых революционным большевизмом.
Так, например, влиятельная партийно-литературная деятельница А.А. Берзинь (1897–1961), которая, в частности, в 1923–1925 годах активно стремилась «воспитать» в большевистском духе самого Сергея Есенина, гневно говорила в 1938 году: "В свое время в гражданскую войну я была на фронте и воевала не хуже других. Но теперь мне воевать не за что. За существующий режим я воевать не буду… В правительство подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь — "мы русский народ". Все это пахнет черносотенством и Пуришкевичем".
Эти «обличения» Анны Абрамовны были опубликованы только в 1992 году, через два года после того, как Р. Такер закончил свою цитируемую книгу; если бы они были известны раньше, он бы, вполне возможно, с полным сочувствием процитировал бы их. В его книге утверждается, например, что Сталин-де изначально исповедовал "великорусский национализм" и сия его приверженность "сочеталась с антисемитизмом. Это проявилось, например, в его резко отрицательном отношении к женитьбе сына Якова в 1936 году (на самом деле — в 1935-м. — В.К.) на еврейке" (с. 446).
"Факт", конечно, не очень «исторический», но поскольку дело идет о правителе страны, стоит остановиться на этом семейном конфликте, дабы понять, "как пишется история" вроде бы солидными авторами типа Такера…
Р. Такер, говоря об "отрицательном отношении" Сталина, сослался на сочинение дочери Сталина, Светланы Иосифовны, которая писала о старшем сыне генсека: "Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком… Первый брак принес ему трагедию, Отец не желал слышать о браке, не хотел ему помогать и вообще вел себя как самодур. Яша стрелялся у нас в кухне… Пуля прошла навылет, но он долго болел. Отец стал относиться к нему за это еще хуже…" Затем Яков Иосифович "женился на очень хорошенькой женщине, оставленной её мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца".
Из рассказа Светланы Иосифовны ясно, что «недовольство» Сталина первым браком Якова Иосифовича явно было более резким, нежели вторым (ведь дело дошло до попытки самоубийства!). Но первая жена Якова Иосифовича была дочерью православного священника, а не, скажем, раввина. Брак этот, после смерти (младенческой) ребенка, распался. Вскоре Яков Иосифович женился еще раз, но и второй брак, несмотря на родившегося (и живущего по сей день) сына, Евгения Яковлевича Джугашвили, также оказался кратковременным.
Третья женитьба Якова Иосифовича явно не могла порадовать какого-либо отца-большевика, — будь он даже самым беззаветным юдофилом. Юлия-Юдифь выросла в семье одесского купца второй гильдии Исаака Мельцера, который после революции намеревался эмигрировать во Францию, приготовив для этой цели башмаки, в подметках которых были спрятаны ценные бумаги. Однако его арестовала ЧК… Не желая вести после исчезновения богатого отца скудную жизнь, Юлия-Юдифь вышла замуж за приятеля своего отца — владельца обувной фабрики (на дворе еще был нэп). Однако вскоре она бежала от мужа и стала танцовщицей в бродячей труппе. На сцене её заметил сотрудник ОГПУ О.П. Бесараб и уговорил выйти за него. Бесараб служил при С.Ф. Реденсе, состоявшем в браке с родной сестрой жены Сталина; благодаря этому Юлия Исааковна познакомилась с Яковом Иосифовичем и в конце концов бежала от своего нового супруга (а не была «оставлена» им) к сыну Сталина — который, кстати сказать, был моложе её.
Обо всем этом подробно повествуется в мемуарном сочинении дочери Якова Иосифовича и Юлии Исааковны — кандидата филологических наук Галины Яковлевны Джугашвили. Вполне понятно, что Сталин не мог быть в восторге от новой жены сына, к какой бы национальности она ни принадлежала. Но из вышеизложенного явствует, что Юлия Исааковна обладала незаурядным обаянием. И о состоявшейся в конце концов встрече своей матери с вождем дочь Юлии Исааковны рассказала следующее: "Она не сомневалась, что «старику» — понравится… Ма оказалась права. Все прошло отлично. «Старик» без конца шутил, кормил Ма с вилки и первый тост поднял в её честь. Вскоре «молодые» получили уютную двухкомнатную квартирку недалеко от Садового кольца… Когда же наметилось мое появление, переехали снова, и на сей раз уже в огромную четырехкомнатную квартиру на улице Грановского" (в «правительственном» доме).
