Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов
Так у Агафонова.
Попытаемся посмотреть на всю ситуацию с объективной позиции незаинтересованного исследователя, а не под углом зрения члена радикальной террористической организации, преследовавшего при разборе дел Заграничной агентуры сугубо политические цели. Прежде всего, о «главной задаче»: была ли необходимость в том, чтобы вовлекать Накашидзе и К° в «террористическое предприятие», если они еще в Швейцарии сами загорелись желанием совершить террористический акт в России и приехали в Париж отнюдь не для того, чтобы наслаждаться картинами Лувра, прихватив с собой из Цюриха все необходимые для теракта причиндалы? Думается, все было наоборот: террористам для реализации цели не хватало лаборатории, то есть денег, и они сами вовлекли Ландезена в подготовку теракта. Кстати, один из участников кружка, Е. Д. Степанов[115] свидетельствует, что инициатива привлечения в кружок Ландезена всецело принадлежала В. Л. Бурцеву, представившему агента Рачковского своим коллегам как бывшего народовольца, который «по разным обстоятельствам временно отошел от движения, уехал из России и… будучи сыном… варшавского банкира, обладает более чем достаточными средствами, ведет рассеянный образ жизни парижского бульвардье». А далее Владимир Львович поведал товарищам о том, как Ландезен помогал ему выпускать «Свободную Россию»: «В нем заговорила старая революционная закваска». И товарищ со «старой революционной закваской», подкрепленной к тому же «достаточными средствами», безоговорочно был принят в кружок. Знакомство членов кружка с Ландезеном состоялось в трехкомнатной квартире последнего, заблаговременно снятой за 900 франков, полученных от П. И. Рачковского. Квартира целиком подтвердила реноме «бульвардье» Ландезена-Геккельмана, а Бурцев ввел его в курс деятельности кружка и фактически пригласил к сотрудничеству.
Уму непостижимо, как такое поведение Бурцева согласовывалось с его твердым убеждением в том, что Ландезен являлся провокатором. Да, да, уважаемый читатель! Владимир Львович, по-видимому, то ли обладал гуттаперчевой совестью, то ли страдал провалами памяти. Ведь буквально за несколько дней до похода на квартиру «парижского бульвардье» «охотник за провокаторами» имел с Ландезеном принципиальный разговор. «Сначала мы говорили на разные случайные темы, а потом я ему сказал: „Я должен сказать вам прямо, что я знаю, что вы — Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации“. Ландезен, смеясь, сказал мне: „Ну, мало ли чего бывает! Я не обращаю на это внимания!“» — пишет в своей книге Бурцев. Неужели проницательный Владимир Львович поверил Ландезену на слово? Вряд ли. Тогда зачем же он ввел провокатора в свой кружок? Поступок, который потом тяжело отразится не только на его близких товарищах, но и нанесет большой ущерб революционному движению России в целом. Неужели наш «Шерлок Холмс от революции» таким оригинальным образом попытался окончательно разоблачить провокатора Ландезена и тем самым блестяще подтвердить свою уже ранее высказанную в отношении него версию? Охотник за провокаторами в роли провокатора? Возможно ли такое? Кто знает, кто знает… Известно, что Бурцев, чтобы доказать свою правоту, не останавливался ни перед чем.
Честнее оказался Е. Д. Степанов. «Тут мы, как и подобало русским интеллигентам, говоря попросту, опростоволосились, — пишет он о поведении членов кружка. — Вместо того чтобы выбрать кассира из своей среды и взять предложенные нам деньги в свое распоряжение, мы… единогласно предложили кассирство ему самому, чем мы, помимо всего прочего, сразу же сделали его равноправным членом нашего кружка. Ландезен… охотно согласился на наше предложение и сразу же заговорил о том, что при случае он и сам не прочь съездить в Россию, где у него еще не прервались старые революционные связи». Так что утверждение В. К. Агафонова о «провокации» Ландезена, мягко говоря, не соответствует действительности и фактически является грубой клеветой и ложью.
В совершенно другой плоскости следует, на наш взгляд, рассматривать и вопрос о финансировании Ландезеном лаборатории террористов. Вряд ли, как пытается уверять Агафонов, инициатива принадлежала ему. Из воспоминаний и Бурцева, и Степанова однозначно следует, что Ландезен нужен был им только как человек, способный достать для лаборатории деньги, недостатка же в изготовителях бомб и исполнителях теракта не было.
Но далее события пошли по сценарию, который и привел Рачковского и его агента на грань провокационных действий. Нельзя забывать, что заведующий Загранагентурой действовал не у себя дома, а на территории Франции, и мог рассчитывать на поддержку местных властей лишь в том случае, если им будут предоставлены убедительные доказательства противоправных действий террористов. Попросту говоря, французской полиции нужно было предъявить готовые к употреблению бомбы. Соблазн ускорить и, самое главное, эффективно контролировать этот процесс был для Петра Ивановича так велик, что он не устоял и решил выдать Ландезену необходимую сумму на устройство террористической лаборатории[116]. Но зададимся вопросом: если бы не Ландезен и Рачковский, нашли бы террористы деньги на динамитную мастерскую? Несомненно, только на это им понадобилось бы больше времени. Только тогда террористы вышли бы из-под контроля Департамента полиции и могли натворить много бед в России. Полагаем, что 99,9 процента руководителей современных спецслужб поступили бы в аналогичной ситуации, как Рачковский, и ни один правозащитник не осмелился бы обвинить их в провокации.
Но 115 лет тому назад правосознание граждан — даже французских — не было таким продвинутым, и все описываемые нами события разворачивались в рамках правового поля Франции конца XIX века. Когда Рачковскому через посла России во Франции барона Маренгейма удалось склонить министра иностранных дел Флуранса и внутренних дел Констана к согласию на арест русских террористов, он, вероятно, не ожидал, что на судебном процессе по их делу произойдет настоящая сенсация — прямо как в свое время с Верой Засулич. Только вместо адвоката П. А. Александрова на французской сцене выступил адвокат-социалист Мильеран, будущий президент Франции. Мильерану сразу стало ясно, что отсутствовавший на скамье подсудимых «русский социалист» Ландезен был тайным агентом русского правительства, и он построил свою защиту на том, чтобы представить его главным подстрекателем заговора. И суд принял версию защиты и приговорил Ландезена к 5 годам тюрьмы — агент Рачковского получил на два года больше, нежели остальные члены кружка! Спрашивается, как же так получилось, что, несмотря на двукратное разоблачение Геккельмана-Ландезена как платного агента Департамента полиции, ему удалось пользоваться полным доверием народовольцев? Вероятно, определенную роль в этом сыграли такие авторитетные народовольцы, как руководитель петербургского отделения П. Ф. Якубович, потребовавший от М. В. Сабунаева («Лысого»), сообщившего Бурцеву о предательстве Геккельмана. «…никому не повторять этого вздорного обвинения», и Г. А. Лопухин, также категорически запретивший «Лысому» «…когда-нибудь кому-нибудь повторять эти слухи». Надо иметь также в виду, что сведениям изовравшегося Дегаева верили далеко не все революционеры, и когда подзащитные Мильерана стали дружно обвинять Ландезена в провокаторской деятельности, к Ландезену пришел народоволец Серебряков и, искренно сочувствуя ему, порекомендовал немедленно скрыться. А друзья Серебрякова Бах и Билит только посмеивались над Бурцевым, считавшим Ландезена провокатором. Да что там Бах, Билит и Серебряков! Сам «Тигрыч»-Тихомиров попался на удочку полиции!
«Ландезен, то есть Геккельман, приехал в Париж и, подобно прочим, явился на поклон всем знаменитостям. Но его встретили худо. Дегаев его поместил категорически в списке полицейских агентов Судейкина, с ведома которого… Геккельман устроил тайную типографию в Дерпте… Дело было не то что подозрительно, а явно и ясно, как день», — пишет он в своих воспоминаниях о Ландезене. — «Я и Бах, узнавши от Лаврова о приезде Геккельмана, переговорили с ним, заявив, что он, несомненно, шпион. Геккельман клялся и божился, что нет. Это был тоже жид, весьма красивый, с лицом бульварного гуляки, с резким жидовским акцентом, но франт и щеголь, с замашками богатого человека. Я остался при убеждении, что Геккельман — агент». Далее, как бы оправдываясь, «Тигрыч» пишет, что поскольку он от дел отошел, то ему было наплевать, кем Геккельман является на самом деле. А обиженный недоверием Ландезен между тем заявил, что «…если уж на него возведена такая клевета, то он покидает всякую политику, знать ничего не знает и будет учиться… Однако Бах заметил, что… Геккельман искренен и что он, Бах, считает лучшим не разрывать с ним знакомства, чтобы окончательно уяснить себе Ландезена. Это уяснение кончилось через несколько месяцев тем, что Бах поселился с ним на одной квартире». Скоро Бах уяснил окончательно, что «Ландезен жил богато, учился… усердно и был невиннейшим и даже простодушным мальчиком…» Бах ввел его к М. Н. (Мария Никаноровна Ошанина-Полонская. — Б. Г., Б.К.) и к Лаврову. М. Н., вечно в нужде, всегда хваталась за мало-мальски богатеньких, с кого можно было что-нибудь сорвать, Ландезен скоро стал у нее своим, и вообще подозрения были, безусловно, отброшены…
