Александр Грин - Трагедия плоскогорья Суан

Тинг, не удержавшись, заскакал справа, остановился и был на земле раньше, чем Блюм бросился на него. Две темные фигуры стояли друг против друга. Карабин Тинга, направленный в голову Блюма, соединял их. Блюм широко и глубоко вздыхал, руки его, поднятые для удара, опустились с медленностью тройного блока.

- Это вы, Гергес? - сказал Тинг. Деланное спокойствие его тона звучало мучительной, беспощадной ясностью и отчетливостью каждого слова. - Хорошо, если вы не будете шевелиться. Нам надо поговорить. Сядьте.

Блюм затрепетал, изогнулся и сел. Наступил момент, когда не могло быть уже ничего странного, смешного или оскорбительного. Если бы Тинг приказал опуститься на четвереньки, и это было бы исполнено, так как в руках стоящего была смерть.

- Я буду судить вас, - быстро произнес Тинг. - Вы - мой. Говорите.

- Говорить? - спросил Блюм совершенно таким же, как и охотник, отчетливым, тихим голосом. - А что? В конце концов я неразговорчив. Судить? Бросьте. Вы не судья. Что вы хотите? Нажмите спуск, и делу конец. Убить вы можете меня, и с треском.

- Гергес, - сказал Тинг, - значит, конец. Вы об этом подумали?

- Да, я сообразил это. - Самообладание постепенно возвращалось к Блюму, наполняя горло его сухим смехом. - Но что же, я хорошо сделал дело.

Палец Тинга, лежавший на спуске курка, дрогнул и разжался. Тинг опустил ружье, - он боялся нового, внезапного искушения.

- Вы видите, - продолжал Блюм, оскаливаясь, - я человек прямой. Откровенность за откровенность. Вы грозитесь меня убить, и так как я влез к вам в душу, вы можете и исполнить это. Поэтому выслушайте меня.

- Я слушаю.

- "Ассунта, - кривляясь, закричал Блюм. - О, ты, бедное дитя". Вы, конечно, произносили эти слова; приятно. Очень приятно. Она милая и маленькая. Вы мне противны. Почему я мог думать, что вы не спите еще? Вам тоже досталось бы на орехи. План мой был несколько грандиознее и не удался, черт с ним! Но верите ли, это тяжело. Я это поставлю в счет кому-нибудь другому. Хотя, конечно, я нанес вам хороший удар. Мне сладко.

- Дальше, - сказал Тинг.

- Во-первых, я вас не боюсь. Я - преступник, но я под защитой закона. Вы ответите за мою смерть. Вероятно, вы гордитесь тем, что разговариваете со мной. Не в этом дело. У меня столько припасено гостинцев, что глаза разбегаются. Я выложу их, не беспокойтесь. Если вы прострелите мне башку, то будете по крайней мере оплеваны. Если бы я убил вас раньше ее... то... впрочем, вы понимаете.

- Я ничего не понимаю, Гергес, - холодно сказал Тинг, - мне противно слушать вас, но, может быть, этот ваш бред даст мне по крайней мере намек на понимание. Я не перебью вас. Я слушаю.

- Овладеть женщиной, - захлебываясь и торопясь, продолжал Блюм, как будто опасался, что ему выбьют зубы на полуслове, - овладеть женщиной, когда она сопротивляется, кричит и плачет... Нужно держать за горло. После столь тонкого наслаждения я убил бы ее тут же и, может быть, привел бы сам в порядок ее костюм. Отчего вы дрожите? Погода ведь теплая. Я не влюблен, нет, а так, чтобы погуще было. У нее, должно быть, нежная кожа. А может быть, она бы еще благодарила меня.

Раз сорвавшись, он не удерживался. В две-три минуты целый поток грязи вылился на Тинга, осквернил его и наполнил самого Блюма веселой злобой отчаяния, граничащего с исступлением.

- Дальше, - с трудом проговорил Тинг, раскачиваясь, чтобы не выдать себя. Дрожь рук мешала ему быть наготове, он сильно встряхнул головой и ударил прикладом в землю. - Говорите, я не перебью вас.

- Сказано уже. Но я посмотрел бы, как вы припадете к трупу и прольете слезу. Но вы ведь мужчина, сдержитесь, вот в чем беда. В здешнем климате разложение начинается быстро.

- Она жива, - сказал Тинг, - Гергес, она жива.

- Ложь.

- Она жива.

- Вы хотите меня помучить. Вы врете.

- Она жива.

- Прицел был хорош. Тинг, что вы делаете со мной?

- Она жива.

- Вы помешались.

- Она жива, говорю я. Зачем вы сделали это?

- Тинг, - закричал Блюм, - как смеете вы спрашивать меня об этом! Что вы - ребенок? Две ямы есть: а одной барахтаетесь вы, в другой - я. Маленькая, очень маленькая месть, Тинг, за то, что вы в другой яме.

- Сон, - медленно сказал Тинг, - дикий сон.

Наступило молчание. Издыхающая лошадь Блюма забила передними ногами, приподнялась и, болезненно заржав, повалилась в траву.

- Ответьте мне, - проговорил Тинг, - поклянетесь ли вы, если я отпущу вас, спрятать свое жало?

Блюм вздрогнул.

- Я убью вас через несколько дней, если вы это сделаете, - сказал он деловым тоном. - И именно потому, что я говорю так, вы, Тинг, освободите меня. Убивать безоружного не в вашей натуре.

- Вот, - продолжал Тинг, как бы не слушая, - второй раз я спрашиваю вас, Гергес, что сделаете вы в этом случае?

- Я убью вас, милашка. - Блюм ободрился, сравнительная продолжительность разговора внушала уверенность, что человек, замахивающийся несколько раз, не ударит. - Да.

- Вы уверены в этом?

- Да. Разрешите мне убить вас через неделю. Я выслежу вас, и вы не будете мучиться. Вы заслужили это.

- Тогда, - спокойно произнес Тинг, - я должен предупредить вас. Это говорю я.

Он вскинул ружье и прицелился. Острые глаза его хорошо различали фигуру Блюма; вначале Тинг выбрал голову, но мысль прикоснуться к лицу этого человека даже пулей была ему невыразимо противна. Он перевел дуло на грудь Блюма и остановился, соображая положение сердца.

- Я пошутил, - глухо сказал Блюм. Холодный, липкий пот ужаса выступил на его лице, движение ружья Тинга было невыносимо, оглушительно, невероятно, как страшный сон. Предсмертная тоска перехватила дыхание, мгновенно убив все, кроме мысли, созерцающей смерть. Его тошнило, он шатался и вскрикивал, бессильный переступить с ноги на ногу.

- Я пошутил. Я сошел с ума. Я не знаю. Остановитесь.

И вдруг быстрый, как молния, острый толчок сердца сказал ему, что вот это мгновение - последнее. Пораженный, Тинг удержал выстрел: глухой, рыдающий визг бился в груди Блюма, сметая тишину ночи.

- А-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! - кричал Блюм. Он стоял, трясся и топал ногами, ужас душил его.

Тинг выстрелил. Перед ним на расстоянии четырех шагов зашаталась безобразная, воющая и визжащая фигура, перевернулась, взмахивая руками, согнулась и сунулась темным комком в траву.

Было два, остался один. Один этот подозвал лошадь, выбросил из ствола горячий патрон, сел в седло и уехал, не оглянувшись, потому что мертвый безвреден и потому что в пустыне есть звери и птицы, умеющие похоронить труп.

VII

САМАЯ МАЛЕНЬКАЯ

- Тинг, ты не пишешь дней двадцать?

- Да, Ассунта.

- Почему? Я здорова, и это было, мне кажется, давно-давно.

Тинг улыбнулся.

- Ассунта, - сказал он, подходя к окну, где на подоконнике, подобрав ноги, сидела его жена, - оставь это. Я буду писать. Я все думаю.

- О нем?

- Да.

- Ты жалеешь?

- Нет. Я хочу понять. И когда пойму, буду спокоен, весел и тверд, как раньше.

Она взяла его руку, раскачивая ее из стороны в сторону, и засмеялась.

- Но ты обещал написать для меня стихи, Тинг.

- Да.

- О чем же? О чем?

- О тебе. Разве есть у меня что-либо больше тебя, Ассунта?

- Верно, - сказала маленькая женщина. - Ты прав. Это для меня радость.

- Ты сама - радость. Ты вся - радость. Моя.

- Какая радость, Тинг? Огромная, больше жизни?

- Грозная. - Тинг посмотрел в окно; там, над провалом земной коры, струился и таял воздух, обожженный полуднем. - Грозная радость, Ассунта. Я не хочу другой радости.

- Хорошо, - весело сказала Ассунта. - Тогда отчего никто меня не боится? Ты сделай так, Тингушок, чтобы боялись меня.

- Грозная, - повторил Тинг. - Иного слова нет и не может быть на земле.

ПРИМЕЧАНИЯ

Трагедия плоскогорья Суан. Впервые - в журнале "Русская мысль", 1912, № 7.

Кларет - сорт вина.

Гризли - крупный американский серый медведь.

Пластрон - туго накрахмаленная грудь мужской верхней сорочки.

Синодик - поминальная книжка.

Ю.Киркин