Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
Генка с Любкой – брат и сестра. Сейчас их мать моет классы на втором этаже. Вовка лицом отличается ото всех. Говорят, у него отец был китаец. В нашей компании нет главаря, но самым большим уважением пользуется Вовка. У Славкиной матери другая семья, и Славка живет с бабкой. Она маленькая, горбатая и страшная, курит папиросы и работает в школьной кочегарке. Галька очень взрослая – учится в четвертом классе. Она большая и толстая, у нее всегда красные щеки. Все остальные, кроме Генки – он еще маленький, – первоклашки.
Компания уже набесилась, устала. Наступили какие– то странные минуты тишины. Всем хочется чего-то необыкновенного, даже волшебного. Генка рисует мелом на доске непристойности. Частенько кое у кого срываются с языка выраженьица, от которых покраснел бы и взрослый. Но никто не обращает внимания: привычно, так и дома у них говорят. Лишь мне иногда не по себе: у меня так дома не говорят. Но я скрываю. Я очень хочу быть здесь своим. Мне совсем не нравится, когда меня дразнят «училкин сын».
А в классе как будто что-то невидимо висит и подглядывает за нами. Пустые большие парты – для взрослых учеников – словно беззвучно смеются над нами. Скучно… Все с надеждой смотрят на Вовку: не придумает ли он какое-нибудь новое развлечение? Но нет, и Вовка примолк.
И тогда начинается галдеж. Каждый пытается рассказать что-то интересное. Но почему-то ничего не получается.
Творчества! Вот чего нам так не хватает! Мы не умеем творить. Мы и слова-то такого не знаем, но чувствуем: нам так нужно волшебство и чудо! Потому что где-то внутри себя, глубоко, мы, хотя и маленькие, ощущаем это чудо и чудесность всего вокруг, загадочность, свою собственную необыкновенность, неудержимую текучесть времени, неразгаданность этого видимого мира… Мы еще верим в сказки, но уже и не совсем верим.
И вдруг я, словно меня кто-то изнутри подтолкнул, говорю:
– В одном классе под классной доской есть дверца. Это тайный ход. Он через стены ведет на запасные лестницы…
Я говорю уверенно, убежденно, и моя новая, неизвестно откуда появившаяся воля подавляет недоверие друзей. Вижу, как заблестели их глаза, наполнились предчувствием сказочного. Им хочется верить мне! Я рассказываю, и все окружающее реальное проваливается куда-то, а остается только то, что я говорю.
Но тут:
– Не ври, учила! – кричит Любка.
Ее всегда бледное, неулыбчивое лицо выражает презрение к училкиному сынку. Но я все-таки подсматриваю и в ее глазах желание необычного. И мне хочется, чтобы именно Любка поверила больше всех.
– Нет, есть дверца! – твердо говорю я. – И в стенах и на запасных лестницах живут такие человечки… такие человечки. – Я показываю ладонью половину своего роста. – Они… они пластмассовые, но живые. Их зовут… школярики. Они тоже учатся, только ночью. Они кушают мел и промокашки, а пьют чернила. Но больше всего школярики любят тетрадки с двойками. Они пробираются ночью в учительскую, там выискивают такие тетрадки, посыпают их мелом, поливают красными чернилами и кушают. Это для них как шоколадки…
Эк разгулялась фантазия! Сам не ожидал.
Воздух в классе густеет от таинственности, все ошеломленно молчат, а я слышу, как в моей груди за слабыми ребрышками что-то дрожит и клокочет. Я не знаю, что это первый в моей жизни озноб творчества. Не знаю, но крепко запоминаю, чтобы использовать эту память через прорву лет в романе, который вряд ли успею дописать…
– А почему ж никто не видел этих твоих… школяриков? – подозрительно спрашивает Любка, но уже как-то неуверенно и почти робко.
– Их днем-то не видно – они только ночью видимые. Эти школярики днем в стенах сидят и на запасных лестницах. И на чердаке еще…
О, эти таинственные, всеми забываемые, но всегда присутствующие запасные лестницы! Они как будто из повторяющегося сна – вроде бы и нет их на самом деле, но они все-таки есть. Да и кому из нашей компании они не снились?!
Лестниц две: в восточном и западном крыльях школы. Они, конечно, всегда закрыты, словно за ними что-то запретное и запредельное. Но каждому из них хоть однажды удалось побывать и на лестницах, и на чердаке, и даже на самой крыше! Еще бы нам не побывать! Я и Славка живем в школе, а остальные – тоже рядом, в бараке.
Там, за закрытыми дверьми, – параллельный мир. Там пахнет пауками и прошлым. На ступеньках и площадках, как на поле битвы, в разных позах застыли погибшие в битве со временем старые стулья и парты, кое-как скручены пропыленные, с выцветшим кумачом, никому уже не нужные плакаты… А на чердаке! Там все так густо переплелось, покрылось пылью и страшным чердачным мраком! Конечно, там может жить кто угодно, даже пластмассовые человечки-школярики! Тем более что однажды Славка нашел возле чердачного люка ужасное странное дохлое существо. Мы такого никогда не видели. У него была маленькая голова, очень похожая на собачью, и огромные кожаные перепончатые крылья! Кто-то из взрослых сказал, что это летучая мышь. Отчего ж тут не жить пластмассовым человечкам?!
Вовка, сделав равнодушную морду – только так именуется лицо в нашей компании, избегающей всяких «телячьих нежностей», – незаметно подходит к доске, отводит ее от стены и заглядывает: нет ли здесь, именно в этом классе, той самой дверцы в потайной ход? Но все замечают Вовкины действия и понимают, что Вовка поверил. И все верят еще больше.
– А какая она дверца, маленькая? Я не пролезу? – спрашивает у меня толстая простодушная Галька.
Все смотрят на здоровенную Гальку, на ее бочки-ноги, на выпирающий из-под вылинявшего платья живот. Все представляют, как полезет Галька в дверцу, как застрянет там… Все хохочут, разряжая таинственность. Потом сыплются вопросы: что же дальше?
Но я вдруг осознаю ответственность за каждое новое слово, за свою фантазию, за ее судьбу. Жалко, если она поломается от одного неверного жеста. Я не знаю понятия «импровизация», но чувствую, что это трудно, нужно время на обдумывание.
– Это пока тайна. Ничего сейчас не могу рассказывать, потому что школярикам будет плохо, если расскажу…
Прошло пятьдесят лет. Друзей детства я давно потерял, потому что поменял место жительства. Некоторых из них уже нет на этом свете. Но еще стоит та старая школа номер двадцать семь.
Иногда я прихожу к ней: как будто из другого пространства-времени прилетаю, и жутко мне – от исчезнувшего времени, от ушедшей жизни, от ее иллюзорности и мгновенности. Давным-давно поумирали наши учителя и многие ученики. Новые поколения детей выпархивают из этого старого здания, считая его своим. Они другие, не похожи на нас. И вряд ли поверили бы в мою сказку про школяриков. Которую я так и не написал. Которая, возможно, сделала бы эту реальную жизнь чуть-чуть волшебнее…
А ведь обязан был написать: обещал же. Но… сам попал в дикую жестокую сказку, где грязные злые колдуны не дали мне творить…
Все, кто ждал от меня доброго волшебства и не дождался, – простите!
Николай Колесников
Первый бал
Если мне не изменяет память, то на свой первый бал Наташа Ростова попала в возрасте шестнадцати лет, и было это 31 декабря 1809 года. И у меня первый бал внезапно случился тоже под Новый год. Правда, дело было в начале семидесятых прошлого века (слышится тоже как древняя история) в средней школе № 1 города Кинешма Ивановской области…
Все началось с того, что накануне новогодних праздников наш класс посетила завуч по воспитательной работе и объявила, что есть мнение допустить нас, учащихся седьмых классов, до традиционного новогоднего бала, но… лишь при наличии карнавальных костюмов. Это была бомба! Мы все считали, что давно уже переросли детские новогодние праздники с хороводом вокруг елки и распеванием песенок про «Маленькую елочку».
Итак, на повестке дня: новогодний костюм! Вариантов было немного. Зайчики и мишки отпали сразу же. Мальчиши-Кибальчиши после недолгих раздумий были также отвергнуты: представить Мальчиша, танцующего шейк под «Шизгару», было затруднительно, а стоять целый вечер у стенки?.. Вопросы, вопросы. Решение подсказала жизнь, точнее, кино. Мы все тогда «болели» фильмами «Великолепная семерка» и «Верная Рука – друг индейцев», не пропустили ни одной картины про Виннету, Текумзе, Чингачгука и прочих благородных вождей индейского народа с Гойко Митичем в главной роли. Правда, в силу слабого развития мышечной массы на место самого Гойко Митича я претендовать тогда не мог, поэтому пришлось довольствоваться образом рядового ковбоя из салуна. Но и здесь все было не так просто: нужны были «ударные» детали, чтобы и дешево, и полное попадание.
Костюм ковбоя, рассуждал я, начинается с остроносых сапог – да где ж их взять в наше небогатое время? Так что и школьные ботинки сойдут, если их как следует начистить. Как раз к новогодним праздникам «поспевали» мои первые расклешенные брюки, сшитые на заказ. 24 на 27. У кого были такие, тот поймет, о чем речь. Рубашка тоже была: клетчатая, фланелевая, отцовская. Рукава, правда, нужно было закатывать и с боков приталить. В качестве шейного платка можно было приспособить пионерский галстук. Но во избежание «политических» осложнений мама пожертвовала свою парадную косынку. На голове очень даже смотрелась выпрошенная у соседа черная фетровая шляпа, в которой он ездил на рыбалку.
