Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант
Им был Бернар-Рене Жордан, маркиз де Лонэ, человек, как нас уверяют, благородного воспитания и приятного характера.16 Он вежливо принял депутацию. Они предложили гарантировать спокойное поведение мятежников, если он снимет пушки с огневых позиций и прикажет своим 114 солдатам не стрелять. Он согласился и пригласил гостей на обед. Другой комитет получил аналогичное обещание, но осаждающие закричали, что им нужны не слова, а боеприпасы.
Пока обе стороны вели переговоры, ловкие рабочие забрались на пульт управления и опустили два разводных моста. Жаждущие нападения бросились через них во двор; де Лонэ приказал им вернуться; они отказались; его солдаты открыли по ним огонь. Захватчикам пришлось несладко, когда французский гарнизон подвез пять пушек и начал разрушать стены. Под этим прикрытием толпа ворвалась в тюрьму и вступила в рукопашную схватку с солдатами; девяносто восемь нападавших были убиты, один — защитник, но толпа становилась все многочисленнее и яростнее. Де Лонэ предложил сдаться, если его людям позволят выйти с оружием в руках. Вожди толпы отказались. Он уступил. Победители убили еще шестерых солдат, освободили семерых пленных, захватили боеприпасы и оружие, взяли де Лонэ в плен и с триумфом промаршировали к гостинице де Виль. По дороге некоторые из толпы, разъяренные понесенными потерями, избили замешкавшегося аристократа до смерти, отрубили ему голову и насадили на пику. Жак де Флессель, купец-провокатор, который ввел в заблуждение избирателей относительно местонахождения оружия, был зарублен на площади Грев, и его отрубленная голова была добавлена к параду.
15 июля выборщики ассамблей сделали Бейли мэром Парижа, выбрали Лафайета во главе новой Национальной гвардии, и счастливые санкюлоты начали сносить камень за камнем Бастилию. Король, потрясенный и напуганный, отправился в Собрание и объявил, что распускает войска, которые ввели в Версаль и Париж. 16 июля конференция дворян посоветовала ему уехать под защиту отходящих полков и искать убежища в какой-нибудь провинциальной столице или при иностранном дворе. Мария-Антуанетта горячо поддержала это предложение и собрала в дорогу свои драгоценности и другие переносные сокровища.17 Вместо этого семнадцатого числа Людовик отозвал Неккера, к радости финансовых кругов и населения. Восемнадцатого числа король отправился в Париж, посетил Отель де Виль и в знак согласия с новым советом и режимом прикрепил к своей шляпе красно-бело-голубую кокарду Революции. Вернувшись в Версаль, он обнял жену, сестру и детей и сказал им: «К счастью, не было пролито больше крови, и я клянусь, что никогда ни одна капля французской крови не будет пролита по моему приказу».18 Его младший брат граф д'Артуа, взяв с собой жену и любовницу,19 возглавил первую группу эмигрантов, покинувших Францию.
III. ВСТУПЛЕНИЕ МАРАТА: 1789 ГОД
Взятие Бастилии было не просто символическим актом и ударом по абсолютизму; оно спасло Собрание от подчинения армии короля в Версале, а новое правительство Парижа — от господства окруженных войск. Совершенно непреднамеренно она сохранила буржуазную революцию; но она дала людям столицы оружие и боеприпасы, что позволило дальнейшее развитие пролетарской власти.
Это придало новую смелость и прибавило читателей журналам, которые еще больше взбудоражили парижан. Gazette de France, Mercure de France и Journal de Paris были старыми газетами и держались на одном уровне; теперь появились «Парижские революции» Лустало (17 июля 1789 года), «Французский патриот» Бриссо (28 июля), «Друзья народа» Марата (12 сентября), «Революции Франции» Десмулена (28 ноября)… Добавьте к этому дюжину памфлетов, рождающихся каждый день, бунтующих в условиях свободы печати, возводящих новых кумиров, рушащих старые репутации. Мы можем представить себе их содержание, отметив происхождение слова libel от их названия libelles — маленькие книжки.
Жан-Поль Марат был самым радикальным, безрассудным, беспощадным и сильным из новых книжников. Он родился в Невшателе, Швейцария, 24 мая 1743 года, от матери-швейцарки и отца-сардинца, и не переставал поклоняться другому местному экспатрианту — Руссо. Он изучал медицину в Бордо и Париже и с умеренным успехом практиковал ее в Лондоне (1765–77). Рассказы о преступлениях и нелепостях, которые он там совершал, были, вероятно, выдуманы его врагами в соответствии с журналистской лицензией того времени.20 Он получил почетную степень Сент-Эндрюсского университета, который, однако, по словам Джонсона, «становился богаче с каждым днем».21 Марат писал на английском языке и опубликовал в Лондоне (1774) «Цепи рабства», пламенное обличение европейских правительств как заговоров королей, лордов и духовенства с целью одурачить народ и держать его в подчинении. Он вернулся во Францию в 1777 году, служил ветеринаром в конюшнях графа д'Артуа и дослужился до должности врача в графском корпусе. Он заслужил определенную репутацию как специалист по легким и глазам. Он опубликовал трактаты по электричеству, свету, оптике и огню; некоторые из них были переведены на немецкий язык; Марат считал, что они дают ему право на членство в Академии наук, но его нападки на Ньютона вызвали подозрения у академиков.
Он был человеком с повышенной гордыней, которому мешала череда болезней, делавших его раздражительным вплоть до бурных страстей. Его кожа поражалась неуправляемым дерматитом, от которого он находил временное облегчение, сидя и занимаясь писательством в теплой ванне.22 Его голова была слишком массивной для его пяти футов роста, а один глаз был выше другого; понятно, что он стремился к одиночеству. Врачи часто пускали ему кровь, чтобы облегчить его боли; в более спокойные промежутки времени он пускал кровь другим. Он работал с интенсивностью всепоглощающей амбиции. «Из двадцати четырех часов на сон я отвожу только два — ….. Я не играл пятнадцать минут уже более трех лет».23 В 1793 году, возможно, от слишком долгого пребывания в помещении, у него заболели легкие, и он почувствовал, неизвестно почему, что Шарлотте Кордей осталось жить недолго.
Его характер страдал от его недугов. Его компенсаторное тщеславие, приступы вспыльчивости, мания величия, яростные обличения Неккера, Лафайета и Лавуазье, безумные призывы к насилию над толпой перекрывали фонд храбрости, индустрии и
