Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге
«Вся политическая мысль его была поглощена борьбой с сестрой и Милославскими, – объясняет это Ключевский, – все гражданское настроение его сложилось из ненавистей и антипатий к духовенству, боярству, стрельцам, раскольникам; солдаты, пушки, фортеции, корабли заняли в его уме место людей, политических учреждений, народных нужд, гражданских отношений».
Что поделать: тут учителей у юноши не было. Борьба с сестрой и Милославскими кончилась ссылкой Софьи в монастырь, в 1689 году юноша стал править самостоятельно, точнее, правила его мать. Только после смерти матери он вынужден был заняться делами управления. Но больше управления страной его пока что интересовали науки, которые он не успел освоить.
Одновременно с этим ученым увлечением Петр очень сблизился с людьми из Немецкой слободы. Дома ему было тошно, по обычаю женившийся после совершеннолетия, Петр свою первую жену Евдокию Лопухину не любил, она ему отвечала тем же. Вместо того чтобы коротать с ней вечера, Петр таскался в Слободу, где было не в пример интересней, там встречались очень интересные личности, велись застольные беседы, и по 2–3 дня царевич пропадал на пьянках, точно какой-нибудь бурш. С этой компанией он таскался в свои потешные полки, проводил учебные маневры, строил флот, а на 25-м году жизни решился поехать посмотреть заграницу, да и заодно поучиться. Дабы скрыть царское имя, он назвался Петром Михайловым, приписал себя к дипломатическому ведомству и отправился по европейским дворам: там, где только можно, он учился всему, что ему требовалось знать, но более всего внимания обращал на морское дело. Будучи в новых землях, он старался увидеть как можно больше, осматривал все – начиная с верфей и заводов и кончая больницами и анатомическим театром. Отсутствовал он всего 15 месяцев, но увидел, попробовал, оценил куда больше, чем русский человек за три жизни. Таким было это путешествие инкогнито по чужеземелью. Оно и было его настоящим университетом.
«С осени 1689 года, когда кончилось правление царевны Софьи, – пишет Ключевский, – из 35 лет его царствования только один 1724-й год прошел вполне мирно, да из других лет можно набрать не более 13 мирных месяцев».
Петр совершил Азовские походы, которые так и не дали выхода к Черному морю. Мечта об освобождении всех славянских народов, «возвращение» Дуная и Балкан, присоединение Босфора и Дарданелл, свободное плавание в Средиземном море так и остались мечтами. Через два года после путешествия по Европе началась другая, Северная война. Война с молодым, напористым, легкомысленным и безрассудным королем Швеции Карлом XII. Война оказалась длительной, трудной, кровопролитной, с моря она переходила на сушу, пока, в конце концов, разбитому на Украине Карлу, преданному своими самостийными союзниками, не пришлось бежать в Персию, а оттуда почти без войска возвращаться на родину. Петр же, отвоевав берега Балтики, сразу начал здесь укрепляться. В 1703 году на этих «топких берегах», погубив немыслимое количество приписанных по строительной части рабочих крестьян, он начал возводить новую столицу – город Санкт-Петербург. Из одного этого понятно, какой ненавистью ненавидел он Москву, прошлое, детство, обиды. Впрочем, и Петербург был только временным его домом.
«Петр был гостем у себя дома, – пишет Ключевский. – Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец – от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений. Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка, особенно при понятном размере его шага, была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку. Ему трудно было долго усидеть на месте: на продолжительных пирах он часто вскакивал со стула и выбегал в другую комнату, чтобы размяться… Руки его были вечно в работе, и с них не сходили мозоли. За ручной труд он брался при всяком представлявшемся к тому случае. В молодости, когда он еще многого не знал, осматривая фабрику или завод, он постоянно хватался за наблюдаемое дело. Ему трудно было оставаться простым зрителем чужой работы, особенно для него новой: рука инстинктивно просилась за инструмент; ему все хотелось сработать самому. Охота к рукомеслу развила в нем быструю сметливость и сноровку: зорко вглядевшись в незнакомую работу, он мигом усвоял ее. Ранняя наклонность к ремесленным занятиям, к технической работе обратилась у него в простую привычку, в безотчетный позыв: он хотел узнать и усвоить всякое новое дело, прежде чем успевал сообразить, на что оно ему понадобится… По смерти его чуть не везде, где он бывал, рассеяны были вещицы его собственного изделия, шлюпки, стулья, посуда, табакерки и т. п. Дивиться можно, откуда только брался у него досуг на все эти бесчисленные безделки. Успехи в рукомесле поселили в нем большую уверенность в ловкости своей руки: он считал себя и опытным хирургом, и хорошим зубным врачом. Бывало, близкие люди, заболевшие каким-либо недугом, требовавшим хирургической помощи, приходили в ужас при мысли, что царь проведает об их болезни и явится с инструментами, предложит свои услуги. Говорят, после него остался целый мешок с выдернутыми им зубами – памятник его зубоврачебной практике. Но выше всего ставил он мастерство корабельное. Никакое государственное дело не могло удержать его, когда представлялся случай поработать топором на верфи. До поздних лет, бывая в Петербурге, он не пропускал дня, чтобы не завернуть часа на два в Адмиралтейство. И он достиг большого искусства в этом деле; современники считали его лучшим корабельным мастером в России… Из него, уроженца континентальной Москвы, вышел истый моряк, которому морской воздух нужен был как вода рыбе. Этому воздуху вместе с постоянной физической деятельностью он сам приписывал целебное действие на свое здоровье, постоянно колеблемое разными излишествами».
Новая столица – город святого Петра (1703 год)
Новая столица была ему по духу. Она изначально затевалась как крупный морской порт. Если древний Новгород был плохим портом, стоящим далеко от моря, а все прочие русские Юрьевы и Орешки никак не состоялись, то Санкт-Петербург получился, во-первых, европейским даже по виду городом, во-вторых, крепостью, запиравшей Неву, в-третьих, столицей, находившейся в столь в странном отдалении от всей земли, словно она одним уже этим была вознесена на недосягаемые небеса. Ключевский грустно усмехается на природу Петербурга, которого просто не должно было существовать:
«С окончанием войны он утратил бы право на звание столицы, если бы не удержал значение средоточия торговых и всяких других сношений с Западной Европой, а для упрочения этих сношений предпринята была и самая война: не мог же он оставаться только городом чиновников да лагерем двух гвардейских полков, водворенных на Московской его стороне, и четырех гарнизонных, поселенных на Петербургском острове».
О том, как строилась эта столица, историк рассказывает еще грустнее:
«Пустынные окрестности Петербурга не могли продовольствовать скоплявшегося там люда, и по зимним путям туда тянулись Бог весть из какой дали тысячи возов из дворцовых сел и помещичьих усадеб с хлебом и прочими припасами для двора и дворян, другие тысячи – из внутренних городов с купеческими товарами. И такое бивачное, случайное существование продолжалось до конца царствования Петра, положив глубокий отпечаток на склад и дальнейшей жизни невской столицы. Петр слыл уже правителем, который, раз что задумает, не пожалеет ни денег, ни жизней».
Он и не жалел.
Петербург был возведен, двор обустроен, население, необходимое для функционирования, – согнано, учреждения обозначены, чиновники найдены, придворные переселены. Так возникли особый город и особая петербургская власть. Московская власть по одному расположению города должна была растекаться от нее до самых до окраин, точно приливными-отливными волнами, накатывать, поглощать, но петербургская власть, вознесенная в северные широты, сама по себе должна была стуктурироваться, собираться в иерархическую лестницу, образовывать схему. По сравнению с конкретной московской властью эта новая власть выступала в виде полнейшей математической абстракции. Недаром в своей северной новой столице Петру удалось создать немыслимое сочетание безоглядной роскоши и невыносимой нищеты. При всем этом Петр любил сравнивать себя с Фридрихом Вильгельмом Первым и говорить, что он точно так же не любит роскоши и мотовства. Так длилось на протяжении его молодости, когда же он женился во второй раз, интересы немки Екатерины перевесили нелюбовь к роскоши и мотовству, двор стал таким же, как в Европе, построенный по немецкому рецепту, он мало чем отличался от любого немецкого двора.
