Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
По другой версии, которой придерживается чешский иранист Ян Рипка, ‘Аттар никогда не порывал со своей наследственной профессией, и даже собственно суфием никогда не был, но почитал святых, придерживался аскетического образа жизни и в своей лавке собирал для духовных бесед мистиков и поэтов.
Окутаны легендами и обстоятельства последних лет жизни ‘Аттара и его смерти. По косвенным данным, поэт имел семью, поскольку одна из рукописей его поэм содержит посвящение сыну. Одна ко судьба лишила его спокойной старости в кругу семьи. Считается, что сочинение поэмы «Проявление чудес» (Мазхар ал-‘аджаиб), посвященной прославлению четвертого праведного халифа ‘Али, вызвало недовольство суннитской общины Нишапура, поэт был подвергнут конфискации имущества и изгнан из родного города.
Духовная традиция окружила поэта-мистика ореолом святости и чтит его как истинного мученика, ставшего жертвой неверных – вторгшихся в Иран монголов. Кровавое побоище, которое учинили захватчики в Нишапуре, относится к 1221 г. Считается, что ‘Аттар умер в возрасте ста четырнадцати лет – цифра эта соответствует количеству сур в Коране и должна подчеркнуть святость шейха. Предание излагает обстоятельства гибели поэта как проявление подвижничества: монгольский воин взял старика в плен и хотел продать его. За пленника предложили тысячу дирхемов, но тот попросил подождать, пока за него дадут его истинную цену. Когда за поэта предложили вязанку соломы, ‘Аттар попросил, чтобы его продали за эту плату, и взбешенный монгол зарубил старика. Некоторые житийные источники добавляют к этой истории элементы чудесного, которые являются устойчивыми мотивами агиографического повествования, связанными со смертью или гибелью святого. Предание гласит, что и в обезглавленном состоянии ‘Аттар продолжал сочинять стихи.
Реальный объем литературного наследия ‘Аттара очертить довольно трудно. Его перу, вне всякого сомнения, принадлежит лирический диван, знаменитая поэма «Язык птиц» (Мантик ат-тайр, другой перевод – «Беседа птиц»), большой свод суфийских жизнеописаний «Антология святых» (Тазкират ал-аулийа) (см. ниже в разделе «Классическая проза»). Что касается малых поэм ‘Аттара, таких как «Божественная книга» (Илахи-нама), «Книга мук» (Мусибат-нама), «Книга тайн» (Асрар-нама), «Книга соловья» (Булбулнама), то они с большей или меньшей степенью убедительности также атрибутируются как подлинные сочинения ‘Аттара. Имеется, однако, целый ряд маснави, к которому принадлежит и якобы вызвавшая скандал поэма «Проявление чудес» и которые дают менее твердую атрибуцию. Шиитские настроения ‘Аттара отражены и еще в одной приписываемой ему небольшой поэме под названием «Язык тайн» (Лисан ал-гайб), где он с большим уважением отзывается о Насир-и Хусраве, говоря: «Для поисков смысла дал он мне дорожный припас».
По религиозным взглядам ‘Аттара можно причислить к приверженцам довольно крайних форм мистицизма. Он тяготеет к движению маламатийа[58], о чем свидетельствуют многие стихи его дивана, а также особое отношение к выдающемуся суфию Мансуру Халладжу (ок. 858–922) и включение его жития в «Тазкират ал-аулийа».
Полная драматических событий жизнь и мученическая смерть Халладжа, провозгласившего знаменитое ана-л-хакк – «Я есть Истинный Бог!», обвиненного в притязаниях на самообожествление (хулул, букв. «перевоплощение») и казненного за свои проповеди, послужили опорой для духовных исканий многих поколений суфиев. В диване ‘Аттара можно выделить целую группу газелей, посвященных этому суфийскому подвижнику, как правило, начинающихся словами «Наш старец…». Особенно интересна большая сюжетная газель с описанием мученичества Халладжа:
Наш старец пробудился на рассвете,
От порога мечети попал к виноторговцу.
[Оставив] круг людей религии,
Он окружил (опоясал) себя зуннаром.
В тот же миг он взялся за кувшин отстоявшегося вина,
Подавил крик и стал тем, кто пьет до дна.
Как только вино любви оказало на него действие,
Он отрекся от добра и зла этого мира.
Покачиваясь, как пьяницы поутру,
С чашей в руке он пришел на базар.
Крик поднялся среди мусульман:
«Странное дело! Старец-то примкнул к иноверцам!»
Все приговаривали: «Это вероломство,
Когда такой старец становится изменником».
Каждый, кто давал ему советы, укреплял его оковы,
Сердце его сочло ничтожными советы людей.
Люди испытывали сочувствие к нему,
Поглазеть на него собралось великое множество.
Вот так почтенный старец из-за одного [кувшина] вина
Стал презренным в глазах мирян.
Опозоренный старец уже был совершенно пьян,
Когда вдруг на мгновение пришел в себя.
Он сказал: «Пусть я страшно напился – так и надо,
Принять участие в этом деле надлежит каждому.
В этом городе всякий достоин опьянения,
Будь он хоть малодушным, хоть отважным».
Люди сказали: «Этот нищий заслуживает смерти»,
Умерщвление сего отступника оказалось праведным делом.
Старец изрек: «Вершите дело скорей,
Ведь тот нищий стал воинствующим гебром.
Сто тысяч душ за Него отдано, ибо
Души правдивейших [изначально] вверились Ему».
Изрек он это и тяжко вздохнул,
И тогда ступил на лестницу, [ведущую] к месту казни.
Чужаки и местные жители, мужчины и женщины
Со всех сторон осыпали его камнями.
Поскольку старец отдал душу, совершив свой мирадж,
Он воистину стал Хранителем Тайн (Махрам ал-асрар).
В святилище единения с Другом он на вечные времена
Стал вкушающим плоды с древа Любви.
Сказание о сем старце Халладже ныне
Вселяет бодрость в сердца праведных.
В жилище груди и на просторах сердца
Сказание о нем указывает путь ‘Аттару.
Поэт излагает эпизод житийной истории Халладжа – обвинения толпы и побиение камнями – на языке газели. Виной старца оказывается не знаменитое изречение «Я есть Истинный Бог!», а винопитие, которое ставит его в ряды вероотступников. Любопытно, что газель, помимо собственного имени автора, как бы подписана и посмертным лакабом, т. е. почетным прозвищем Халладжа – Хранитель Тайн (Махрам ал-асрар). Прижизненным прозванием Халладжа было «Трепальщик хлопка тайн» (Халладж аласрар), т. е. раскрывающий тайны, посмертный лакаб свидетельствует о достижении мучеником статуса истинного бытия, «бытия в Боге». Упоминая имя Халладжа в концовке газели, ‘Аттар прибегает к приему, который впоследствии многократно будет использовать в своем диване Джалал ад-Дин Руми, подписывая газели именем учителя Шамса Табризи. Оба поэта-суфия таким способом выражали преклонение перед своими духовными учителями, повлиявшими прямо или косвенно на их мистический выбор.
Обращение к такому персонажу, как Халладж, представлявшему радикальное крыло суфизма, вряд ли было случайным для ‘Аттара. Именно образ старца, отождествляющего себя с Истиной, как нельзя лучше иллюстрировал
