Сборник статей - Отечественная война 1812 года. Неизвестные и малоизвестные факты
Конечно, Рылеев идет вслед уже сложившейся к тому времени традиции, заложенной Державиным и Жуковским. Но для молодого поэта это – один из первых литературных опытов. Опыт этот характеризует гражданскую поэзию Рылеева той поры – она посвящена войне с Наполеоном. В Отечественной войне 1812 года Рылеев не участвовал, но он, несомненно, чувствовал себя причастным к этому военному поколению. В декабре 1814 года, на несколько месяцев позже своих сослуживцев по конноартиллерийской роте, Рылеев возвращается наконец в свое «любезное отечество».
Возвращается совсем другим человеком: не зеленым юнцом, восторженным мечтателем, но сложившимся зрелым человеком. Он уже изведал любовь и расставание, научился неплохо писать стихи. А главное – ощутил свою историческую значимость, причастность к великим событиям. Он приобрел управленческий опыт, научился брать на себя ответственность за принимаемые решения.
И опыт этот еще больше убедил его в том, что он рожден для великого поприща. В разговорах со своими полковыми товарищами он будет утверждать, что судьба «никогда не перестанет покровительствовать гению», который ведет его, Рылеева, «к славной цели».
Однако несмотря на это, на службе Рылеев оставался все тем же прапорщиком артиллерии: его непосредственный начальник, известный тяжелым и заносчивым характером, не спешил производить в чины своих подчиненных. Вскоре стало ясно: его навыки и опыт не нужны в армии, от него требуется только умение беспрекословно исполнять приказы. С этим Рылеев смириться не желал: в 1818 году он вышел в отставку и начал искать себе новое поприще. Впоследствии стал судьей Санкт-Петербургской уголовной палаты, затем коммерсантом – правителем дел Российско-Американской компании. Но только в тайном обществе, конспиративной организации, готовившей свержение российской власти, он смог полностью раскрыть свои таланты и способности, стать первым среди равных.
Среди его товарищей по заговору оказывается немало тех, кто, «был в сражениях», а также и других, которые в этих сражениях не были. Но все они были «детьми 1812 года», для них Отечественная война – в своем ли собственном опыте, в рассказах ли других – была неотъемлемой частью личности, была тем «большим» событием, которые меняют не только судьбы отдельных людей, но и судьбы целых народов.
Во многом именно это желание изменить окружающую действительность заставило их готовить государственный переворот и «выйти на площадь» 14 декабря 1825 года.
Я зрю тебя идущим в путь…
Виктор Мещеряков
В 1825 году попасть из Петербурга в Чечню было ох как трудно! Ехали на перекладных от одной станции к другой, летом – жара и пыль, зимой – снег и холод. Такие путешествия могли осилить только молодые и выносливые, остальные поневоле становились домоседами.
Но Александр Сергеевич Грибоедов был привычным к таким путешествиям. Питомец Московского университета, секретарь дипломатической миссии в Персии, автор еще не напечатанной, но уже разошедшейся по всему отечеству комедии, путешествовал много, а сейчас он возвращался из отпуска к месту службы – на Кавказ, в распоряжение прославленного генерала Ермолова.
Обычный по тому времени маршрут: из Петербурга сначала в Великий Новгород, потом Старая Русса, Валдай, Вышний Волочек – до Москвы. Оттуда через Тулу и Липецк до Воронежа. Из Воронежа до Моздока еще можно ехать на почтовых, а уж дальше нужно пересаживаться в седло. Именно так А. С. Грибоедов и добирался до Персии – через Тифлис – в 1818 году. Так почему же на этот раз он едет сначала в Киев, а потом в Крым? Отпуск его уже давно закончился, а это приблизительно то же самое, что направляться в Архангельск через Иркутск.
Может быть, причина в простом желании отдохнуть от суетной столицы? Там друзья и поклонники буквально не давали ему ни минуты покоя. И это не преувеличение. Грибоедов писал своему старому другу Степану Никитичу Бегичеву: «Никита, брат Александра Всеволодского (Всеволожского – В. М.), Александр, брат Володи Одоевского, журналист Булгарин, Мухановы и сотни других лиц у меня перед глазами». Сотни лиц! Есть от чего утомиться, устать и жаждать отдохновения.
Среди тех, с кем он постоянно и часто общается, Никита Муравьев и Александр Бестужев, – с Грибоедовым они вскоре станут друзьями, как и с Александром Одоевским, с которым он близко сходится еще в Грузии. Постоянно общается и с Вильгельмом Кюхельбекером, Кондратием Рылеевым, Петром Каховским, Александром Корниловичем, Дмитрием Завалишиным, Николаем Оржицким. Почти все они – вдохновители и организаторы заговора, итогом которого станет неудачное восстание на Сенатской площади. Автор капитальной монографии «Грибоедов и декабристы» академик М. В. Нечкина недаром писала: «…Грибоедов вращался в кругу основного актива Северного общества и был дружен с наиболее выдающимися его представителями».
Учтем эти обстоятельства и сделаем небольшое отступление. В 1926 году в журнале «Каторга и ссылка» (в 1935-м его по личному распоряжению Сталина закроют навсегда) было опубликовано стихотворение неизвестного автора под названием «Г……ву».
Вот оно:
С глубоким трепетом волненьяЯ зрю тебя идущим в путь!Тебе неведомо сомненье,И страха тайное смущеньеВ твою не проникает грудь.
Иди ж, свободой вдохновленный!Иди принять судьбу свою!А я, от вас отъединенный,Ваш подвиг славный воспою.
Молю тебя: когда в содружномКругу ты примешь свой обет,Друзьям и северным, и южнымМой братский передай привет.
По всем приметам стихотворение это посвящено Грибоедову, отправлявшемуся в южный вояж, а его автор, как я выяснил и доказал, еще один друг Грибоедова – Андрей Андреевич Жандр.
Содержание стихотворения легко привязать к конкретным обстоятельствам и лицам. Есть некто, «не ведающий сомненья», направляющийся в путь и имеющий возможность «передать привет» северным и южным собратьям. Есть и лицо, то есть автор, «отъединенный» от тех, кто «принял обет» (Жандр в заговоре не участвовал, хотя и знал о нем почти все – недаром его после краткого допроса освободили.) Обозначается в стихотворении и время действия. После 14 декабря 1825 года подвиг «в содружном кругу» стал невозможен, а передавать привет одновременно и северным, и южным можно было разве что на каторге. Помимо всего прочего, только к Грибоедову и можно приложить эпитет «свободой вдохновленный» – вспомним антикрепостническую направленность «Горя от ума», которую активно пропагандировали декабристы.
Когда в конце 1850-х годов Жандра спросит первый биограф Грибоедова Смирнов, какова была действительная степень участия Грибоедова в заговоре 14 декабря? Жандр ответит: «Да какая степень? Полная… Разумеется, полная. Если он и говорил о 100 человеках прапорщиков, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне».
Жандр вспоминает ставшие известными грибоедовские слова – «Сто прапорщиков хотят переделать весь государственный быт России». Как быть с этим? Тут все не так однозначно. В научной литературе приводятся доказательства – сказано это было еще до Грибоедова и лишь впоследствии «прикрепилось» к его имени.
Но допустим, что все же это вымолвил сам Грибоедов. А разве не бывает так, что в кругу пылких энтузиастов с ними спорят, испытывают их идеи «на разрыв», а в беседе со скептиками те же мысли горячо поддерживают. Именно об этом сам Грибоедов писал Бегичеву 7 декабря 1825 года: «Люди не часы; кто всегда похож на себя и где найдется книга без противоречий?»
Но вернемся в лето 1825 года. Едва приехав в Киев и остановившись в «Зеленом трактире», Грибоедов тотчас отправляется на встречу с Михаилом Бестужевым-Рюминым. Тот сразу же послал специального гонца в Васильков, за Сергеем Муравьевым-Апостолом. Вскоре появляется и Сергей Трубецкой, который в конце прошлого года получил назначение в Киев и развил бурную деятельность по объединению сил Северного и Южного обществ заговорщиков, не увенчавшуюся, правда, успехом.
В той же гостинице, где остановился Грибоедов, проживал и Артамон Муравьев, появился и Михаил Муравьев-Апостол. Все они – актив Васильковской управы Южного тайного общества.
Когда через полгода участников этой встречи начнут допрашивать, что побудило их собраться по приезде Грибоедова, они станут давать неопределенные и путаные ответы, доказывать, что это было самое невинное дружеское свидание. Трубецкой в осторожных выражениях скажет, что Грибоедова «испытывали», но он не обнаружил желаемого для заговорщиков образа мыслей, и его оставили в покое. Но добавит: «Разговаривал с Рылеевым о предположении, не существует ли какое общество в Грузии, я также сообщил ему предположение, не принадлежит ли к оному Грибоедов? Рылеев отвечал мне на это, что нет, что он с Грибоедовым говорил; и сколько помню, то прибавил сии слова: «он наш», из коих я заключил, что Грибоедов был принят Рылеевым. <…>… И я остался при мнении моем, что он принял Грибоедова».
