Ярослав Ивашкевич - Мать Иоанна от ангелов
- Вот уже несколько месяцев мы здесь страдаем, - молвила она, - терзают нас великие напасти, и ксендзы, что давно уже находятся здесь, не могут с ними справиться. Вся надежда у меня и у прочих сестер на вас, отец. Столь праведный муж...
Ксендз Сурин с легким нетерпением ее прервал:
- Мне поручено заняться только твоей особой, дочь моя. Прочие монахини останутся под опекой других ксендзов.
- Вот как? Это хорошо, - сказала мать Иоанна, не подымая глаз. Конечно, если злые духи оставят меня, то они и от других сестер отстанут. С меня-то все и началось, - добавила она чуть хвастливо.
- Я постараюсь изгнать твоего беса...
Мать Иоанна живо ответила:
- Во мне сидят восемь бесов: Бегемот, Валаам, Исаакарон, Грезиль, Амман, Асмодей, Бегерит, Левиафан и Запаличка, - перечислила она единым духом и сразу умолкла, словно в испуге.
Отец Сурин взглянул на нее чуть удивленно.
- Не верь им, дочь моя. Впрочем, один демон может называть себя многими именами. Зло может иметь много форм и обликов. Чтобы достойно приготовиться к предстоящему нам труду, я полагаю, дочь моя, надлежит начать с исповеди и причащения.
Мать Иоанна довольно равнодушно ответила:
- Я уже просила преподобных отцов отслужить нынче и завтра обедню, дабы их молитвы удерживали бесов подальше от нас в дни приготовления к исповеди и причащению святых тайн. Они обещали. Надеюсь, что и вы, отец, присоединитесь к их молитвам.
- Разумеется, дочь моя. Давно вы не были на исповеди?
- С той поры, как впервые вселились в нас бесы, полгода уже.
- О, очень давно! А почему так долго откладывали покаяние?
- Не мы откладывали - бесы. Они не разрешали нам подойти к причастию.
- О! - серьезно протянул ксендз Сурин. - Бесы не разрешали? А не собственная ли ваша духовная леность Воплотилась в этих бесах?
Мать Иоанна впервые за всю беседу открыла глаза и посмотрела на ксендза с явным недовольством. В ее глазах блеснули затаенные искорки, появилось что-то загадочное и тревожащее.
- Стало быть, вы, отец, не верите, что я одержима дьяволом?
- Дитя мое, - мягко сказал ксендз Сурин, - к сожалению, я должен верить, хотя бы и не желал этого. Но пути, коими сатана проникает в душу нашу, многообразны.
- На сей раз то был путь колдовства, - прошептала внезапно со злобой мать Иоанна. - Этот страшный колдун вливал в нас свой яд сквозь стены, преграждающие доступ в обитель нашу.
- Увы, доступ здесь был весьма нетрудным, - с горечью заметил ксендз Сурин.
- И кто же я такая? - вдруг воскликнула скорбно мать Иоанна. - Я, жалкая раба божия, я, славившая господа в убогом этом монастыре! Кто мог меня здесь отыскать? Я - монахиня, мой отец, правда, князь, но из обедневшего рода, живет среди смоленских болот, и никто о нем знать не знает. Кто ж я такая, я смиренная сестра, чтобы на меня напало целых восемь могучих демонов?.. - Тут она прервала свои жалобы и прибавила деловитым тоном: - Надобно вам знать, отец, что это самые могучие демоны, истинные князья тьмы...
- Откуда тебе это известно, дочь моя?
- О, они непрестанно об этом твердят. Будь они бесы помельче, они бы давно уже покорились экзорцизмам ксендза Лактанциуша и ксендза Игнация. О, это могучие владыки! - воскликнула она с оттенком горделивого самодовольства.
Отец Сурин нахмурил брови.
- Мы мало знаем о природе демонов, - молвил он, - но и то, что они сами сообщают нам устами одержимых, не заслуживает безусловного доверия. Неужто тебе никогда не приходило на ум, что это исчадия лжи?
- А что такое ложь, преподобный отче, и что такое правда?
При этом вопросе отец Сурин откинул голову назад и строго взглянул на монахиню. Мать Иоанна от Ангелов сидела, сжавшись, как кролик, глаза ее опять закрылись, и только на пухлых губах играло что-то вроде усмешки. Губы были ярко-красные и резко выделялись на бледном лице, усеянном густыми кучками желтых веснушек. Похоже было, что мать Иоанна насмехается над духовным своим отцом.
- Если тебе не под силу отличить ложь от правды, дочь моя, - сказал он, - слушайся в этом своих наставников и руководителей. Но каждому христианину надлежит иметь совесть, чуткую совесть, которая укажет ему границу между черным и белым.
- А то, что по моей вине погиб ксендз Гарнец, это зло? - спросила она и твердо сжала губы, ставшие в этот миг тонкими, как у змеи.
- Пусть тебе ответит на это твоя совесть, - помолчав, сказал ксендз Юзеф. - Когда послезавтра приступишь к исповеди, скажешь мне, что ты об этом думаешь. Что думаешь на самом деле. Если ксендз Гарнец был невиновен, а, кажется, так и было...
- Виновен, виновен, отец, верь мне, виновен! - вдруг завопила настоятельница и, вскочив из кресла, подбежала к столу, у которого сидел ксендз Сурин. - Виновен, виновен! О, если б я рассказала тебе, отче, обо всех ужасах, которые испытала из-за этого человека, обо всех этих мерзостях... Я расскажу тебе, я должна рассказать, но в другой раз. Ведь ты, отче, должен узнать всю мою душу, все страдание мое, все, что я переживала и переживаю. Ведь тебе ведено спасти меня из бездны одиночества, из бездны, в которую ввергнул меня господь бог...
Ксендз мягким жестом отстранил ее.
- Сядь, дочь моя, - сказал он, - сядь и успокойся. У каждого из нас свой крест, и мы должны нести его до гроба. Быть может, мне удастся просветить твой разум. Никто из нас, что бы ни чудилось нам порою, не одинок на свете. Лучший наш друг всегда с нами, и мы можем в любую минуту призвать его и открыть перед ним все свое естество. Никто не одинок на свете, сестра, никто! - возвысил голос ксендз Сурин. - Наш опекун и друг, господь наш и отец всегда с нами! И к тому же сколько утешителей посылает он нам! Святейшие твои покровители, которых ты себе избрала, ангелы пресветлые, - разве есть лучшие заступники для нас и молитв наших? А среди них тот, кому предназначено быть с нами от колыбели до могилы, наш ангел-хранитель...
Мать Иоанна опять вскочила из кресла и упала на колени перед ксендзом, такая маленькая, что ее голова едва возвышалась над дубовым столом. Простирая к ксендзу руки с длинными, тонкими пальцами, она вдруг зачастила тихо, таинственно, слова ее дробно катились одно за другим, как рассыпающиеся по полу бусы.
- Я видела его, видела, - говорила она, - я была тогда больна, очень больна, и было мне видение; все меня покинули, никого не было рядом со мною, несчастной, я лежала в горячке. В страшной горячке, ужасные призраки терзали меня целых четыре недели, и, наконец, на пятой я увидела... я узрела их, стоявших у моей постели, между постелью и стеной... Мой духовник - тогда им был ксендз Мухарский - и мой ангел-хранитель, похожий на Казюка, работника из корчмы, только волосы у него были длинные-длинные, на плечи падали, даже на сутану ксендза Мухарского... И еще святой Иосиф... Святой Иосиф был такой красивый, такой сияющий! И он-то склонился надо мной, коснулся моей груди, и боль исчезла, - я сразу почувствовала, что могу встать, почти сразу, а в том месте, которого коснулся перстами святой Иосиф, на сорочке осталось пять капель благовонного бальзама.
Ксендз Сурин недоверчиво отодвинулся от нее. Мать Иоанна от Ангелов, видя его равнодушие, встала, вытерла руками увлажнившиеся глаза и вернулась в свое кресло.
- Прости, - сказала она спокойно и сдержанно, - я постараюсь больше не увлекаться. Но мне ведь некому рассказать обо всем том, что меня терзает. И страшит! Вспышки эти ни к чему, надо тебе, отче, рассказать все по порядку.
- Да, дочь моя, по порядку. Тебе надо успокоиться. Не следует возлагать на мой приезд чрезмерных надежд. Пред лицом бога человек всегда одинок, но пред другими людьми он всегда может призвать в свидетели бога. Бог всегда с ним. На этот раз довольно, закончим нашу беседу, после полудня я хотел бы собрать всех вас в большой трапезной, дабы вы подготовились к послезавтрашней исповеди.
- Сестра Малгожата, привратница наша, - спокойно молвила настоятельница, сидя в кресле, - укажет вам, отец, вашу комнату в верхнем помещении амбара, где живут все ксендзы. Обед приносят им в полдень. Ужин в шесть часов. В семь последняя молитва - не для сестер, - последняя вечерняя молитва в костеле. Потом уже только молитва в обители. Мы молимся... насколько можем.
- Правильно делаете, сестры, - сказал ксендз Сурин, вставая с кресла, правильно делаете. Итак отныне начинается, дочь моя, наша совместная жизнь, - вдруг изменившимся, ласковым тоном продолжал он, протягивая руки матери Иоанне. - Надо надеяться, что будет она удачной и послужит ко приумножению славы господа на земле. Молитесь, молитесь!
Мать Иоанна от Ангелов сидела в кресле неподвижно, с закрытыми глазами. Лицо ее выражало восторг, словно она слушала райское пенье или нежные звуки органа, только слегка подрагивал уголок рта. Отец Сурин так и застыл с простертыми руками, потом опустил их.
Но тут мать Иоанна легко поднялась и подошла к нему, сделав эти два-три шага уверенно и как-то очень изящно, будто танцуя; она преклонила колени пред отцом Суриным и поцеловала край его сутаны, затем припала к его рукам, и ксендз, растроганный, не отнимал их.
