Джалал Баргушад - Обнаженный меч
- Эх, и нашли же мы себе ремесло!
- Не говори - сторожить мертвецов до нашей собственной смерти!
- Бог нас проклял. Это - кара.
- Не горюй, братец! Чтоб всевышний расколотил трон халифа Мотасима! Ничуть не заботится о нас.
- Ах ты, неблагодарный! Что же лягаешь всевышнего? Разве недавно халиф Мотасим не тебе подарил четырнадцатидневную луну? И обещал еще дать землю для обустройства возле Райского сада.
- Эх, рай там, где мой родной край. А белая луна - это дочь черной рабыни, я сто таких не променяю на одну газель нашего края.
- Хватит балабонить. К черту и хозяйство, и девку! Солнце нам головы печет. Пойдем в палатку. Чую, мне сегодня повезет.
- Кто бы спросил нас - эй, дурачье, какого черта вы на Холме
Бабека в такое пекло? Сейчас у нас побережье Зарафшана все в цветах. Вот бы снова увидеть наши места!
Место казни Бабека. Бабеков Холм. Так назывался этот скорбный холм. Он стоял на перепутье всех караванных дорог халифата. Халиф поэтому и велел именно здесь повесить тела храбрых хуррамитов на деревьях смерти, чтобы все прохожие и проезжие видели их, и зрелище это послужило бы назиданием. Вьючные караваны круто поднимались сюда от Джума мечети и Райского сада, переваливали через песчаный холм и, достигая высокой дозорной башни, расходились каждый по своей дороге. Даже когда солнце входило в созвездие Льва и сушило губы, здесь проходили тяжелогруженые верблюжьи караваны, печально позванивая бубенцами. Гонцы, везущие в Багдад красно- и черноперые письма из Нахичевани, Ардебиля, Гянджи, Барды, Дербента и Базза, проезжая здесь, натягивали поводья своих куцехвостых коней, злобно разглядывали жертвы, покачивающиеся на деревьях смерти. И приговаривали: "Безбожникам Бабеку с Мазьяром и этого мало!" Если бы не спешка, гонцы бы осыпали их градом стрел с криками:
- Кяфиры!
- Смерть хуррамитам!
- Не соблюдал поста, не совершал паломничества, не отправлял омовений вот виси здесь и сохни!"
- Эй, белые дивы, вот вы и добились ада!
Таких было в халифате сколько угодно. Их сущность, как тесто, была замешана на халифских дрожжах. Азербайджанские купцы и караванщики, приближаясь к Холму Бабека, теряли равновесие. От гнева у них сжимались кулаки и вспыхивали глаза.
Караванщики купеческого головы Шибла ибн Сунака однажды утром здесь погрозили стражникам:
- Эй, людоеды! Вас постигнет возмездие!
- Головорезы! Поживем-увидим, как по примеру Бабека, подобно зеленой траве, подобно лесу, встанут мстители!
Люди Шибла двинулись к виселицам, воздвигнутым на холме. Стражники тотчас, позванивая бубенцами, преградили им путь и, выставив копья, уперлись их концами в груди хуррамитов.
- Эй, ступайте своей дорогой, не то выколем вам глаза!
- Глянь на этого козлобородого нечестивца! Тебе, что жить надоело, старый шакал? Прочь! Или захотелось стать собеседником Бабека на том свете?
- Прочь, кяфиры! Мы тут не поминание по Бабеку устроили!
Стражники, помяв людей Шибла, оттеснили их. Однако никого не убили таково было приказание. Халиф Мотасим самолично повелел, чтобы с хуррамитами в эти тяжелые для них дни поступали осторожно.
Задерживаться здесь нельзя было. Верблюды, оставшиеся без присмотра, снова выровнялись и тронулись с места. Караван удалялся. Стражники хотели было кинуться в преследование, но сзади приближался еще один караван. Ну их к черту, пусть проваливают! А это кто подъезжает?
Купец Шибл, оголив тощую грудь, покрытую седыми волосами, покачивался на гаранаре и выглядел мрачнее грозовой тучи. Он тяжело дышал. В маленьких глазах его, обрамленных морщинами, вспыхивали искры возмездия. Он закусил свой седой ус. "В разгневанной голове господствует шейтан. Напрасно мы схлестнулись со стражниками этого кровососа Мотасима. Надо быть осторожнее".
Каждый держал совет со своим сердцем. Тишину нарушил голошеий караванный петух, задыхающийся на головном верблюде. Да он и не кукарекнул толком. Едва начал: "Ку" - и осекся. Верблюды двигались будто бусины, нанизанные на общую нить. Сухие губы Шибла чуть ли не потрескались от гнева. Сердце его еще не остыло. "Грабители! Ничего, безрогий баран еще отомстит рогатому!"
Хуррамиты, увидев на виселице мертвое тело Бабека, молчали. Кровью обливались их сердца. То им казалось, что они слышат ржанье Бабекова Гарагашги, то сокол Бабека словно бы простирал над ними крылья. Наконец Шибл, прикрыв глаза ладонью, глянул на солнце:
- Потарапливайтесь! - бросил он.
Дорога раздваивалась. Молодой погонщик с только пробивающимися на верхней губе усиками, что шел впереди каравана, спросил:
- Я с горя голову потерял. Которая дорога идет на Багдад? Шибл махнул направо.
Караван свернул направо. Молодой погонщик, время от времени оглядываясь, ворчал:
- В Багдад идем? Чтобы этот Багдад развалился! Говорят, что багдадский градоправитель Исхак ибн Ибрагим повесил брата Бабека - Абдуллу Хуррамита на мосту Рас-аль-Чиср. Пойдем, увидим обезглавленное тело, снова загорюем. Кто же выдал Бабека?
- Один сукин сын продажный!
- Кто же он?
- Сахль ибн Сумбат!
- Какому богу служит?
-Христианин. Сначала другом Бабека назывался. Притворяясь другом, подлец, укатил честного на дно семиаршинного колодца. Если бы не этот дьявол, Афшину Бабека не одолеть.
- Клянусь духом пророка Ширвина, если он подкинет его мне, уж я сам знаю, что сделаю с ним. - Молодой погонщик задохнулся от гнева. - А чего ради это он на такую подлость-решился?
У Шибла сжалось сердце.
- Мать Сахля поила его змеиным ядом. Таких- только знай - берегись! Бабек доверял и прежнему начальнику крепости Базз - Мухаммеду. А он, оказывается, был отродьем подлеца.
Верблюды покачивались. Пар, поднимающийся у них между ног, обдавал лица купцов, задумавшихся в седлах.
Днем пустыня раскаляется, как печь. Раскаленные песчинки блестят, как иголки, тени иссыхают прячутся под чахлыми кустами тамариска и полыни. Вода в кувшинах, выставляемых на обочины дорог сердобольными феллахами для путников, испаряется досуха. Из-под копыт лошадей гонцов и посыльных летят искры. Всадники хлещут плетками своих скакунов, чтобы скорее избавиться от адских мучений пустыни.
Когда измучает дорога, то и беседа приятна.
Кто-то сказал:
- В этой пустыне и ночью мука. Песок остывает и превращается в лед. Мне встречались люди, что складывали в костер свои луки и стрелы, чтобы согреться ночью.
- Жаль тебя, Бабек! - вздохнул другой. Шибл ударил себя по коленям:
- Настоящим орлом был! Жаль его, жаль! Весь в своего отца был, в Абдуллу. Умершие умерли... Но нельзя опускать мечи в ножны до тех пор, пока халиф Мотасим на троне, а палач Масрур ждет хуррамитских голов, чтобы снять их с плеч.
Шибл глубоко вздохнул. Вспомнил времена, когда Бабек был вожатым его караванов.
- Когда сасанидские разбойники, прячущиеся в Бабильских: зарослях, слышали, что мой караван ведет Бабек, старались держаться подальше от нас. Даже дикие львы в Хуффанском лесу, возле Куфы, из страха перед Бабеком не смели нападать на караван. И отец Бабека, Абдулла, был бесстрашным. Если бы не Абдулла, однажды хазары в Дербенте и меня, и Салмана прикончили бы.
Молодой погонщик все еще думал о мертвых на холме.
- Жаль, не смог я вблизи разглядеть моих погибших братьев. Шибл отозвался:
- Они оба обезглавлены - и Бабек, и Мазьяр. Кто-то заметил:
- Надо караван остановить, уже вечер, а в пустыне быстро темнеет.
- Можно заночевать здесь, - сказал Шибл и глянул на одинокую финиковую пальму в пустыне.
Караван подошел к ней и звон бубенцов затих.
* * *
Караван Шибла покинул одинокую финиковую пальму, когда звезды в небе начали редеть. Быстро прошла утренняя прохлада, наступил полдень. Караван был все еще в пути и чем дальше, тем труднее было дышать. Хорошо еще, что по дороге встречались верблюжьи колючки и кусты полыни, их зелень действовала успокаивающе. Наконец на горизонте показались голубоватые минареты.
Караван подходил к Багдаду. Верблюды шагали между негустыми рядами финиковых пальм. Солнце склонялось к развалинам Медаина, безобразные тени верблюдов вытягивались и ползли по крышам придорожных хижин, слепленных из глины и камыша. Внезапно поднялся встречный ветер, усилился и мешал продвигаться каравану. Закачались финиковые пальмы, тополя и ивы на берегу Тигра, задрожали кусты тамариска. Распространилось тошнотворное болотное зловоние. Купцы придерживали свои островерхие шапки. Солнце, светящееся на горизонте, еще не остыло.
Шибл выплюнул, речной камушек, который держал во рту, чтобы умерить жажду.
- Ну, вот мы и в Багдаде.
Молодой погонщик тоже выплюнул камушек.
- Хорасанские ворота уже близко, - сказал он. - Где остановимся? Говорят, в монастыре Лис хорошо встречают странников. Может, там остановимся?
Шибл, усмехнувшись, провел рукой по бороде.
- Там водится доброе вино Алькурбани.
