Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
Дискуссия 1923 года приоткрыла завесу тайны над семейным альковом новой власти. В дискуссии определилась та социальная сила, которая станет главным, самым серьезным оппонентом государственного централизма в системе советского коммунизма. Она выдала существование принципиального противоречия в среде «нового класса» между централизованным партаппаратом и ведомственной бюрократией. Бюрократия инстинктивно стремится к приватизации объектов, находящихся в ее ведении. У партаппарата нет объектов в непосредственном управлении, его объект управления — сама государственная машина в ее цельности, следовательно, партаппарат в своем централизме более последователен. Бюрократия, «перетряхиваемая» и загоняемая в клетку партийной номенклатуры возненавидела партаппарат. На это делал свою ставку Троцкий. Любопытно, что еще в 1921 году среди малосведущих в идеологических тонкостях столичных обывателей поражение Троцкого в профдискуссии получило неграмотное, но необычайно проницательное толкование как поражение «правых» в партии (спецов, коммунистов с тенденцией «праветь»), то есть комбюрократии[615].
Сначала Ленин, потом тройка упорно и методически размывали позиции Троцкого в руководстве партии и страны, поэтому он, как специфический кумир публичных аудиторий, пытался использовать свое естественное преимущество и искал опору в разных слоях партийной массы. К подобному развороту его, так или иначе, подталкивал сам сталинский аппарат. В архивах Цека имеется докладная записка Троцкого от 20 октября 1922 года о результатах его посещения и обследования комячейки завода бывш. Бромлей. Командировка по поручению Оргбюро навела Троцкого на многозначительные раздумья о возрастной дифференциации в партии.
Троцкого откровенно воодушевило то благоприятное впечатление, которое он вынес из знакомства с ячейкой завода. Порадовали «старики» (от 30 до 40 лет), из которых «можно было выделить недурной уездный исполком», и особенно обнадежила подрастающая молодежь (до 20 лет), которая «настроена по-советски, поддается влиянию партии и проявляет значительную любознательность». Вывод был таков, что партия держится на «стариках», среднее поколение (от 20 до 28 лет) «выпало» почти целиком. Последних, чье личностное становление пришлось на смутные военно-революционные годы, Троцкий характеризует весьма нелестными словами, как «пропащих». Мол, это поколение представляет собой «худший материал» — среди них в основном и процветает безразличие, цинизм, хулиганство, пьянство и т. п. Отсюда особое значение приобретает вопрос о воспитании молодежи. «Думается, что это центральнейшая из всех наших центральных партийных задач»[616].
Через год, осенью 1923-го, в дискуссии против тройки Троцкий пошел еще дальше и принципиально поставил вопрос о ставке партии на молодежь. После опубликования статьи «Новый курс», а вскоре и развернутой брошюры Троцкого под тем же названием и аналогичным содержанием, борьба обострилась. Сторонники Троцкого, особенно в Москве, в соответствии с его новым тезисом о перерождении кадров и о том, что молодежь — вернейший барометр партии и резче всего реагирует на партийный бюрократизм, повели кампанию обсуждения документов ЦК и статей оппозиции. Кампания быстро приняла критическую направленность и «неслыханно острые формы».
Что-то похожее в это время происходило в политической жизни другого динамично развивающегося европейского государства. Один из лидеров «ревизионистского» течения в итальянском фашизме Дж. Боттаи призывал не повторять ошибок старого либерализма, который, родившись как революционная сила, со временем превратился в «музей реликтовых идей». Избежать опасностей старения можно было лишь при помощи молодежи, способной критически выражать потребности нового времени. Поэтому задача фашизма, по мнению Боттаи, заключалась в том, чтобы преобразовать эту способность в конкретные политические действия, создать климат для открытой дискуссии в среде фашистов.
В партийной дискуссии 1923 года прослеживаются две основные составляющие. Первая — это борьба группировок в руководстве, для которых лозунговые принципы были в значительной степени только ширмой. Вторая — низовое движение, искренне возымевшее надежды поправить бюрократизированный аппарат в соответствии с основами партийной демократии. Диалектики из сталинского ЦК в совершенстве овладели лукавой методикой двуличных резолюций. Декабрьское постановление ЦК-ЦКК имело двойственный характер, который позволял, сурово критикуя бюрократизм и назначенство, тем не менее, голосовать за политику ЦК. Аппарат здесь смог притупить остроту главного демагогического аргумента оппозиции. Поэтому нередко встречались такие казуистические отчеты с мест о дискуссии, когда организация почти дословно повторяет тезисы оппозиции, но, в конце концов, выносит резолюцию о полном доверии Цека партии.
Партийные массы в большинстве выступали за резолюцию ЦК-ЦКК, то есть за Цека. Очевидно, назначенство, смена местных партийных князьков сверху осталась единственным реальным способом убрать обюрократившихся партийно-советских феодалов. Демократическим путем сделать это было невероятно трудно, невозможно, поскольку секретари бдительно следили за малейшей угрозой появления организованной оппозиции собственной персоне. Только слепой мог отнести демократические фразы представителей советского чиновничества на счет чистосердечного проявления демократизма в партии. Сам партийный демос по преимуществу оказался глух к этой псевдодемократической трескотне из среды бюрократов.
В ходе дискуссии аппаратчики «из ловких» получили возможность свести счеты со своими соперниками за кресло или просто случай выделиться из общей массы себе подобных, усердно выявляя оппозицию в простудном кашле аудитории. Словом, для того, чтобы не быть заподозренным в нелояльности к ЦК, от провинциальных товарищей требовалась выдающаяся активность в бичевании оппозиции.
В то же время оппозиционные настроения тайно подогревались местным секретарством, недовольным перебросками и присылкой варягов из Москвы. Во время дискуссии в центре внимания по всей стране был вопрос о назначенстве. Назначая секретарей губкомов и предисполкомов, сталинский аппарат взял на себя чрезмерно много и слишком преждевременно. Ошибка была понята и по ходу дела исправлена. Но в подавляющем большинстве провинция вела себя в дискуссии так, что можно было определенно говорить, что организации — за линию ЦК. В нежинской организации некоторые выступавшие в дискуссии в запальчивости договаривались до заявлений, что партия-де есть «смердящий труп» и т. п., хотя и там резолюция была принята самая верноподданная Центральному комитету[617].
По информации, стекавшейся в Цека с мест, вырисовывалась четкая картина социального размежевания в партии вокруг дискуссионных вопросов и враждующих сторон. Причем в качестве рьяных защитников партийной демократии и оппозиции выступали типичнейшие бюрократы, им была не по вкусу партийная власть, она мешала «приватизации» ответственных постов. Так, в нефтеносном Баку за оппозицию высказывалась непартийная номенклатура, за ЦК — низы. В Астраханской губернии — за оппозицию также выступили исключительно ответработники. Резко отрицательно в отношении оппозиции высказывалось крестьянство, взбудораженное слухами, якобы оппозиция хочет вернуть в деревню времена военного коммунизма[618].
Принцип двойной ответственности (не коммуниста, а чиновника) нашел свое завершение в институте номенклатуры. Номенклатура стала партийным уставом для бюрократии, желавшей войти в твердыню Ордена. Но бюрократии было очень жестко в тисках двойной ответственности, и это нашло выражение в ее выступлениях против назначенства. С внешней стороны все выглядело безупречно: назначенство — это антипод принципа выборности, демократизма, следовательно, бюрократия, желающая уйти от двойной ответственности, есть борец за демократию. Типичный случай подстановки, подмены понятий. Но такой спекуляцией бюрократы могли тешить только себя или вводить в заблуждение неискушенных наблюдателей со стороны. Массы, которые в повседневности на практике сталкивались с «демократизмом» бюрократии, подобное шильничество обмануть не могло. Бюрократы стали уповать на демократию, надеясь с этим лозунгом обрести поддержку низов партии против ЦК, но партийный демос явно отдавал предпочтение центральной власти против своих местных притеснителей. В Московской Руси царская власть всегда находила в земщине верного союзника против боярского сословия.
Дискуссия 1923 года стала выступлением бюрократии против своего перевода в номенклатуру, подобно средневековому мятежу феодалов против ущемления их прав великокняжеской властью. Троцкий давал лозунги и служил в качестве лидера оппозиции. В 1923 году его популярность в стране была исключительно велика, да и в партии Троцкого знали намного лучше, чем Сталина, Зиновьева и Каменева. Для Сталина и всей тройки сложилась опасная ситуация. После кончины Ленина Зиновьев своей заявкой на переименование Петрограда в Ленинград ясно дал понять, что он готов нести знамя, выпавшее из рук вождя. Однако, как показала дискуссия в Петрограде, даже на своей территории его авторитет был далеко не бесспорным. Во время собрания на Пролетарском заводе в аудитории оказался слушатель Артиллерийской академии некий Иритин и выступал с критикой: «Дискуссия ведется неверно. Большинство голосовало за линию ЦК. Но таково ли настроение? Как же не голосовать за линию ЦК, когда официальные ораторы бросают в конце своих речей призывы: Кто изменит старому ленинскому знамени? Ну, конечно, хоть и не согласен — тянешь руку… Товарищ Троцкий написал разъяснительные статьи, которые должны рассматриваться как комментарии к резолюции, а его называют, чуть ли не раскольником»[619]. По данным Цека, 80 крупнейших заводских коллективов подавляющим большинством голосовало за ЦК. Не было ни одного рабочего коллектива в Петрограде-Ленинграде, не присоединившегося к известному письму петроградской организации в поддержку Цека. (Из этого потом сделают нужные организационные выводы по приему рабочих в партию.)
