Дэвид Гланц - Колосс поверженный. Красная Армия в 1941 году
2. Румынские военные даже не хотят воевать с Советским Союзом. По правде говоря, румынский народ не склонен к любой войне.
3. Передислокация на север немецко-румынских войск, и особенно артиллерии, продолжается».[499]
За два дня до нападения атташе Красной Армии в Софии (Болгария) сообщал об угрозе еще точнее:
«Военное столкновение ожидается 21 или 22 июня, и 100 немецких дивизий дислоцированы в Польше, 40 — в Румынии, 6 — в Финляндии, 10 — в Венгрии и 7 — в Словакии. В целом всего 60 моторизованных дивизий. Прилетевший из Бухареста курьер говорит, что мобилизация в Румынии была завершена, и там ожидают войны в любой момент. В настоящее время в Болгарии дислоцировано 10 000 немецких войск».[500]
В тот же день в соревнование вступил Рихард Зорге с последним предвоенным сообщением ГРУ о немецких намерениях и потенциально опасной в военное время позиции Японии. 20 июня 1941 года он радировал из Токио:
«Немецкий посол в Токио Отт сказал мне, что война между Германией и Советским Союзом неизбежна. Германское военное превосходство делает вполне вероятной возможность уничтожения последней большой европейской армии, потому что до настоящего времени стратегические оборонительные позиции СССР хуже, чей во время обороны Польши.
[Источник] сообщает, что японский Генеральный штаб уже обсудил, какую он займет позицию в случае войны.
Предположения о японо-американских переговорах и внутренней борьбе между Мацуокой с одной стороны и Хиранумой с другой не сдвигаются с мертвой точки, так как все ждут решения по вопросу об отношениях СССР и Германии».[501]
Находившийся в потоке этой пугающей разведывательно-дипломатической информации капитан 2-го ранга Зайцев, ответственный за отслеживание перемещений атташе в Народном Комиссариате Иностранных Дел, уведомил 19 июня свое начальство, что между 4 и 20 июня все ответственные фигуры из штата военно-морского атташе в немецком посольстве в Москве отбыли в Берлин. И добавил: «Таким образом, в аппарате атташе не осталось никого из известных мне лиц, и это настолько необычно и странно, что я считаю необходимым привлечь к этому ваше внимание».[502]
Существует, однако, серьезный вопрос: попадали ли на самом деле эти переданные по дипломатическим каналам, по линии ГРУ или НКВД или лично Сталину донесения к Народному Комиссару Обороны Тимошенко или к начальнику Генерального штаба Жукову? Жуков в своих воспоминаниях утверждал:
«Знало ли руководство Наркомата обороны и Генерального штаба об информации, которую И.В. Сталин получал по этой линии? Маршал С.К. Тимошенко после войны уверял меня, что он лично ничего не знал. Как начальник Генерального штаба, я также свидетельствую, что не был поставлен об этом в известность».[503]
Вполне возможно, так оно и было. Контроль над всей разведкой осуществлял Сталин, сама разведка была чрезмерно разделена на различные ведомства, а диктатор из-за собственной склонности к секретности, вероятно, не делился критически важной информацией со своими всегда им в чем-то подозреваемыми подчиненными. И тем не менее, когда Жуков писал эти слова, он явно лукавил, снимая с себя вину за массированный провал разведки. В распоряжении Жукова была масса средств для сбора информации. Как будет показано ниже, армейские органы имели ясную картину немецких приготовлений к наступлению. Сделанное 15 мая предложение Жукова нанести упреждающий удар по сосредотачивающимся немцам более чем адекватно свидетельствует, что он имел представление о реальном положении дел. Жукову скорее следовало бы сказать, что при тех обстоятельствах он был практически бессилен что-либо сделать, кроме как молча согласиться с суждением Сталина.
В целом, хотя собранные разведкой сведения о военных намерениях немцев были более чем адекватными, этого никак нельзя сказать об интерпретации их командованием Красной Армии и политическим руководством страны.[504]
Наиболее частым ранним указателем агрессивных намерений немцев являлся сбор немцами разведданных, который усилился еще в марте 1940 года. После этой даты спорадические нарушения советской воздушной границы немецкой разведывательной авиацией стали практически рутинным делом. В число первоначальных донесений входит и донесение Западного особого военного округа от 17 марта о нарушении советского воздушного пространства 32 самолетами, а также последующие донесения о схожей деятельности из Киевского и Прибалтийского особых военных округов от 4, 9 и 10 апреля. С октября 1939 года по 22 июня 1941 года таких нарушений имело место более 500.[505] Военные округа вполне понимали, что именно происходит, но приказ Сталина и НКО мешал им прореагировать. Например, незадолго до немецкого нападения Прибалтийский особый военный округ уведомил НКО и Генштаб, что немецкие самолеты за 10–15 дней провели разведывательную аэрофотосъемку над его позициями на глубину 100 километров[506]. 19 июня пересекший границу немецкий самолет проник до Проскурова в Киевском особом военном округе и даже совершил посадку, но когда летчиков задержали, они отказались объяснять свои действия.
Военные советы военных округов уведомляли о нарушениях Наркомат обороны и пытались предпринять действия для исправления положения. К примеру 18 июня 1940 года генерал Кирпонос, командующий Киевским особым военным округом, издал приказ «О запрещении воздушных полетов», который требовал, чтобы «были приняты меры для принуждения к посадке самолетов, появляющихся в зоне, запретной для полетов». Последующий приказ от 16 июля «О нарушении государственной границы иностранными самолетами» приказывал:
«…в случае любой попытки иностранного самолета нарушить государственную границу должны быть приняты действенные меры для пресечения нарушения… чтобы никакой иностранный самолет не мог появиться над нашей территорией или остаться безнаказанным».[507]
Но нарком внутренних дел вместо приказа военным округам сбивать подобные самолеты выпустил 29 марта (вероятно, по распоряжению Сталина) директиву западным военным округам, запретившую всякое противодействие. Она, в частности, гласила:
«Не открывать огня ни при каком нарушении советско-германской границы самолетами или приборами воздушной навигации, ограничиваясь подачей донесений о нарушении государственной границы».
В апреле и марте 1941 года соответственно НКО, явно отвечая на запрос нового командования, приказал войскам прикрытия в Западном особом военном округе и Балтийскому флоту не открывать огня по самолётам-нарушителям.[508]
Каналы НКВД наводнили схожие жалобы. 7 апреля 1941 года Главное управление пограничных войск доложило центральным органам НКВД в Москве, что базирующиеся в Румынии немецкие самолеты регулярно пролетают над Украиной, и просило разрешения открывать огонь по этим самолетам. После того, как НКВД передало эту просьбу в Народный комиссариат иностранных дел (НКИД), последний 10 апреля ответил:
«Необходимо формулировать протесты по поводу нарушения немецкими самолетами границы СССР в соответствии с существующими правилами, на основе Соглашения между СССР и Германией об урегулировании пограничных конфликтов и инцидентов от 10 июня 1940 года, а также информировать НКИД, [чтобы] тот мог предпринять надлежащие меры по дипломатическим каналам».[509]
Генерал-майор В.А. Хоменко, начальник пограничных войск украинского НКВД, с горечью заметил 4 апреля: «Настоящий приказ, так же, как приказ Красной Армии, низводит нас до роли пассивного наблюдателя и предъявителя претензий, которые не могут дать никаких действенных результатов».[510]
Воздушную разведку немцы дополняли разведкой наземной, проводимой обычными сотрудниками атташе при посольстве и консульствах и агентами абвера, прикидывающимися беженцами и контрабандистами. Бывший начальник отдела «Абвер-1» (немецкая разведка) и координатор действий знаменитых диверсионных команд «Бранденбургер-Абвер» (диверсионных групп) генерал-лейтенант Ганс Пикенброк показал на Нюрнбергском процессе: «С августа по сентябрь 1940 года Абвер стал получать гораздо больше разведывательных запросов, относящихся к СССР. Без всякого сомнения, это было связано с подготовкой к войне с Россией»[511]. Большинство этих наземных заданий ставило целью получение доступа к территориям и целям на тактической и оперативной глубине (вплоть до 200 километров). Недавно опубликованный российский материал дает ссылку на архивные документы, оценивающие масштаб и растущую интенсивность немецкой наземной разведдеятельности:
