Грегори Кларк - Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира
Однако на практике механические станки требуют в Индии намного больше труда, чем требовали механические станки в Англии даже в XIX веке. Индийские ткачи, работающие на механических станках, как правило, обслуживают лишь 1,5 станка каждый. Такой уровень укомплектованности резко снижает преимущества механических станков, связанные с трудовыми затратами. Избыточный уровень укомплектованности в механическом ткачестве можно было бы объяснить низкими зарплатами рабочих, но сейчас индийские зарплаты не менее или даже более высоки, чем в Англии в 1830-е годы, когда более примитивный механический станок с легкостью устранил конкуренцию со стороны ручных станков.
Конкурентные преимущества ручных ткацких станков в современной Индии вполне совместимы с идеей о том, что различия в качестве труда становятся более значительными при более широком использовании современных технологий.
В ЧЕМ ПРИЧИНА РАЗЛИЧИЙ В КАЧЕСТВЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ?
В отношении глубинной причины различий в качестве рабочей силы у нас нет сколько-нибудь удовлетворительной теории. Создается впечатление, что экономики более-менее случайным образом переходят из энергичных фаз в периоды стагнации и наоборот. Выше мы видели, что доход в Индии в течение 120 лет после 1870 года снижался по сравнению с доходом в США и Великобритании. В недавнее время — одновременно со скромными экономическими реформами, которые не более чем частично вернули экономику страны к свободно-рыночному периоду эпохи британского правления, — в Индии снова начался экономический рост. Однако в реальности он ограничен отдельными штатами, включая Гуджарат, Махараштру и Пенджаб. Другие штаты, находящиеся в тех же политических рамках, — такие, как Бихар или Уттар-Прадеш — остаются слаборазвитыми. Доход в Великобритании по сравнению с Францией и Германией с 1950 по 1980 год серьезно снизился, но с тех пор вернулся на прежний уровень. Доход на душу населения в Ирландии, в 1800–1980 годах составлявший лишь около 2/3 % от британского, впоследствии стал одним из высочайших в Европе, превысив даже доход на душу населения в Великобритании. И наоборот, в Новой Зеландии за последние 20 лет доход значительно сократился по сравнению с другими странами ОЭСр.
Такая тенденция к чередованию периодов энергичного развития и застоя наблюдается в истории с давних времен. Например, на смену «золотому веку» в Нидерландах, продолжавшемуся с 1550 по 1650 год, пришли 150 лет экономической стагнации. Уильям Джейкоб, описывая свою поездку по Восточной Европе в 1826 году, отмечал, насколько бездеятельны в этом регионе даже свободные работники: «Здесь редко встретишь упорство в экономии, трудолюбии и умеренности»[391]. Похоже, что постмальтузианский мир отличается от мальтузианского лишь размахом колебаний между благополучием и неустроенностью.
18. Заключение: странный новый мир
У всей природы на устах одна улыбка.
Генри Филдинг (1731)[392]Бог явно создал законы экономического мира для того, чтобы немного подшутить над экономистами. В других сферах исследований, таких как естественные науки, за последние 400 лет шло стабильное накопление знаний. Прежние теории оказывались неудовлетворительными, но те, которые приходили им на смену, включали в себя предыдущие теории, повышая возможность предсказывать на практике результаты в более широком диапазоне условий. Однако в экономике наша способность описывать и предсказывать экономический мир достигла пика около 1800 года. За годы, прошедшие после промышленной революции, экономические модели во все большей и большей степени лишались способности к предсказанию изменений в доходе и богатстве с течением времени и различий в них между странами и регионами. До 1800 года сообщества серьезно отличались друг от друга условиями жизни, но мальтузианская модель, созданная в рамках классической экономики, успешно анализировала источники этих различий. Мы знаем, каким образом климат, болезни, естественные ресурсы, техника и уровень фертильности формируют материальные условия жизни. Таким образом, мальтузианская эра, описанная в главах 1–9, оказывается вполне постижимой. Различия между обществами в социальной энергии, вероятно, существовавшие всегда, благодаря мальтузианскому механизму находили выражение в разной плотности населения. Таким образом, в экономике познаваемый мир, начинаясь от древнейших собирателей африканских саванн, завершается около 1800 года.
С тех пор экономика стала более профессиональной. Учебные программы расширялись, непрерывно поставляя талантливых экономистов, вооруженных все более утонченным арсеналом формальных моделей и статистических методов. Однако с момента промышленной революции мы попали в странный новый мир, в котором барочные виньетки экономической теории слабо помогают при попытке разобраться в насущных вопросах, ответа на которые ожидает от экономики простой человек: почему одни люди богаты, а другие бедны? Все ли мы попадем в будущем в ряды счастливчиков? В данной книге мною было предложено несколько способов, посредством которых мальтузианская эра, отличавшаяся иными механизмами выживания индивидов, может предсказывать успех или неудачу современных обществ, предсказывая также продолжение экономического роста в будущем. Но даже если эта гипотеза верна, она все равно оставляет без объяснения многие различия в доходах между современными обществами. В современном мире местные социальные механизмы, определяющие отношение людей к работе и их сотрудничество в ходе работы, усиливаются экономической системой, порождая невиданные крайности богатства и нищеты.
Наш экономический мир с морем экономических статей и книг, посвященных все более подробному и изощренному изучению рынков капитала, торговых потоков, налогов, государственных займов с их рисками, индексов коррупции, верховенства закона, в большей степени затемняет, чем освещает картину. Экономическая история мира, воссозданная на данных страницах, в основном лежит в стороне от этих традиционных направлений экономической дисциплины. Великие движители экономической жизни, проявлявшиеся на протяжении истории, — демография, техника и эффективность труда — представляются далекими от этих повседневных экономических вопросов. (И, безусловно, еще одна ирония судьбы заключается в том, что именно в этом мире, где работа экономистов по большей части не имеет никакой ценности с точки зрения материальной участи человечества, благодаря сочетанию все более тщательного обучения, ограниченного предложения и растущего спроса на экономистов со стороны школ бизнеса, центральных банков и международных учреждений даже ученые-экономисты сейчас имеют беспрецедентно высокие заработки[393].)
Современная эпоха началась с европейских завоеваний в XV и последующих веках. Новооткрытые общества в Африке, Америке и на тихоокеанских островах тщетно пытались дать отпор европейскому вторжению. Ацтекские обсидиановые топоры не могли сравниться с испанской сталью, боевые дубинки маори не защитили их от британских мушкетов, глиняные стены Тимбукту не стали помехой для французской артиллерии. Далее последовала великая эпоха империализма, когда люди Запада правили бал во всех уголках мира. В течение какого-то времени Западу принадлежало все. Он формировал политическую географию почти всего мира, переселял африканцев и азиатов на другие материки. Земли, техника, музыка, культура — в результате промышленной революции, кажется, все это было западным.
Однако у гостя нашей планеты, не знакомого с ее историей, может сложиться совсем иное впечатление. Такой гость увидел бы вокруг современного Запада кольцо укреплений, защищающих его от вторжений из бедных стран Южной Америки, Африки и Южной Азии. В Средиземном море и Южной Атлантике морские патрули пытаются перехватить лодки с мигрантами, отчаянно стремящимися попасть в европейские города. Граница между Мексикой и США все больше ощетинивается ржавыми железными заграждениями, бетонными стенами и проволочными заборами. В разрывах между ними, среди суровой пустыни Сонора, след из пустых пластиковых бутылок отмечает маршруты, которыми движется армия вторжения отчаянно бедных мигрантов из Сальвадора, Гватемалы, Гондураса и Мексики. Патрули в Карибском море ловят парусные шлюпки, набитые гаитянами, бегущими из грязи и насилия Сите-Солей.
История показывает — и мы неоднократно убеждались в этом на страницах данной книги, — что у Запада нет модели экономического развития, которую он мог бы предложить бедным странам мира. Не имеется простого экономического рецепта, который бы гарантировал экономический рост, и даже сложная экономическая хирургия не обещает четких перспектив на избавление от нищеты для пораженных ею обществ. Даже прямая зарубежная помощь не обеспечивает эффективного стимулирования экономического роста[394]. В этом контексте единственная доступная Западу политика, которая гарантированно бы что-то давала хотя бы части бедняков третьего мира, состоит в либерализации иммиграции из этих стран. Экономические последствия иммиграции нам хорошо известны из истории таких стран, как Великобритания, США, Канада, Австралия и Новая Зеландия, которые в современную эпоху приняли большое количество иммигрантов. История говорит нам о том, что мигрантам, особенно приехавшим из очень бедных стран, благодаря миграции удавалось колоссально повысить свое благосостояние[395]. Пусть помощь третьему миру уходит в карманы западных консультантов и коррумпированных правителей этих стран. Но каждый лишний мигрант, допущенный в Изумрудные города развитого мира, — это лишний человек, получивший гарантию на улучшение материальных условий своей жизни.
