Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель
Тем не менее гнев Сталина «бедняцкая хроника» вызвала нешуточный. Вот что вспоминал член редколлегии «Красной Нови» Владимир Сутырин: «Однажды вечером ко мне на квартиру приехал курьер из Кремля… и сказал, что меня внизу ждет машина, чтобы отвезти в Кремль… Меня привезли в Кремль, и я понял, что меня ведут к Сталину. В приемной у Поскребышева сидел несколько бледный Фадеев. Через некоторое время Поскребышев, очевидно, получив сигнал, встал и предложил нам войти в кабинет Сталина. В большой комнате за длинным столом сидели… члены Политбюро. Здесь Калинин, рядом Ворошилов, вот тут Молотов и все другие… Сталин ходил вдоль стола, попыхивая трубкой. В руке у него был журнал, который легко было опознать, – «Красная Новь». Мы переглянулись с Фадеевым, нам стало понятно, что речь пойдет о рассказе Андрея Платонова.
Не приглашая нас садиться, Сталин, обращаясь к Фадееву, спросил:
– Вы редактор этого журнала? И это вы напечатали кулацкий и антисоветский рассказ Платонова?
Побледневший Фадеев сказал:
– Товарищ Сталин! Я действительно подписал этот номер, но он был составлен и сдан в печать предыдущим редактором. Но это не снимает с меня вины, все же я являюсь главным редактором, и моя подпись стоит на журнале».
Сталин тут же выяснил фамилию злополучного редактора – И.М. Беспалов. И распорядился: «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!» Через полчаса, по словам В. Сутырина, «открылась дверь, и, подталкиваемый Поскребышевым, в комнату вошел бывший редактор. Не вошел, вполз, он от страха на ногах не держался, с лица его лил пот. Сталин с удовольствием взглянул на него и спросил:
– Значит, это вы решили напечатать этот сволочной кулацкий рассказ?
Редактор ничего не мог ответить. Он начал не говорить, а лепетать, ничего нельзя было понять из этих беззвучных звуков.
Сталин, обращаясь к Поскребышеву… сказал с презрением:
– Уведите этого… И вот такой руководит советской литературой… – И обращаясь к нам: – Товарищ Сутырин и товарищ Фадеев! Возьмите этот журнал, на нем есть мои замечания, и завтра же напишите статью для газеты, в которой разоблачите антисоветский смысл рассказа и лицо его автора. Можете идти».
В результате появилась в «Красной Нови» покаянно-ругательная статья Александра Фадеева «Об одной кулацкой хронике». А уже 4 июня 1931 года на пленуме РАПП Платонов был объявлен «агентом буржуазии и кулачества в литературе». По поводу фадеевской статьи сохранилась запись в дневнике редактора «Нового мира» Вячеслава Полонского от 4 июля 1931 года, свидетельствующая, что высказывания Сталина о повести «Впрок» тогда же стали достоянием той части литературной общественности, что была приближена к верхам: «…Вчера статья А. Фадеева о повести Платонова «Впрок»: повесть он напечатал в «Красной Нови» – повесть оказалась контрреволюционной. Когда эта рукопись была у меня, я говорил Платонову: «Не печатайте. Эта вещь контрреволюционная. Не надо печатать». А Фадееву нужен был материал для журнала. Он хотел поднять «Красную Новь» до уровня, на котором она была «при Воронском». Ну, взял, может быть, рассчитывал на шум в печати – поднимет интерес к журналу. Но «Впрок» прочитал Сталин – и возмутился. Написал (передает Соловьев) на рукописи: «Надо примерно наказать редакторов журнала, чтобы им это дело пошло «впрок»». На полях рукописи, по словам того же Соловьева, Сталин написал будто бы по адресу Платонова: «мерзавец», «негодяй», «гад» и т. п. Словом – скандал. В «Правде» была статья, буквально уничтожившая Платонова. А вчера сам Фадеев – еще резче, еще круче, буквально убийственная статья. Но, заклеймив Платонова как кулацкого агента и т. п., он ни звуком не обмолвился о том, что именно он, Фадеев, напечатал ее, уговорил Платонова напечатать. В статье он пишет: «Повесть рассчитана на коммунистов, которые пойдут на удочку» и т. д. Кончается статья призывом к коммунистам, работающим в литературе, чтобы они «зорче смотрели за маневрами классового врага» и давали ему «своевременный и решительный большевистский отпор». Все это превосходно – но ни звука о себе, о том, что именно он-то и попался на удочку, именно он и не оказался зорким и т. д. Это омерзительно – хочет нажиться на собственном позоре».
Да, тут и Александр Александрович, и Вячеслав Павлович стоят друг друга. Что ж, в номерах служить, подол задрать. Ни того, ни другого не волновала судьба писателя, подвергшегося буквально смертельной опасности. Полонский думал, как бы побольнее уесть конкурента на журнальном поле, Фадеев – о том, как бы поточнее повторить все сталинские филиппики против Платонова и тем смягчить гнев вождя, грозивший редактору «Красной Нови» потерей руководящего кресла.
Фадеев в своей статье утверждал: «Одним из кулацких агентов… является Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске «душевного бедняка», простоватого, беззлобного юродивого, безобидного, «усомнившегося Макара»… Платонов постарался прикрыть классово враждебный характер своей «хроники» тем, что облек ее в стилистическую одежонку простячества и юродивости…
Платонов обнаглел настолько, что позволяет себе заниматься своими юродивыми пошлостями и тогда, когда он говорит о Ленине. Один из его героев сидит в доме заключения за самоуправство и узнает о смерти Ленина. «Упоев сказал самому себе: «Ленин умер, чего же ради такая сволочь, как я, буду жить!» – и повесился на поясном ремне, прицепив его к коечному кольцу. Но неспавший бродяга освободил его от смерти и, выслушав объяснения Упоева, веско возразил:
– Ты действительно сволочь. Ведь Ленин всю жизнь жил для нас таковых… Как же ты не постигаешь, что ведь Ленин-то умнее всех, и если он умер, то нас без призору не покинул».
Убежденный словами «босяка», Упоев стал «обсыхать лицом».
Нужно обладать неисчерпаемым запасом тупой и самодовольной пошлости для того, чтобы вкладывать эти слова о Ленине в уста бродяги, сидящего под арестом в советском доме заключения.
С этим неисчерпаемым запасом пошлости Платонов и подходит к выполнению заказа, данного ему его классом.
Основной смысл его «очерков» состоит в попытке оклеветать коммунистическое руководство колхозным движением и кадры строителей колхозов вообще. Разумеется, Платонов делает все от него зависящее для того, чтобы извратить действительную картину колхозной стройки и борьбы.
С этой целью всех строителей колхозов Платонов превращает в дураков и юродивых. Юродивые и дурачки, по указке Платонова, делают все для того, чтобы осрамиться перед крестьянством в угоду кулаку, а Платонов, тоже прикидываясь дурачком и юродивым, издевательски умиляется над их действиями. Святая, дескать, простота!»
Коллективизация в повести «Впрок» выступает как «второе издание» политики «военного коммунизма», а Ленин – как главный вдохновитель этой политики (с чем, собственно, не рискнет спорить ни один здравомыслящий человек. – Б. С.):
«– Владимир Ильич, товарищ Ленин, – обратился Упоев, стараясь быть мужественным и железным, а не оловянным. – Дозволь мне совершить коммунизм в своей местности! Ведь зажиточный гад опять хочет бушевать, а по дорогам снова объявились люди, которые не только что имущества, а и пачпорта не имеют! Дозволь мне опереться на пешеходные нищие массы!..
Ленин поднял свое лицо на Упоева, и здесь между двумя людьми произошло собеседование, оставшееся навсегда в классовой тайне, ибо Упоев договаривал до этого места, а дальше плакал и стонал от тоски по скончавшемуся (в первоначальном варианте текста, где Упоев еще именовался Крушиловым, вместо этой авторской недоговоренности была прямая речь Ленина: «Ленин поднял свое лицо на Крушилова: – Знаешь что, товарищ! У тебя ведь разума нет: буржуазия лишила тебя разума, но не успела уничтожить в тебе гигантского чувства жизни и того самого высокого ощущения будущего человечества, которое называется революцией. Ты одарен крупной стихией жизни, но ты можешь много навредить нам, если не приобретешь дисциплины и организованности». – Б. С.).
– Поезжай в деревню, – произнес Владимир Ильич на прощанье, – мы тебя снарядим – дадим одежду и пищу на дорогу, а ты объединяй бедноту и пиши мне письма: как у тебя выходит.
– Ладно, Владимир Ильич, – через неделю все бедные и средние будут чтить тебя и коммунизм!
– Живи, товарищ, – сказал Ленин еще один раз. – Будем тратить свою жизнь для счастья работающих и погибающих: ведь целые десятки и сотни миллионов людей умерли напрасно!»
Глава «района сплошной коллективизации» Упоев как раз и демонстрирует, к чему ведет попытка наложить на «крупную стихию жизни».
Вполне возможно, что Фадеев, в отличие от Полонского, не наделенный литературным вкусом и эстетическим чутьем, второпях не углядел в повести Платонова издевку над реальной практикой колхозного строительства. Не исключено, что Александр Александрович простодушно решил, что сатира, содержащаяся в повести Платонова, направлена исключительно против тех «перегибов» в колхозном строительстве, которые были осуждены в сталинской статье «Головокружение от успехов» и тем самым попали в область «разрешенной критики». Но если сколько-нибудь внимательно вчитаться в текст платоновской «бедняцкой хроники», то станет ясно, что писатель отнюдь не заблуждался насчет того, что все «перегибы», якобы допущенные местными работниками, были всего лишь точным следованием директивам из Москвы. Вот что по этому поводу писал Платонов в повести «Впрок»: «Ни один середняк в Перепальном при раскулачивании обижен не был, – наоборот, середняк Евсеев, которому поручили с точностью записать каждую мелочь в кулацких дворах, чтобы занести ее в колхозный доход, сам обидел советскую власть. А именно, когда Евсеев увидел горку каких-то бабье-дамских предметов в доме Ревушкина, то у Евсеева раздвоилось от жадной радости в глазах, и он взял себе лишнюю половину, по его мнению, лишь вторившую предметы, – таким образом, от женского инвентаря ничего не осталось, а государство было обездолено на сумму в сто или двести рублей.
