Владимир Муравьев - Истории московских улиц
К дискуссии о "сущности красного террора" "Правда" 25 декабря 1918 года напечатала карикатуру: Карл Маркс попал на Лубянку, его допрашивает Дзержинский. После минутного допроса выясняется, что арестованный из буржуазной семьи, образование - университет, профессия - журналист. "Все ясно! Расстрелять!"
Дзержинский вполне допускал возможность казни невиновных; "ЧК - не суд, ЧК - защита революции, - писал он, - она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам. ЧК должна заботиться только об одном, о победе и должна побеждать врага, даже если ее меч при этом попадает случайно на головы невинных".
Лично Дзержинский в отличие от членов своей Коллегии и рядовых сотрудников не применял физического насилия, не пытал и не расстреливал. Известен лишь один эпизод, когда он застрелил человека в своем кабинете, рассказанный Р.Гулем:
"В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Дзержинского матом, вспомнив всех его родителей. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Дзержинским случился припадок падучей. - Для непосредственного убийства Дзержинский был, конечно, слишком "ломок"..."
Однако, утверждает уже цитированный выше член Коллегии ВЧК Другов, "Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний".
После взрыва бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) в 1919 году, рассказывает комендант МЧК Захаров, "прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей".
В Москве аббревиатуру ВЧК острословы расшифровывали как "Всякому Человеку Капут". Имя Дзержинского вселяло ужас. Почти во всех воспоминаниях людей, даже не побывавших лично на допросе у Дзержинского, а лишь сидевших в тюрьме ВЧК, говорится, что они там наслушались "много страшного" о нем.
Побаивались Дзержинского и товарищи по партии. "Не помню, чтоб Дзержинский просидел когда-нибудь заседание целиком, - вспоминает бывший работник Совнаркома. - Но он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в больших сапогах, грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Он внушал к себе только страх, и страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные глаза. Он мог длительно "позабыть" их на каком-нибудь предмете или на человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие".
Созданная Дзержинским система оказалась сильнее его собственной воли и опрокинула его идеалистические представления о ней, если только они действительно имели место. Прежде всего он потерпел неудачу в кадровой политике. "В органах могут служить лишь святые или подлецы. Но святые покидают меня, а остаются одни подлецы", - признался однажды Дзержинский. Однако он с самого начала подбирал людей определенного рода, наиболее удобных для него. "Речи о "кристальной чистоте" чекистов оставались, разумеется, для истории, - пишет Р.Гуль. - Подбор членов Коллегии ВЧК, начальников Особых отделов и чекистов-следователей Дзержинский начал не с госпожи Крупской и не с барышни Ульяновой, а совсем с других, примитивно-кровожадных, циничных, бесхребетных низовых партийных фигур всяческих проходимцев. Калейдоскоп имен - Петерс, Лацис, Эйдук, Агранов, Атарбеков, Бела Кун, Саенко, Фельдман, Вихман, Бокий - говорит о чем угодно, но только не о "жажде бесклассового общества". Именно они, эти люди, в соответствии со своим пониманием порученной им работы превратили ВЧК-ГПУ в то, чем органы госбезопасности стали - и были до 1950-х годов.
Дзержинский, конечно, не мог избежать определенного влияния своих соратников и своего аппарата в плане психологическом и нравственном.
В "Вечерних Известиях" 3 февраля 1919 года была напечатана статья старого большевика М.С.Ольминского, начинавшего свою революционную биографию еще народовольцем, в которой он писал о деятельности ВЧК: "Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина".
Ольминский совершенно справедливо отметил общность в морали и методах "деятельности" чекистов и уголовного мира. Что, между прочим, получило невольное подтверждение со стороны чекистов, квалифицировавших уголовников как "социально близких элементов", в отличие от "чуждых" - политических.
Взаимоотношения Ленина и Дзержинского после основания ВЧК развивались в направлении более тесного сближения.
Дзержинский встречался с Лениным на заседаниях Совнаркома, бывал у него с докладами, иногда навещал на квартире и в доме отдыха. Ленин приезжал в ЧК на Лубянку. Бонч-Бруевич вспоминает: "Владимир Ильич несколько раз - раза 4-5 выезжал в ВЧК... в 1919 г.".
Бонч-Бруевич приводит в воспоминаниях "характерный", как пишет он, отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который автору "пришлось слышать", в нем прозвучала, конечно, прежде всего личная оценка:
" - Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие... - сказал Владимир Ильич в одном из разговоров.
А кто знал Владимира Ильича, тот понимает, сколь высока похвала товарища, которого "глубоко любят" рабочие. И Владимир Ильич с величайшей симпатией и предупредительностью всегда относился к Ф.Э.Дзержинскому". Еще одну характеристику Дзержинского Лениным приводит Л. Троцкий: "Несмотря на высокую нервную нагрузку, он не знал периодов упадка или апатии, он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации, и Ленин сравнивал его с горячим конем".
Ленин был высокого мнения о следовательской проницательности Дзержинского. М.Горький в очерке "В.И.Ленин" рассказывает о том, как однажды он обратился к Ленину, ходатайствуя за ученого-химика генерала А.В.Сапожникова, которого забрали в ЧК и предъявили обвинение, по которому ему грозил расстрел. Писатель был уверен в полной невиновности ученого.
" - Гм-гм, - сказал Ленин, внимательно выслушав мой рассказ. - Так, по-вашему, он не знал, что сыновья прятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но - надо, чтоб это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду.
Через несколько дней он говорил мне по телефону в Петроград:
- А генерала вашего - выпустим, кажется, уже и выпустили..."
Об одном эпизоде "взаимопонимания" между Лениным и Дзержинским рассказывает работник Совнаркома, цитированный выше:
"Помню, в 1918 году Дзержинский пришел однажды на заседание Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении продовольствием железнодорожников. Он сел неподалеку от Ленина...
На заседаниях у Ленина была еще привычка переписываться короткими записками. В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: "Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. (Крест против фамилии арестанта в практике чекистов был условным знаком приговора его к расстрелу. - В.М.)
Далее произошло странное. Дзержинский встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел из заседания. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил никакого внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием разговоров, шепотов, пожиманий плечами коммунистических сановников. Оказывается, Дзержинский всех этих "около 1500 злостных контрреволюционеров" в ту же ночь расстрелял, ибо "крест" Ленина им был понят, как указание.
Разумеется, никаких шепотов, разговоров и качаний головами этот "крест" вождя и не вызвал бы, если б он действительно означал указание на расправу. Но, как мне говорила Фотиева:
- Произошло недоразумение, Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению".
Об усилении влияния Дзержинского на Ленина пишет Л.Б.Красин:
"Ленин стал совсем невменяем, и если кто имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс", Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке".
