Ольга Чехова - Мои часы идут иначе
Не долго.
Папа замахивается, и я чувствую на лице удар. Собственно говоря, удар не настоящий, скорее намек на пощечину, но и этого довольно, чтобы вывести меня из равновесия - мир, прекрасный цельный мир, рассыпается на кусочки.
- Я выпрыгну из окна! - вскрикиваю я в отчаянии.
Папа качает головой, не воспринимая мои слова всерьез.
- Вот увидишь! - кричу я, выскакиваю из столовой, бегу по лестнице на второй этаж, распахиваю дверь в детскую, карабкаюсь на окно и - прыгаю... Две-три секунды я как оглушенная. Потом отмечаю, что удивительно мягко приземлилась. Затем теряю сознание.
Отец находит меня в куче сена, которая спасла от худшего: неопасный ушиб почек, легкое сотрясение мозга, две недели постельного режима - вот и вся история, не считая "отступного" - золотых часов, полученных моей сестрой.
Папа запоздало приносит маме извинения. Немного позднее снова наступает гармония: папа и мама в четыре руки играют на рояле. Мы с братом с сестрой благоговейно слушаем. Наш мир снова целен и прекрасен. Пока...
Папа и мама любят играть Бетховена и Чайковского. Чайковского чаще всего. Мама знакома с ним.
Петр Ильич Чайковский был первой маминой девической любовью. И он любил ее. Письма курсировали взад-вперед и позволяли предполагать это. Но он любил ее несколько иначе, нежели мама вначале надеялась, скорее духовно, как одинаково чувствующую собеседницу.
Он женился не на ней, а на девушке из семьи друзей, да и то лишь по желанию и настоянию своих родных.
Свадьба была помпезной, совместная жизнь - недолгой.
В конце концов Петр Ильич Чайковский покинул свою жену навсегда, не разводясь с ней. С тех пор он, не зная покоя, ездит по России, дирижирует за границей, сочетает в своих сочинениях национально-русские и ориентированные на Запад мотивы и основывает великую русскую балетную традицию.
А его отношения с женщинами - в более поздних романах и фильмах лживо домысленные как сентиментальные и романтические - до самого конца его жизни более или менее ограничивались письмами. Его антипатия к женщинам остается непреодолимой. Тем не менее это не мешает им все время искать его дружбы: с госпожой фон Мекк Чайковский переписывается почти ежедневно, с предельной обнаженностью раскрывая перед ней свою творческую личность, все внутренние противоречия души. И госпожа фон Мекк поддерживает Чайковского в течение четырех лет во всех его начинаниях, в том числе и финансами, необычайно щедро. Но - они ни разу не увиделись. Только письма...
И мама получает от Чайковского письма, много писем, в них он постоянно говорит о своем преклонении перед Бетховеном.
Папа и мама заканчивают Лунной сонатой.
Уже поздно. Пора в постель. Мама читает с нами молитву перед сном. И этот час тоже принадлежит нашей чудесной стране детства. Каждый вечер я хочу, чтобы мама побыла с нами еще немножко. И каждый вечер, как всякий изобретательный ребенок, я что-нибудь да придумываю: моя молитва всегда включает дядюшек, тетушек, знакомых и подружек, для которых я прошу покровительства у милостивого Бога. Когда уже больше никого не остается, очередь доходит до животных, сначала наших собственных, а затем всех остальных, которых я видела или о которых когда-либо слышала. Мама снисходительно улыбается. Разумеется, она насквозь видит мою уловку. Но не подает и виду.
Любовь к животным и к природе заложена в нас с колыбели. Часами брожу я в близлежащих садах. Мама любит фиалки; я приношу их ей, когда могу, и при этом расширяю свои познания, насколько это возможно. Деревья, цветы, редкие травы, грациозные бабочки, пчелы и муравьи для меня прекрасные объекты изучения, а гармония красок формирует вкус к прекрасному, равно как мое нерасположение ко всему яркому и кричащему.
Наряду с садами горы - предпочитаемый мной ландшафт. Я внимательно слушаю местных жителей, когда они рассказывают старинные предания и легенды; мое воображение разгорается.
И я учусь у них тому, для чего и в первую очередь от чего полезны и пригодны ягоды, растения и травы. "От каждой болезни - своя травка", - говорят старые крестьяне. Их аптека - природа, потому они такие крепкие.
Как и следовало ожидать, я хотела стать врачом. Мечте не суждено было сбыться. Но мое понимание натуральной косметики, несомненно, зародилось в кавказских горах.
Два воспоминания болью пронизывают мою чудесную страну детства.
В одном из садиков, который я, как "поставщица фиалок" для мамы, особенно облюбовала, наблюдаю за толстым шмелем; он, жужжа, перелетает с цветка на цветок гораздо более неуклюже, чем проворные пчелы, но действуя на меня успокаивающе. Его благодушное хлопотанье, его бархатная шубка зачаровывают меня.
Я не замечаю, как кто-то приближается.
Только когда тень накрывает цветы и шмеля, я поднимаю глаза. Передо мной старый садовник - маленький, сгорбленный, с всклокоченной густой бородой и острым личиком, ни дать ни взять гном. Я знаю его. Знакома мне и его несколько глуповатая ухмылка. Я киваю ему. Он не реагирует, а только пристально смотрит на меня...
На мгновение пугаюсь его взгляда. Заставляю себя быть спокойной.
- Посмотрите, какой милый шмель, - говорю я ему принужденно дружелюбно.
- Милый, да, да, очень милый, - хихикает он, уставившись на меня мутным взглядом.
Я пытаюсь убежать. Но садовник оказывается неожиданно проворным и сильным. Он хватает, обнимает и целует меня.
- Ты хорошенькая, Оля, - стонет он и прижимает к себе так, что у меня перехватывает дыхание.
Я кусаю его за руку и плюю в него.
Он вскрикивает от боли и ослабляет свои объятия. Я убегаю.
Первый поцелуй чужого мужчины внушает мне отвращение. Мужские ласки мне противны. Пока...
Даже папиным ласкам я поддаюсь, пересиливая себя: его поцелуи пахнут табаком, а борода колется. И то и другое мне решительно не нравится. Правда, пока...
И другое воспоминание словно вспышка молнии на безоблачном небе.
Дядя Женя, как мы, дети, зовем его, служит в армии. Он и выглядит так, как должно офицеру: крупный, стройный, спортивный, при этом хорошо воспитан и всегда весел. Мы знаем дядю Женю только веселым и улыбающимся. Он принимает участие в наших кругосветных путешествиях в корзинах еще лучше и дольше, чем папа.
Дядя Женя возвращается с папой после верховой прогулки. Он давно дружен с родителями.
Мама на этот раз после обеда не катается с ними, так как ожидает гостей и занята приготовлением к чаепитию и музыкальному вечеру. Она будет сама музицировать с папой и дядей Женей. Для литературной части вечера припасен сюрприз: Ольга Книппер-Чехова, жена дяди Антона, пообещала прочитать еще не опубликованный рассказ Чехова. Папа и дядя Женя немного опоздали; они приносят извинения маме и обещают поторопиться с переодеванием.
Первые гости уже беседуют в зале; среди них, как всегда, мамины поклонники.
С усмешкой косясь на галантных господ, папа говорит:
- Я люблю тебя за то, что ты - комета, а вот твой "хвост" не очень одобряю.
На секунду мама задета. Постоянно меняющиеся поклонники - часть ее жизни, с тех пор как она себя помнит. Ей никогда и в голову не приходит всерьез воспринимать этот "хвост". Да и папе тоже. Напротив: он гордится тем, что у мамы есть поклонники.
Отчего же тогда вдруг это замечание, отчего проскользнула эта горечь?
В скором времени папу переводят в Петербург. Мама и мы, дети, не сразу последуем за ним. Мама должна распродать имущество и затем сначала поехать с нами в Москву. Там мы должны будем ак-климатизироваться, прежде чем окончательно поселимся в Петербурге.
Итак, мама и папа будут в разлуке почти год.
Не опасается ли он московских поклонников?
Дядя Женя рассеивает эти мысли: он смеется своим звонким юношеским смехом над папиным замечанием о комете и ее хвосте.
Когда позднее папа, мама и дядя Женя вместе музицируют, от напряженности не остается и следа. Они, как и всегда, играют очень слаженно.
Позднее (тетя Оля уже прочитала рассказ Чехова) папа такой, каким его знают друзья: вежливый и уравновешенный. И когда мама на мгновение остается одна, он шепчет ей то, что всегда говорит, когда после минуты дурного настроения хочет выглядеть веселым: "Je t'aime, ma fleur d'amour..."*
Мама счастливо улыбается. Папа занимается гостями.
Он и не замечает, что несколько минут спустя мамы с дядей Женей уже нет в гостиной.
Мама направляется в кухню, собираясь дать еще несколько указаний прислуге. Дядя Женя следует за ней и просит выслушать.
- Непременно сейчас, дело не терпит отлагательства, - говорит он с особым значением.
Они выходят на террасу. Там можно поговорить без помех.
Дядя Женя предлагает ей "сделать окончательный выбор".
Мама не понимает.
- Вы не должны ехать, - говорит дядя Женя; он так серьезен и настойчив, каким мама его никогда не видела. - Останьтесь, мадам! Оставайтесь здесь с детьми, здесь, на вашей родине. Только здесь вы счастливы. Я знаю это!
