Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке
Главные «новины» в музыкальной культуре произошли уже после смерти Алексея Михайловича. В конце 1670-х годов в Москву приехал выдающийся украинский музыкант Николай Павлович Дилецкий, мастер партесного пения, одно время руководивший хором у промышленника Г. Д. Строганова. В Москве он тесно контактировал с людьми, поддерживавшими новые веяния в культуре, прославился как автор хоровых многоголосных произведений, в частности Воскресенского канона, называемого специалистами «энциклопедией партесного пения». В одной из рукописей московского периода, содержащей канты, есть указание: «справлено Дилецким», — то есть он принимал участие в редактировании этого сборника. Вскоре московские музыканты признали Николая Дилецкого «пресловущим мастером»; композитор Василий Титов отдавал ему пальму первенства в композиторском искусстве, называя его «всех премудростию своею превосходящим инспектором», а себя «грубым» и «убогим».
В 1675–1681 годах Дилецкий создал главный музыковедческий труд переломной эпохи «Идея грамматики мусикийской», в котором собрал все существовавшие на то время приемы партесного пения и дал определение музыке: «…пением своим или игранием сердца человеческие возбуждает ко веселию, или сокрушению, или плачю». Для него эмоциональное воздействие на слушателей было главным. Он не видел ничего плохого в обращении композитора к мирскому пению: «…как и духовное, церковное, в своей основе имеет ут, ре, ми, фа, соль, ля…» Концерты исполнялись после литургии во время причащения духовенства в алтаре для заполнения паузы — «ради праздного времени», поскольку «людям стоять без пения скучно». Дилецкий же считал сочинение концертов самым перспективным видом музыкального творчества, предвидя в них новый музыкальный жанр. Он предсказывал также развитие инструментальной музыки, излагал основы гармонии мажорного и минорного ладов и доказывал, что инструментальная музыка столь же важна, как и вокальная, а орган необходим для обучения композиторов искусству гармонии, в то время как ортодоксы, напомним, особенно осуждали именно орган и инструментальную музыку.
«Идею грамматики мусикийской» Николая Дилецкого предваряло предисловие, написанное дьяком кремлевского Сретенского собора Иваном Кореневым с целью разрешить все споры, шедшие тогда в русских певческих кругах, и защитить западноевропейские новации. Коренев порицал тех, кто видел в новых музыкальных явлениях утрату русской национальной традиции знаменного пения и приравнивал ее к утрате веры: «Истинный юродивый говорит: одно дело — русское знамя… а другое — музыкальная нота… если ты разделяешь пение, то я тщательно соединяю, сливаю и совокупляю. Ибо не только русское, но и греческое, и римское пение… для знающего одинаково».
И Дилецкий, и Коренев восхищались музыкой как «свободным художеством», отдавая предпочтение вокальной, однако допуская в светской («мирской») жизни и инструментальное исполнение — «пусть и на неодушевленных инструментах в радостный час восхваляют Бога». Автор «Идеи грамматики мусикийской» призывал создавать новые музыкальные сочинения в соответствии с требованиями риторической теории: они должны были иметь inventio (изобретение), dispositio (расположение), elocutio (украшение). В разделе о расположении частей музыкального произведения теоретик уделил особое внимание вступлению («О эскордии, то есть о начале композиции») и заключению («О сочинении каденций»), которые следовало особо выделять.
Многоголосная хоровая музыка концертов, псальм (трехголосных духовных песен), кантов была лиричной и близкой к народной песне, простой в исполнении, легко запоминалась, а посему быстро завоевала популярность и начала использоваться для домашнего музицирования. При этом новая музыка отличалась такой малозначимой ранее характеристикой, как ритм, что облегчало ее восприятие. Динамика, заложенная в самых основах музыки Нового времени, проявилась в произведениях Ивана Протопопова, Степана Беляева, уже упомянутого Николая Дилецкого, Симеона Пекалицкого, Ивана Календы и других композиторов. Так, Беляев и Протопопов создавали партесные гармонизации древнерусских песнопений.
Крупнейшим композитором переходной эпохи являлся Василий Титов, сочинивший более двухсот музыкальных произведений: литургии, циклы «Богородичны воскресни», «Догматики», около сотни партесных концертов, насчитывающих порой 24 голоса. Ему приписывают кант «Вси языци руками плещите…», включающий помимо переложения 46-го псалма, приветствие царю Федору Алексеевичу. С 1678 по 1698 год он значился царским певчим дьяком, к концу столетия его называют также «верховым диаком, царственным мастером, что у Спаса в Нове» (то есть при кремлевском Новоспасском храме). Одним из самых известных его произведений был цикл барочных песнопений к «Псалтыри рифмотворной» Симеона Полоцкого, созданный после 1680 года. Рукопись со своим сочинением композитор поднес царевне Софье, предварив его стихотворным посвящением:
…Псалтырь вершами новоизданнаяВо славу Богу написаннаяНотами ново улепототвавася,Ей же, премудрой царевне, подасяОт Василий диака певчегоТитова, раба их всесмиренного…
В 1690-х годах он слыл уже известным композитором, сочинил концерты «Златокованую трубу восхвалим днесь…», «Всем Скорбящим Радосте…» и др. Музыка Василия Титова была только хоровой (во всяком случае, пока не найдено его инструментальных сочинений), но он проявил себя как сложившийся, мощный и своеобразный композитор, прекрасно освоивший барочную теорию гармонии и создававший такое великолепие хорового исполнения на множество голосов, которое сравнимо со звучанием целого оркестра.
Глава шестая
Царские забавы
Домашние «потехи»
В то время как церемониал представлял собой наиважнейшую часть придворной культуры, царские потехи составляли ее развлекательную часть. До XVII века они мало чем отличались от народных: кулачные бои, представления скоморохов, прогулки в садах, придворные певчие, «калики перехожие» с былинами и духовными стихами, шутки карликов и уродцев, обитавших при царском дворе. В зависимости от личных склонностей царя в повседневной жизни двора преобладали те или иные составляющие традиционного набора развлечений.
При Михаиле Федоровиче большинство обитавших при дворе «потешников» играли на гуслях, домрах, трубах, литаврах, накрах. Правда, и среди подобных занятий можно найти неожиданные «инновации». К примеру, в 1642 году иноземец Ивашка Ермис подал царю челобитную, в которой рассказал, что ранее обучал «государевых трубников двадцать человек да из Иноземского приказу девятнадцать человек… ходить по канату и метальники метатца», теперь же ему поручили «великое дело» — обучать стрельцов «ратному строению», которое без переводчика не осилить, поскольку русский язык ему «не весь сполна за обычай». Когда 15 июня был назначен смотр шести сотням обученных Ермисом стрельцов, вскрылось, что канатоходец и фокусник из Европы с поручением не справился, вследствие чего и появилось упомянутое прошение.
Михаил Федорович любил играть в шахматы, шашки («саки»), смотреть в подзорные трубы — их у него имелось несколько. Известно, например, что такой оптический прибор был куплен для него в 1614 году у московского гостя Михаила Смывалова: «брусок скляной, во что смотрятца: трубочка, что дальнее, а в нее смотря, видится близко». Тогда же царь приобрел и «очки хрустальные, с одной стороны гранены, а с другую гладки, что в них смотря, много кажется». Видимо, подобный оптический обман развлекал монарха, любившего различные диковинки и «хитрые» устройства «на немецкое дело». У него для потехи имелось несколько «ящичков», в которых под стеклом размещались различные «вощаные» фигурки, составлявшие сценки: «мужик с женкою, жена со младенцем на осляти, мужик наг, а за ним лев, три жены со младенцем, мужик вощяной стар с бородою да голова звериная, немка вощяная волосата с ребенком да собака» и т. п. Среди диковин значатся также «бочечка костяная точеная, в ней лунное течение да часы солнечные», и «сосуд — птичка хрустальная, под нею под крылы и у поддона золочено, крылышко вымается». Были у царя и «большое зажигательное стекло», то есть лупа, «магнит в серебре, железо гранено с костыльком». Все эти предметы можно было рассматривать часами, забавляясь самому и развлекая домочадцев.
Традиционной потехой всей царской семьи служили попугаи и другие комнатные птицы. Попугаев привозили иностранцы в дар государю. Например, в 1613 году английский купец Фабиан Ульянов поднес Михаилу Федоровичу попугая в железной клетке, а в декабре 1620-го года английский посол князь Иван Ульянов Мерик — двух индийских попугаев. Попугаи забавляли царя даже во время деловых встреч, о чем свидетельствует челобитная дьяка Булгака Милованова: 10 апреля 1622 года, придя по делам в государевы покои, он лишился шапки, которую поклевал попугай. Михаил Федорович, конечно же, пожаловал ему новый головной убор взамен испорченного, но про себя наверняка повеселился по сему курьезному поводу. Попугаи были всеобщими любимцами, для них даже пекли специальные лепешки.
