Сергей Сартаков - Свинцовый монумент
- Ты сам не решился! Ты не встретился с ней?
И снова Мирон ответил ему точно таким же движением головы: нет.
По дороге со стороны города катилась грузовая машина. Водитель сигналил часто и непрерывно, требуя освободить ему путь. Андрей оттащил Мирона в сторону. Подпрыгивая на выбоинах и обдавая душным, копотным дымом солярки, машина пронеслась мимо. Водитель погрозил кулаком.
- Давай посидим на травке, - предложил Андрей. - Тут нам все время будут мешать.
Они отошли в глубь сосняка, перемешанного с березками. Мирон послушно двигался вслед за Андреем. Трава была основательно вытоптана, валялись обрывки газет, измятые пустые пачки из-под сигарет, консервные банки, бутылки - следы воскресного "культурного" отдыха, - но все-таки Андрей отыскал небольшой бугорок, поросший брусничником и толокнянкой. Мирон первым опустился на землю, не снимая своего праздничного пиджака. Андрею захотелось предостеречь его - зеленые травяные пятна трудно смываются с шерстяной ткани, но понял, что на эти слова Мирон все равно не обратит внимания. Только на очень важном, на том, что так перевернуло за ночь Мирона, можно постепенно его разговорить. Андрей улегся рядом.
- О чем заявление ты давал на подпись Федору Ильичу? - спросил, растирая между пальцами жесткий брусничный листок.
Мирон закинул руки под голову. Лицо у него немного просветлело, он шумно втягивал в себя легкий лесной воздух открытым ртом.
- Об увольнении. Уезжаю, - коротко, как само собой разумеющееся, ответил он.
Чего-чего, а такого ответа Андрей не ожидал. Мирон увольняется, куда-то уезжает, ни с кем в семье не посоветовавшись, бросает дом родной, а Ольгу он, похоже, вчера даже не видел, не разговаривал с ней. Но что же с ним тогда случилось? Почему он точно закаменел и слова из него клещами не вытащишь? Мирон не такой человек, чтобы от пустяков каких-нибудь киснуть. А время идет, обед давно пропущен, скоро наступит конец рабочего дня, и, если они здесь с Мироном еще задержатся, мать изведется от беспокойства, отец со своим больным сердцем сляжет в постель.
- Мирон, ты подумал, что тогда будет? - Андрей грудью навалился на него, стал дергать, трясти за плечи. - Это... Это же...
- Я все обдумал. Думал всю ночь. А теперь как получится. - Мирон отвел руки Андрея. Ему уже хотелось говорить. Скованность, похожая на ту судорогу, что острой болью схватила его ночью на озере, постепенно проходила. - Дома? Знаю. Но осенью меня так и так призвали бы в армию. Отсрочка кончилась. Ходил я с утра в военкомат, просил, чтобы призвали сегодня, немедленно. Сказал военком: "Никак нельзя. Даже если посчитать добровольцем, все равно ведь не выйдет в тот округ, куда положено, тебя одного отправлять; а сколько ждать тебе формирования группы придется, не назову, может, как раз до общего призыва". А вышел я от него, смотрю, объявление на заборе: срочно требуется плотник в топографический отряд, вышки, как их, триангуляционные знаки, по тайге строить. Топографические карты всей Сибири заново снимаются. Вербовщик этот здесь проездом, родных навещал, а завтра рано утром на магистраль. Приняли меня. На всем готовом. Одежда, обувь. Ничего с собою из дому брать не надо. Только осталось в своей конторе расчет получить. Федор Ильич подписал, препятствий других не будет. До призыва с топографами поработаю, а осенью в армию.
- Да почему, почему же обязательно тебе надо уйти? Ничего я не понимаю, - тоскливо сказал Андрей. Опять в голову полезли разные нехорошие мысли. - Что ты вчера наделал?
- Ничего не наделал. - Мирон провел по лацканам своего пиджака. - Ты насчет того, что весь я измазанный?.. Просто не помню, где-то ходил, далеко, а ночь темная, кусты меня рвали, царапали, кажется, с косогора какого-то скатился. Мокрая глина, скользко. - Он повернул голову в сторону Андрея. - А папа с мамой очень встревожились? Ну конечно. Зря ты меня задержал. Мне надо было самое последнее подумать еще одному. Расчет бы в конторе уже получил. И дома всех успокоил. Пойду я. - Мирон приподнялся, сел. - Хотя пропади они, и деньги эти...
- Да все-таки, что случилось? От Ольги как же ты уезжаешь? Ты ведь хотел ее вчера в наш дом привести. Как невесту. Как жену. Ты с ней поссорился?
- Нет. - Мирон криво усмехнулся. - Ты меня не расспрашивай, трудно мне говорить. Но в городе нашем я не могу оставаться. Понимаешь, мне это все равно что голому по улице ходить. А Ольга... Ну, это меня не касается. Она, что хотела, сделала...
- Что она сделала? Почему ты о ней говоришь как о совсем чужой? Андрею хотелось защитить, оправдать Ольгу, даже не зная, что произошло между ней и Мироном. Ольга, умная, красивая, ласковая, вступит в их семью. И вдруг все рушилось. Рушилась вся их семья, если Мирон уйдет в топографический отряд, потом в армию без желания возвратиться в родной город.
- "О чужой"? - Мирона вдруг взорвало. - Ну нет, чужие так не делают! Он обхватил колени руками, качнулся несколько раз из стороны в сторону. И взгляд у него вновь похолодел. - Я говорил тебе, Андрей, что мысли ее читаю на расстоянии. Что за кувшинками пошел, угадав ее желание. Нет! Это я сам себе и тебе придумывал. Ольга мне в глаза сказала: "Принеси, если любишь". Вроде бы в шутку сказала, но и серьезно: не приду, если не принесешь. И обязательно белых. Место встречи назначила. Точный час. И минуту. А почему на главной улице, я не понял. Может, просто подальше от своего дома, чтобы ее родители нас вместе пока не видели. Она этим и от встреч с моими родителями отговаривалась. "Рано, рано", - всегда говорила. А про вчерашний день сказала: "Вот это наш день". Ты видел, как из дому я уходил, с каким нетерпением. Иду по городу, меня спрашивают: "Где вы нарвали таких красивых цветов?" А я знаю: таких никогда никому не нарвать. Потому что я ходил за этими кувшинками только для нее.
Мирон принялся с корнями выдирать брусничник, отбрасывать прочь от себя. Длинные плети толокнянки, попадаясь ему под руку, трещали и лопались.
- Вот так, вот так у меня хрустели стебли кувшинок, когда я тащил их из воды, - заговорил он снова. И губы у него задергались. - Пришел я. Жду. Ну так ведь и полагается: парню девушку ожидать. Стою на крайчике тротуара под тополем, неловко, все-таки на народе. Почему бы не в городском саду? В тихой аллейке, как всегда. И тут же думаю: подойдет Ольга ко мне, возьмет цветы, вот тогда пусть люди оглядываются. Пусть позавидуют. Такая красота. В цветах. И в ней. Напротив дом двухэтажный с балконом, на втором этаже музыка веселая. Патефон. На балкон дверь распахнута. Тюлевые занавесочки. И смех беспрестанный. Праздничный день! А у меня внутри все дрожит, не меньше часа стою да взад-вперед прохаживаюсь. Ведь точные минуты даже были назначены! с тоской вырвалось у него. - Кувшинки от горячих рук никнуть начинают уже... И тут подходит ко мне девчонка, нарядная, завитая, зубки скалит, потрогала цветы: "Молодой человек, подарите". Не жалко. Но ведь для чего же я за ними ходил, для чего здесь стою? Понимаешь, символ эти цветы. Не могу я кому попало раздаривать. А она как цыганка пристала, клянчит и клянчит, понимаешь, в знакомые набивается. Не дал я.
Только она отошла, с другой стороны подходит вторая. Тоже нарядная, с такой же самой улыбочкой: "Молодой человек, подарите цветочек". Сговорились? И от этой отделаться никак не могу, за мной следом ходит. Думаю, а если сейчас Ольга появится? Как все это поймет? Комедия какая-то. Противно! Ушла и эта девчонка все-таки. Третья! И с тем же вопросом. Смешно ведь, Андрей? Ух, как смешно, если со стороны посмотреть! Сам бы я тоже, наверно, задохнулся от смеха. А когда я со светлым чувством пришел, стою, ожидаю... ну судьбу я свою ожидаю!.. Какой же мне смех?
Он застало отмахнул волосы со лба. Сцепил пальцы так, что они хрустнули. Андрей боялся его перебить. Мирону тяжело, в своем рассказе он приближается к чему-то очень серьезному.
- А за третьей четвертая. Пятая... И тут уже твердо понял я: разыгрывают. Пятой подошла как раз та самая, что подходила первой. А я, наверно, часа два в душевной муке терзаюсь, Ольги все нет и нет. И хотя дразнят меня эти девчонки, как мне уйти? Разве я знаю, почему она задержалась? Мысли на расстоянии. Мерещится мне, что Ольга из дому почему-то не может вырваться и так же, как я, страдает... - Мирон перевел дыхание, трудно сглотнул слюну. - Нагрубил я со зла этой, пятой. А она словно бы и обрадовалась, веселится, хотя вокруг нас люди уже собрались, кто просто посмеивается, кто и еще керосинчику в огонь подливает. Андрей, слезы брызнули у меня, такое позорище. - Он долго не мог выговорить ни слова. Пересилил себя: - Понимаю, нужно уходить мне, быстрей уходить, потому что иначе вовсе сорвусь... А музыка в доме напротив играет, играет, и хохот там еще сильней. - Он опять остановился: - Поднял я глаза. Занавеска на балконе ветром откинута, а за ней, в глубине, вижу, стоят все эти девчата, что приходили ко мне...
- Так надо бы их... - начал Андрей.
- Постой... И вместе с ними Ольга. Отпрыгнула в сторону, да все равно на виду. Там тесно, спрятаться некуда. Давно мне казалось, что слышится ее смех, но я казнил себя за это. А тут... Они своей компанией веселились, под музыку танцевали и сколько, не знаю, времени надо мной потешались. Андрей, ну зачем же такое? Лучше бы она в первый день, когда мы с ней в сад пошли и мне ее руку никак отпускать не хотелось, лучше бы тогда она по лицу меня ударила и на этом все кончилось! Она же видела, понимала, что я без нее уже совсем не могу. И вот... Зачем, ну зачем так жестоко? С таким издевательством?
