(Исецкий) Соломон - Ленин и его семья (Ульяновы)

Я невольно улыбнулся. Он скосил свои узенькие маленькие глаза монгольского типа с горевшим в них злым ироническим огоньком и сказал:

— Вы улыбаетесь! Дескать, все это бесплодные фантазии. Я знаю все, что вы можете сказать, знаю весь арсенал тех трафаретных, изби­тых, якобы марксистских, а в сущности буржуазно-меньшевистских ненужностей, от которых вы не в силах отойти даже на расстояние ку­риного носа… Мы забираем и заберем как можно левее!..

Улучив минуту, когда он на миг смолк, точно захлебнувшись сво­ими собственными словами, я поспешил ему возразить:

— Все это очень хорошо. Допустим, что вы дойдете до самого что ни есть левейшего угла… Но вы забываете закон реакции, этот чисто механический закон отдачи. Ведь вы откатитесь по этому закону черт знает куда!..

— И прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно, пусть так, но в таком случае это говорит лишь за то, что надо еще более забирать влево!.. Это вода на мою мельницу…» — Авт. ).

Не помню уж точно как, далее Ленин завел с тем же Саней разговор о парламентаризме. Дело в том, что в своем докладе Ленин говорил по поводу значения со­циал-демократической думской фракции. И вот, хотя и робко и запинаясь, Саня, при моем содействии (я знал его взгляды и чисто детские рассуждения и обоснова­ния), высказал свой отрицательный взгляд на парламен­таризм. Он повторял, как хорошо натасканный попугай, что парламент отжил свое, что он всюду падает как пе­режиток и является учреждением чисто буржуазным…

— Вот как! — снова сцепился Ленин с ним. — Так что вы считаете, товарищ Саня, что для России парла­ментский режим тоже пережиток, который можно спо­койно выбросить, как яичную скорлупу! Великолепно, я принимаю ваше глубокомысленное решение и всеми ме­рами приветствую его. Итак, долой парламенты всего мира, вплоть до старейшего из них английского! До­лой!.. Ну, а что же вы предлагаете взамен этих отжив­ших учреждений? Ведь вы, конечно, как ортодоксальный максималист, считаете, что и мировая — о российской мы, конечно, и говорить не желаем — буржуазия вы­полнила свою историческую миссию, а потому долой и ее?.. Так ведь?

— Да, так, — робко проскрипел Саня.

— Правильно, — ехидным тоном сказал Ленин, — принимаю и даже ставлю вопрос шире. Принимаю, что вообще и демократия, и ее режим тоже отжили свое. Принимаю и приветствую глубокие заключения товари­ща Сани… Да здравствует максимализм, а следователь­но, по-максималистски же и немедленная диктатура пролетариата! Так, верно я говорю? Черт с ними и с кре­стьянами — ведь и они тоже мелкие буржуа, а значит, говорю о России, пусть и они исчезнут также с лица земли, как рудимент… Хорош. Ну а предлагаемый образ правления, раз вы изволите уничтожить парламент? Ну, мудрый Эдип, разреши!!..

Я не принимал участия в этом неинтересном мне споре, оставляя Саню на произвол судьбы. Я хорошо знал всю нелепость взглядов Сани, если это можно на­звать взглядами, но я с любопытством следил за мане­рой поведения Ленина. Мне казалось, что совершенно невежественный мальчик Саня просто не стоил тех гро­мов, которыми разразил его Ленин.

— Да, вместо парламента нужны облеченные всей полнотой власти советы, — с трудом выжал из себя Са­ня трафаретный ответ.

— Ну, вот мы. слава Богу, и договорились! — вос­кликнул Ленин, как-то провокационно ободряя Са­ню. — Исполать тебе, детинушка, что умел ответ де­ржать. Но вот еще один вопрос, который нам следует разрешить… Раз вы так блестяще разрешили вопрос указанием на советы, может быть, вы скажете мне, а как же быть… — говорю под углом не всего человече­ства, а с точки зрения наших российских интересов, нам уж не до всего человечества, где уж тут, дай Бог самих себя устроить… Так вот, как быть с идеей Уч­редительного собрания, этой старой мечтой российского освободительного движения? Что ж, и ее надо похе­рить?

— Да, похерить, — вымолвил Саня таким тоном, точно он чувствовал, что тонет и что все равно уж пропадать…

Ленин как-то мелко торжествовал. Его маленькие глазки светились лукавством кошки, готовой сейчас броситься на мышонка, перед которым путь к норе был отрезан. И он накинулся на него, пересыпая свои слова совершенно ненужными оскорбительными личны­ми выпадами… Он крикливо и демагогически (хотя мы были втроем) построенными оборотами начал читать ему целую передовую статью о пользе парламента, о том, что демократии предстоит еще широкое будущее, что класс буржуазии далеко не сказал еще своего по­следнего слова и не скоро его скажет, что диктатура рабочего класса пока еще химера, что Учредительное собрание есть реальная, глубоко затаенная мечта всего русского народа, без различия классовых и иных пере­городок, и что оно является необходимым этапом к установлению того правления, которое будет угодно су­веренному, свободному народу.

— Ну, а вы, мой мудрый Эдип, уже решили вопрос об этом правлении! Какого черта созывать Учредитель­ное собрание, когда товарищ Саня сам уже решил все!.. Советы, говорите вы? Великолепно, да здравствуют сове­ты и все вообще идеи господ Троцких, Хрусталевых и иже с ними!.. Слава и вам, товарищ Саня, хотя… ах, «муж многоопытный, губит тебя твоя мудрость»…

Попозже в тот же день, когда Саня уже ушел, я обратился к Ленину с дружеским упреком в самой мяг­кой форме:

— И охота вам была, Ильич, так зло спорить с Са­ней, — ведь это еще мальчик, попавший в вихрь рево­люции…

— А черт с ним, — как-то подчеркнуто злобно от­ветил Ленин, — дураков учить надо, ведь дураков, го­ворит пословица, и в церкви бьют, пусть он сам на се­бя пеняет, что я его отшлепал…

— Да Саня вовсе не дурак, — ответил я, — это просто мальчик, очень невежественный, который чисто темпераментно пристал к революции и которому и в силу его юности психологически нужно было пристать к самому левому течению…

— Плевать я хотел на него, — грубо и вульгарно отмахнулся Ленин.

ГЛАВА 7

Ленин заботится о нуждающемся товарище. — Его поза.

Я не любил Ленина и никогда не состоял в рядах его поклонников. Но долг беспристрастного «летописца» обязывает меня не скрывать того светлого, что мне (правда, «на экране моей памяти» этого светлого сохра­нилось очень немного) пришлось в нем подметить.

Перед своим докладом Ленин, собираясь вместе со мной идти в «Мэзон дю Пепль» (Дом Народов. — Ред.), в одной из аудиторий которого должно было со­стояться собрание, вынув свою записную книжку, порывшись в ней, попросил меня познакомить его с одним из эмигрантов, известным под именем «товарищ Митя». Он был наборщиком и жил в Брюсселе с молодой же­ной и очень нуждался. Как секретарь группы, я распо­лагал спорадически небольшими средствами, из которых, с разрешения бюро группы, оказывал ему посильную помощь.

— Вы не знаете, Георгий Александрович, он очень нуждается? — спросил Ленин.

Я подтвердил и иллюстрировал его нужду.

— Дело в том, — сказал Ленин, — что он писал мне и просил помочь. Я могу в качестве члена Интер­национального Бюро выхлопотать ему то или иное посо­бие… Сколько, вы думаете, надо ему выдать?

Я указал как на минимальную сумму пособия на пятьдесят франков: в то время в Бельгии можно было на эту сумму одному человеку прожить полмесяца.

— Что вы, что вы? — сказал Ленин, и во взгляде его я прочитал выражение какой-то теплоты. — Он, ви­дите ли, пишет, что через некоторое время, счастли­вец, — вздохнул он (Ленин, как и его жена. Надежда Константиновна, очень, но тщетно хотели иметь ребенка. — Авт. ), — его жена ждет ребенка… Так что пятьдесят будет маловато, а? Как вы думаете?

Тогда я удвоил сумму пособия. Но Ленин, согласив­шись со мной, просил меня уведомить его, когда насту­пит минута родов, чтобы устроить Мите еще одно посо­бие, что я, конечно, и исполнил.

В «Мэзон дю Пепль» мы пошли с ним к Гюйсману, секретарю Интернационального Бюро, и Ленин попросил его выдать сто франков для Мити. Отмечу, что, когда Митя, пораженный таким крупным пособием (по совре­менному индексу это составляло не менее тысячи фран­ков), благодарил Ленина, тот страшно сконфузился и стал валить «вину» на меня.

Весть о крупном пособии быстро распространилась по эмиграции, и к Ленину с аналогичными просьбами обра­тились еще два-три товарища, и он по совещании со мной как секретарем выхлопотал и для них, правда, не­большие пособия.

Может быть, мы все мало знали Ленина и, имея с ним общение исключительно деловое, не обращали вни­мания на эти черты его характера? Может быть, в нем тлели и обыкновенные чувства?.. Так хотелось бы ве­рить!.. Напомню об его отношении к матери…

Но раз я коснулся этой стороны, не могу не сопо­ставить с этим его отношение к посторонним, неизве­стным ему товарищам, его отношение к Менжинскому, его старому товарищу и другу, о чем я выше уже го­ворил. В течение этого пребывания Ленина у меня я несколько раз говорил ему о тяжелом положении Мен­жинского, человека крайне застенчивого, который сам лично предпочел бы умереть (я его застал умирающим от своей болезни, в крайней бедности, но он никому не говорил о своем положении), но ни за что не об­ратился бы к своим друзьям или товарищам. Но Ле­нин относился к моим указаниям совершенно равно­душно и даже жестко-холодно. Он ничего не сделал для него…