Рафаэло Джованьоли - Спартак
Спартак говорил вдохновенно и страстно. Глаза его сверкали. Эномай, который был, в сущности, человеком честным, искренним и преданным Спартаку, чувствовал, как под влиянием этой речи угасает в его сердце гнев, зажженный бесчестными ухищрениями Эвтибиды. Когда вождь гладиаторов закончил свою речь, германец умоляюще протянул руки к его прекрасному лицу, которое казалось в эту минуту окруженным сверхъестественным сиянием. Дрожащим от волнения голосом он прошептал:
- О, прости... Спартак, прости!.. Ты не человек, а бог!..
- Нет... Я самый счастливый из людей, так как в тебе я нахожу снова брата! - воскликнул растроганный фракиец, открыв объятия. Эномай порывисто кинулся к нему, прошептав:
- О, Спартак, Спартак.., я тебя почитаю и люблю еще больше, чем прежде!
Оба молча стояли некоторое время, сжимая друг друга в этом братском объятии. Первым оторвался Спартак, спросив друга еще взволнованным голосом:
- Теперь скажи мне, Эномай, зачем ты шел сюда?
- Я?.. Но.., я уже не знаю, - ответил тот очень смущенно, - зачем мне вспоминать об этом.
Он на мгновение умолк, а затем с оживлением прибавил:
- Так как ты находишь, что я пришел к тебе с какой-нибудь просьбой, то прошу у тебя для себя и для моих германцев самого опасного пункта в ближайшем сражении с консулом Лентулом.
Спартак взглянул на него ласковыми, любящими глазами и воскликнул:
- Всегда тот же! Так же храбр, как честен!.. Будет тебе самый опасный пункт.
- Ты мне обещаешь это?
- Да, - ответил Спартак, протягивая правую руку Эномаю, - в моей душе ты знаешь, нет места ни для лжи, ни для страха.
Побеседовав еще немного, Эномай и Спартак ушли с претория. Едва они успели сделать несколько шагов, как их догнал Арторикс. За три дня до этого вождь гладиаторов послал молодого галла во главе тысячи всадников на разведку к Реате, чтобы добыть сведения о войске Геллия. Он только что вернулся и, узнав, что Спартак ушел с Эномаем, пустился за ним следом.
- Привет тебе, Спартак! - сказал он. - К Геллию пришла часть его конницы, и он двинулся уже из Анагнии. Нужно ждать его самое позднее через пять дней.
При этом известии Спартак задумался. Немного спустя он сказал:
- Отлично! Завтра вечером мы снимемся с лагеря и пойдем к Камеринуму, куда придем послезавтра до полудня. Лентул, вероятно, подойдет туда послезавтра вечером или еще позже - утром на четвертый день. Его войска будут утомлены переходом, и мы, успев отдохнуть, смело нападем на него и разобьем. Потом сейчас же повернем против Геллия и разгромим его армию. После этого беспрепятственно продолжим наш путь к Альпам. Как ты находишь это, Эномай?
- Превосходная мысль, достойная великого полководца! - ответил Эномай. И когда Спартак отпустил Арторикса, он увлек фракийца в свою палатку, где усадил его за стол вместе с своими контуберналиями. Не было только Эвтибиды: у нее было слишком много причин уклоняться от встречи со Спартаком и не показываться ему на глаза.
В дружеской беседе за чашей терпкого, но благородного тронгского вина быстро пробежали несколько часов, и уже далеко перевалило за час первого факела, когда Спартак вышел из палатки германца.
Едва Эномай остался один, как Эвтибида, бледная, с распущенными по плечам рыжими волосами, появилась из особой комнатки, устроенной для нее в палатке начальника германцев. Скрестив руки на груди, она остановилась против Эномая.
- Значит? - спросила Эвтибида. - Значит Спартак снова поведет тебя куда ему вздумается, как он ведет свою лошадь, и будет впредь пользоваться твоей силой и храбростью, чтобы возвышаться самому?
- О! Опять?.. - сказал глухим и грозным голосом германец, свирепо взглянув на девушку. - Когда же ты прекратишь свои подлые клеветы? Когда ты перестанешь вливать в мою кровь яд твоих внушений? - Ты злее, чем волк Фенрис, трижды проклятая женщина!
- Хорошо! Клянусь всеми богами Олимпа... Ты злишься на меня потому, что ты грубый дикарь и глупое животное. И поделом мне, дуре и негоднице, которая любит тебя, хотя должна была бы презирать. Поделом! Очень хорошо!
- Неужели для того, чтобы любить меня, тебе нужно, чтобы я ненавидел Спартака, такого благородного, честного, умного?
- И я, несчастная дурочка, была введена в заблуждение его мнимыми добродетелями и верила, что он не человек, а полубог. Но я должна была, против воли, убедиться, что Спартак - лгун, что он - подлый притворщик в каждом своем поступке, в каждом слове и что один только огонь воспламеняет его грудь огонь честолюбия. Вот тогда-то я убедилась в том, что ты глупее барана...
- Эвтибида! - сказал, дрожа от ярости, голосом, похожим на рев полузадушенного льва, Эномай.
- Я не боюсь твоих угроз! - презрительно сказала гречанка. - Лучше бы я не поверила твоим словам любви - я могла бы тебя ненавидеть так же сильно, как теперь презираю.
- Эвтибида! - закричал глухим, могучим голосом, похожим на удар грома Эномай, в бешенстве поднимаясь с места с грозно поднятыми кулаками.
- Ну! Смелей! - сказала она надменным, вызывающим тоном, подступая к гладиатору. - Ну, вперед, храбрец, ударь, задуши своими чудовищными звериными лапами бедную девушку!... Это принесет тебе больше славы, чем убийство твоих соперников в цирке!.. Ну, смелей!..
При этих словах Эвтибиды Эномай бросился к ней в порыве ярости. Опомнившись, он поднял вверх руки, которыми готов был уже схватить девушку, и, задыхаясь от гнева, сказал:
- Уходи отсюда.., уходи, ради твоих богов.., пока я не потерял еще оставшуюся во мне каплю рассудка.
- И это все, что ты можешь сказать?... И это все, что ты можешь ответить женщине, которая любит тебя, единственному человеку на земле, кто тебя любит?.. Этим ты платишь за мою любовь к тебе? Это благодарность мне за ласку и заботы, какими я тебя окружаю? Это награда за то, что я думаю только о тебе, о твоей славе, о твоей репутации? Хорошо!... Пусть будет так... Я должна была ожидать этого... Делай после этого добро! Заботься о счастье другого! Дура я несчастная!.. Но должна была я думать о тебе?.. Должна была я навлечь на себя твой дикий гнев, чтобы спасти от гнусных интриг, которые замышляются против тебя?!
И после очень короткой паузы, она добавила голосом, который постепенно становился все более дрожащим:
- Я должна была позволить растоптать тебя.., дать тебе погибнуть... Ах, если бы я могла!.. По крайней мере мне не пришлось бы сегодня пережить это торг, гораздо более тяжелое, чем смерть...
Терпеть от тебя оскорбления и брань.., от человека, которого я так любила... Ах, это слишком!..
С этими словами она разразилась безутешными рыданиями. Этого было вполне достаточно, чтобы сбить с толку бедного Эномая, ярость которого мало-помалу уступала место сомнению и неуверенности, а потом жалости, нежности, любви. Когда Эвтибида, закрыв лицо руками, направилась к выходу, он, подбежав к дверям, сказал заискивающим голосом:
- Прости меня... Эвтибида... Я не знаю, что мне сказать.., что мне делать... Не покидай меня так, прошу тебя!
- Отойди, ради богов-покровителей Афин! - сказала куртизанка, гордо поднимая лицо и устремляя на Эномая глаза, полные негодования. - Отойди... Оставь меня в покое и дай мне в другом месте пережить мой позор, мое горе и нежные воспоминания о разбитой любви...
- О, никогда.., никогда!... Я не допущу, чтобы ты ушла... Я не позволю тебе так уйти... - сказал германец, схватив девушку за руку и с мягким насилием увлекая ее в глубь палатки. - Выслушай меня... Прости, Эвтибида! Выслушай меня, прошу тебя.
- Слушать еще ругань, еще оскорбления? Оставь меня, дай мне уйти, Эномай, чтобы я могла избежать самого тяжкого горя - увидеть, как ты снова бросишься на меня.
- Нет.., нет... Эвтибида.., не думай, что я на это способен. Не своди меня с ума! Выслушай меня, или я перережу себе глотку здесь, в твоем присутствии.
И с этими словами он вытащил кинжал, висевший у него на поясе.
- Ах, нет!... Нет!!. Клянусь молниями Юпитера! - воскликнула, притворившись испуганной, куртизанка, с мольбой протягивая свои маленькие ручки к гиганту.
И еще более слабым и печальным голосом добавила:
- Твоя жизнь мне слишком дорога.., слишком драгоценна... О, мой обожаемый Эномай.., о любовь моя!
- О, моя Эвтибида, - сказал нежным и полным любви голосом гладиатор, прости мне мой глупый гнев.., прости.., прости...
- О, золотое сердце, о, благороднейшая душа, - произнесла растроганным голосом девушка; все лицо ее осветилось улыбкой, и она обвила руками шею гиганта, находившегося у ее ног. - Я тоже должна просить прощенья за гнев, с которым я накинулась на тебя и который довел тебя до бешенства.
Спустя мгновение, она прибавила томным голосом:
- Я слишком люблю тебя... Я бы не могла жить без тебя!.. Простим друг друга и забудем...
- О, добрая моя.., о, великодушная Эвтибида!..
Вдруг девушка выскользнула из рук Эномая и вкрадчиво спросила его:
- Веришь ли ты, что я тебя люблю?
- О, я верю этому, как верю во всемогущую силу Одина.
- В таком случае, клянусь золотыми стрелами Дианы, неужели ты Мог хоть один миг думать, что я не желаю тебе добра?
