Сергей Сартаков - Ледяной клад
Но действительно, что делать, когда вода перестанет замерзать? Когда из строителя превратится она в разрушителя?
- Хочу послушать ваши советы, - настойчиво повторил Цагеридзе.
- Вы хитрый. Обдумали все и то не решаетесь назвать возможные способы, - сказал Баженов. - А я пока еще вовсе не думал. Я только вижу в этом очень серьезную опасность. И, как говорится, дай бог, чтобы нас она миновала...
Так они доехали до конторы. И Цагеридзе не мог понять: что, у этого консультанта ЦНИИ действительно нет никаких знаний и нет желания помочь или просто их первая встреча и тяжелый разговор о Марии сделали его самого, Цагеридзе, совершенно глухим и слепым, неспособным свою личную неприязнь отделить от деловых качеств этого человека.
Он внутренне вскипал, и тогда Баженов ему казался лживым, злобствующим и совершенно ничего не понимающим в сплаве. Потом остывал, брал себя в руки и уже видел в приезжем опытного, рассудительного инженера, немного скептика и, может быть, даже перестраховщика, но, в общем, человека прямого, резкого, а в личной своей жизни - глубоко несчастливого. Но последнее тотчас же и неизбежно связывалось с именем Марии, немедленно вспоминались все оскорбительные недомолвки и скользкие слова ее бывшего мужа, и тогда опять мысли его текли по начальному кругу: бездарность, трус, мелкая душонка.
В конторе, когда Баженов, усевшись за стол начальника рейда, раскрыл папку, извлек из нее докладную записку и взялся комментировать по-своему отдельные ее положения, Цагеридзе уже не был способен рассуждать логически и беспристрастно. Он сновал из угла в угол по кабинету и выкрикивал только одно: "Нет! Нет! Не согласен!" Точно не зная даже, против чего он возражает.
Наконец извинился перед Баженовым, позвал Павлика, сел в кошеву и велел ему ехать снова на Громотуху.
Здесь он долго бродил вдоль речки от запруды и до устья, но связно все равно не мог думать ни о чем.
"Какой юг? Почему отпуск? Выдумка! Зачем необходимо было Марии уезжать так надолго? Зачем этот человек приехал сюда, если он не горит страстью борьбы за спасение леса? Он искал - и нашел - свою мать, но почему увезти с собой ее не собирается? Он говорит о Марии с внутренней злобой, а между тем опять же на ее попечении хочет оставить больную старуху, мать, которой он так дорожит. Ах, почему сейчас Марии нет на рейде! Почему все эти разговоры идут без нее! Кто разберется во всем этом? Кто скажет, наконец, куда девать воду из Громотухи, когда она перестанет замерзать поверх льда?" - мелькало у него в голове.
Он чувствовал, он сознавал, что на реке пока все идет хорошо. Система поочередного попуска и перекрытия воды себя оправдала. Наращивается лед превосходно. Прочный, чистый, как ключевые накипи.
И он не понимал, бранил себя, зачем он в пику и главному инженеру треста Анкудинову, и главному бухгалтеру рейда Бобыкину потребовал приезда консультанта ЦНИИ! Не было бы тогда ничего - ни этих метаний вот здесь, у реки, ни этого мужа Марии, ощутимо принесшего в жизнь Николая Цагеридзе что-то гораздо худшее, чем простые намеки на странности Марии.
Измотавшись до крайнего предела ходьбой по берегу Громотухи, Цагеридзе заставил Павлика свезти его еще и на Ингут, посмотреть, как идет заготовка подсобного леса для нужд нового сплава. Все силы теперь были брошены на эти работы. Надо было наверстывать упущенное время.
На Ингуте все шло как следует. Здесь распоряжался Иван Романович Доровских. На него можно было положиться.
Но и это не принесло Цагеридзе успокоения. Он рассеянно поговорил несколько минут с Иваном Романовичем и велел Павлику быстрее гнать обратно.
Наступил уже вечер, зябкий, с промозглым туманом, пробиравший Цагеридзе мелкой дрожью насквозь, когда они подъехали к конторе.
Лида ожидала начальника со своей, на этот раз тощенькой, папкой "К докладу". В кабинете никого больше не было. Боясь услышать нежеланный ему ответ, Цагеридзе все же спросил:
- А где товарищ из Москвы?
- Ну, он сразу же ушел, как только вы уехали! - весело сказала Лида. Как всегда, положила папку на стол и стала за спиной у Цагеридзе. - Вот тут, Николай Григорьевич, заявление электропильщика Глотова. Просит...
Дыша прямо в волосы Цагеридзе и иногда касаясь его лица своей свободно наброшенной на плечи шалью, Лида стала объяснять, что заключено в той или иной бумаге, добавляя: "Надо бы подписать", или: "Ну, этому и отказать можно". И Цагеридзе в этот раз послушно, почти совсем не вглядываясь в содержание бумаг, писал резолюции на уголке так, как говорила Лида: "Выдать", "Отказать", "Списать", "Подшить к делу"...
Закончив свой "доклад", так же, через плечо Цагеридзе, Лида собрала все бумаги. Помедлила и спросила:
- У вас больше ничего нет ко мне, Николай Григорьевич? Могу я уйти?
- Да, конечно, - равнодушно сказал Цагеридзе, глядя неподвижно перед собой.
- У вас неприятности? - с сочувствием проговорила Лида. - Понимаю. Вы даже ночевали в конторе. Это что - этот? От него? Или...
- Нет, нет, Лидочка, неприятностей никаких, - торопливо перебил Цагеридзе. - Просто накопилось работы много. Да, да, я помню: вы не желаете, чтобы я оставался на ночь в конторе. Но я действительно ночевал здесь. И, вероятно, все же останусь снова. Если можете - простите!
Лида тихонько пошла к двери, оттуда окинула взглядом диван, нахмуренного и неподвижно сидящего Цагеридзе, потянула с плеч шаль, кинула ему.
- Возьмите, пожалуйста, - сказала она. - Вам же вовсе нечего положить себе под голову.
Работать в этот вечер Цагеридзе не смог. Не было ни желания, ни мыслей. Не остался он и ночевать в конторе. Прибежала Феня и увела его домой.
- Николай Григорьевич, ну, я просто не могу, я так тревожусь. Мы опять наморозили пельменей. И этот, из Москвы, родственник Елизаветы Владимировны, тоже очень хочет с вами поговорить.
- "Этот"? Родственник? Разве он родственник? - спросил Цагеридзе.
- Да-а! Какой-то дальний. Вы не обратили внимания? У них даже фамилии одинаковые.
- Хорошо, я иду, - сказал Цагеридзе.
Дома он с аппетитом ел пельмени, пил какой-то особенно жгучий коньяк, привезенный Баженовым. Хохотал и шутил, а про себя удивлялся, как это только мог, как это только сумел сын убедить свою мать называть его дальним родственником.
Он внимательно вслушался в их разговор между собой и понял: Елизавета Владимировна называет его Толенькой, Толей, а он ее ловко не называет никак. Полуложь, полуправда. И старуха, которая так долго вела подобную игру на полулжи и полуправде с чужой ей Марией, теперь столь же великолепно ведет ее и с родным сыном.
8
Потом он постепенно привык к тому укладу жизни, который определился в доме после приезда бывшего мужа Марии. Привык и к той роли, которую консультант ЦНИИ захватил в делах рейда.
А интересовался Баженов не только вопросами спасения замороженного леса, но и вникал в ход подготовительных работ к новому сплаву, шутливо заявляя, что бывшему главному инженеру леспромхоза просто грех замыкаться узко в одну проблему.
Он интересовался всем, о всем высказывал свое мнение, но не командовал. И Цагеридзе не мог не признать, что замечания его всегда были толковы, умны, хотя, впрочем, и не содержали никаких особых открытий.
Баженов попросил выкроить ему в конторе хотя бы малюсенькую, но совершенно отдельную комнатку. Цагеридзе согласился. Посадил его туда, где прежде работала Мария, а статистика из этой же комнаты переместил на время в бухгалтерию. Баженов днем почти не выходил: сидел писал, завалив стол справочниками.
"Слушай, Нико, а в чем все-таки практический смысл приезда сюда этого консультанта?" - в десятый раз спрашивал себя Цагеридзе.
И ясного ответа не находил. Получалось, что Баженов просто лишь не мешал. На реке все делалось, как и было вначале задумано, без консультанта. Правда, это он предложил прорубить канаву вдоль дамбы с внешней ее стороны, чтобы, когда наступит теплая, предвесенняя пора, пустить по ней "лишнюю" воду из Громотухи. Это очень правильный, хороший совет. Только ведь все это, и совершенно так, решили бы на рейде и без него, общим умом! Сама бы жизнь к этому привела.
О Марии между ними больше не было разговора. Двусмысленных намеков Баженова Цагеридзе не забыл и хотя всей силой любви к Марии их и отверг, но заставить себя после этого относиться к Баженову с достаточным уважением так и не смог. Разговаривал с ним сухо, только по необходимости. Словом, здесь все стало подобно динамитной шашке: она таит в себе гигантскую губительную силу, но может и не взорваться, если не будет подожжен бикфордов шнур.
А шнур чуть не был подожжен. Где-то еще в начале пребывания Баженова на рейде, когда последовательно были обсуждены все вопросы, связанные и с проделанной работой и с работой предстоящей, Цагеридзе раздраженно спросил:
- Товарищ Баженов, вы когда предполагаете уехать?
Подчеркивая свое удивление, консультант ЦНИИ на вопрос ответил тоже вопросом:
