Александр Королев - Загадки первых русских князей
Ярким примером того, насколько длительным был процесс подчинения славян власти Киева, служит история борьбы киевских князей с вятичами. Повесть временных лет, используя все тот же «трафаретный» список племен, сообщает об участии вятичей в походе Олега на греков. Однако, как бы «забыв» об этом, чуть ниже рассказывает о новом подчинении вятичей, уже при Святославе. Еще позднее, Владимир Святой дважды воюет с вятичами. Т. Н. Никольская, посвятившая вятичам специальное исследование, обратила внимание на то, «что летописи не называют ни одного города в земле вятичей ни в этом столетии, ни в первых трех четвертях XI в. Показательно, что в течение всего XI в. из Киева в Ростово-Суздальскую землю и Муром ездили кружным путем, через Смоленск и верховья Волги. Очевидно, нужно было миновать землю вятичей. Переезд из Мурома в Киев через вятичскую территорию был одним из подвигов былинного Ильи Муромца. Владимир Мономах в своем «Поучении», относящемся к концу XI в., говорит о походе через землю вятичей, также как об особом подвиге. Он не сообщает ни о покорении вятичей ни об обложении их данью. Управлялись они в это время независимыми племенными вождями. Двое из них, Ходота с сыном, названы в «Поучении» Владимира Мономаха»{31}.
Не менее продолжительным был период подчинения и неславянских, угро-финских племен (мери, чуди и веси), которые в своих внутренних делах еще долго были независимы и нетерпимо относились к вмешательству в них Киева. Здесь следует вспомнить о том, что в 70-е годы XI века некая «заблудящая чудь» убила епископа Леонтия Ростовского. Лишь в XI–XII веках, по археологическим данным, завершилось освоение славянами Волго-Окского междуречья, а до середины XI века влияние славян на мерю, чудь и весь было весьма скромным{32}.
Летописный же рассказ о покорении славян Олегом скорее всего, отражает характерную черту, свойственную психологии народа вообще: «Народные предания, сохраненные летописями, обыкновенно связывают древние учреждения с именами государей или правителей-реформаторов. Они не могут представить себе возникновение учреждения иначе как в виде создания его волей законодателя. Как солнце, луна, звезды и земля созданы были богом из ничего в семь дней творения, так точно и каждое учреждение должно иметь своего творца-законодателя, создавшего его из ничего в тот или другой год творения»{33}.
Тенденциозность летописного рассказа о завоевании Олегом славян позволила некоторым историкам даже предположить, что Олег был или местным киевским князем{34}, или он пришел в Киев не с севера, а с юга и был князем Тмутараканской Руси{35}. По мнению этих исследователей, объединение славянских племен началось не с севера, а с юга. С последним положением скорее всего можно согласиться. Растянувшееся на столетия покорение славянских племен Киеву происходило не в интересах одного какого-то князя, а, прежде всего, в интересах этого города.
Насколько легендарен путь Олега с севера на юг, настолько же легендарна и история захвата им Киева. Вообще мотив захвата города спрятанными в засаде и одетыми в купеческое платье воинами принадлежит к наиболее распространенным в мировом фольклоре. Он встречается в памятниках древней и средневековой египетской, греческое, римской, иранской, арабской, германской, итальянской и других западноевропейских литератур. На территории нашей страны известен целый ряд параллелей к этой легенде. Например, в русской «Сказочной» повести о взятии Азова в 1637 году донскими казаками говорится: «И не доходя до Азова за день, стали (казаки) в камышники тайно и начата думати како бы Азов взяти. И мало казаки призадумались… И повеле атаман по четыре человека в телеге летчи с оружьем, и сказал им: «Как будет время, и вы будете готовы». И увяза телеги, а в тридцать телег товару повеле положить, и пристав ко всякой телеге по человеку — итого сто тридцать человек. И снаряди атаман все возы и всех казаков нарядил в другое платье». С подложным письмом к азовскому паше псевдокупеческий караван благополучно въехал в Азов. Ночью казаки выскочили из отведенного им гостинного двора и порубили врагов{36}. В реальности же все происходило по-другому — казаки устроили подкоп под стену и заложили туда пороховой заряд. В возникшую в результате взрыва брешь устремились штурмующие, и Азов был взят. Существует предание о взятии подобным же образом персидского города Фарабада Степаном Разиным. Известна олонецкая легенда о поляках Дмитрия Самозванца, пробравшихся в Москву в бочках, содержавших якобы приданое Марины Мнишек{37}.
Столь же распространены в мировом фольклоре образы корабля, поставленного на колеса, и щита, прибитого на воротах города{38}. Эпизод же с разными парусами для русов (киевлян) и прочих славян принадлежит к тем народным пересмешкам одного края над другим, когда обитатели одного хотят показать свое превосходство над обитателями другого. О том, что киевляне щеголяли своим превосходством над остальными славянами, свидетельствует запись, относящаяся к сравнительно более позднему времени. Так, в начале XI века киевляне, сражаясь за Святополка против Ярослава, шедшего на них с новгородцами, они насмехались над новгородцами, называя их плотниками, и угрожали заставить их строить себе хоромы. Весь красочный рассказ летописи о походе Олега на Царьград оказывается составленным из устных преданий. В соответствии с требованиями жанра не указываются причины войны, так как в подобного рода произведениях единственная побудительная причина — удаль богатырская. Ситуация усугубляется еще и тем, что византийские источники ничего не знают о походе Олега на Царьград, да и вообще их известия о Руси конца IX — начала X веков крайне скудны. Не могли же греки не заметить осады своей столицы русами в 907 году? Более ранний поход русов 860 года, как мы видели, зафиксирован ими четко. Уж не является ли история похода Олега на Царьград фантазией, состряпанной из различных преданий и деталей исторических более раннего похода 860 года и более позднего 941 года? Ведь, судя по историям с Кием, Аскольдом и Диром, летописцы стремились каждому киевскому князю приписать поход на Византию!
Легендарна и история переговоров Олега с греками. Одна дань с греков чего стоит! По 12 гривен на человека, на 2000 кораблей, на каждом из которых 40 человек! Это составляет 960 000 гривен. Учитывая, что гривна представляет собой слиток весом 200 г, при переводе на византийские деньги, сумма контрибуции исчисляется в 1 209 600 золотых солидов. Такой контрибуции Византия никогда и никому не уплачивала. Само по себе число двенадцать — число символическое, обычное в песнях и сказках.
Согласно летописям, спустя несколько лет после похода на греков Олег скончался от укуса змеи. Это тоже распространенный в фольклоре разных народов мотив сбывающегося, несмотря на все предосторожности, предсказания о смерти от того или иного животного. В одной только сербской глубинке в середине XIX века было записано три предания, сходные с летописным. «Одно из них гласит так: турскому царю доктор предсказал смерть от любимого коня. Царь приказал отвести коня в луг и оставить без присмотра; конь осенью околел. Спустя после того пять или шесть лет, царь, после пира, вздумал прогуляться по лугу и наткнулся на голову своего коня. Он посмеялся над прорицанием, но в это время из черепа выползла змея и ужалила его в ногу; от того царь умер, и прорицание сбылось. Другое сказание, видоизмененное, перенесено на женскую особу. У царя была дочь, которой предсказали смерть от змеи. Отец приказал сделать ей стеклянный дом, куда никак не могла заползти никакая гадина; но однажды царевне захотелось винограду; ей принесли его, и вдруг из кисти выскочила змея и ужалила царевну, которая и умерла. Третье сказание переносит этот миф из богатырского и царского мира в простой сельский: девушке предсказана смерть от волка. Она всеми силами избегает возможности встретиться с волком. Спустя девять лет девушка, уже вышедши замуж, умерла от раны, нанесенной ей зубом убитого волка, которого голову она толкнула ногою. В наших малорусских сказаниях есть одно, также близко подходящее ко всему этому. Пану предсказывается смерть от дерева, растущего в саду у него; пан приказал срубить дерево, разрубить на поленья и сжечь в печке, но, бросая в печь поленья, занозил себе руку и умер от этого»{39}.
Подобного рода легенды существуют в английском и германском устном народном творчестве. Но более всего сходства обнаруживается у летописного рассказа о смерти Олега с древнеисландской сагой о норвежце Орвар-Одде. Ему вещунья также напророчила гибель от змеи, которая выползет из черепа его собственного коня по имени Факси. Одд собственноручно убил коня, чтобы воспрепятствовать судьбе. По прошествии очень многих лет (сага отмерила герою триста лет жизни), после всяких похождений и подвигов в дальних странах, Одд, уже в старости, решил посетить родные места, думая, что пророчество о гибели на родине не сбудется. Он спотыкается о конский череп и в досаде ударяет по нему копьем. Из черепа выползла змея, от укуса которой Одд и умер. Сходство саги и летописного предания так велико, что уже полтора десятилетия в науке идет спор об их соотношении. Одни ученые считают, что сага заимствовала этот мотив из русской летописи, другие придерживаются прямо противоположного мнения. Некоторые ученые даже отождествляли Олега с Оддом{40}.
