Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
Потом я целые сутки лежала, ничего не пила и не ела. Бабы пожалели меня немножко, а мужикам - и так прошло. Ума не лишилась, и ладно.
В тот же год я в огне горела. Рыбаки на горке рыбу убирали, а я одна в землянке уху варила да чайники на всех грела. Оставили меня в землянке огнище караулить. Ветер был. Я на ветреную сторону встала к огню, хотела отодвинуть котел, а ветер дунул, и на меня огонь накинуло. Сарафанишко на мне и загорелся. Я заплакала, не знаю, куда бежать. Кинулась на улицу, хочу бежать под горку в воду. А на улице ветер еще сильнее.
На мое счастье, у самых дверей подвернулся парень-ненец. Ухватил он ведро с водой, что стояло около дверей, и окатил меня. Тем и спас, а то я, пока добежала бы до реки, вся обгорела бы. Отделалась только тем, что сарафан наполовину сгорел, брови опалило да лицо.
Нигде я смерти не могла найти: вешалась - веревка оборвалась, в воде тонула - не утонула, в огне горела - не могла сгореть. Видно, насилу не умереть, покуда доброй смерти не найдешь.
Осень пришла, за ней зима, за зимой весна. А я - то сено вожу с лугов, то дрова из лесу. Воз опрокинется, меня не задавит, я и тем довольна. Стою у воза и жду, пока добрый человек встретится. Поможет да направит, я и опять поеду.
Один раз навалил мне хозяин в лесу воз кряжей из бревен пиленых и отправил одну. В раскате воз опрокинулся. Вожжи попали под полоз, ничего не могу поделать. Взяла я топор, вязки обрубила, чураки раскатила да на порожних санях и приехала домой.
Хозяин ругает:
- Не болели ручки-то - обрубать вязки? Плату-то не стыдятся брать, а на работу нарядить не можно.
Иную ругань я и за брань не ставила, будто так и надо. А и вся плата - сначала три рубля, а за второй год - шесть.
Зима прошла, весна теплая настала. А мне во всякое время идти да брести надо. Невелика-маленька, а дела было выше головы. После ледохода поехали на Печору рыбу ловить. Сначала ловили под своим берегом, а потом вздумали ехать за Печору.
Едем, люди гребут, а я воду отливаю в корме. Вылила и пошла из кормы через невод. Иду по набою, а ноги-то скользнули, и я, как камень, в воду ушла. Кормщик оглянулся, а я уже за кормой. Лодка полным ходом идет. На мне был совик**, опоясанный кушаком. Кормщик как-то успел меня схватить за пояс. В сердцах или с испугу кормщик как выхватил меня из воды, так о невод и швырнул, как собачонку.
_______________
** Здесь и далее см. комментарии в конце книги.
Вернулись рыбаки обратно на свой берег, выпихнули меня из лодки.
- Иди домой, - говорят.
А до деревни две версты. И поплелась. Все у меня на холодном ветру замерзло. Рукавички утопила, так руки за пазуху сунула. Иду в слезах, от холода зуб на зуб не попадает.
Дома забралась на печь. Дрожу вся. Той порой вернулся хозяин, увидал меня и забранился:
- Не хочет ловить, так нарочно в воду пала, чтобы домой отправили.
Обидно мне было, да отъедаться некогда. Опять за дело берусь. В тот год травы мало было, так я скоблила кору с ивняка коровам на корм. От этой работы у меня руки в кровавых мозолях были.
4
Батрачила я у Тимочки два года. Приехала к матери из Сопки, дня два или три погостила дома и опять пошла в работу. На этот раз отдала меня мать в Оксино к Никифору Саввичу Сумарокову. Работать и там приходилось тяжело: летом рыбу ловить да на пожнях страдать, зимой на домашней работе - и во хлеве обряжалась, и уличную работу делала, и пряла, и вязала. Сидишь часов до двенадцати за куделей. Сидишь, дремлешь. Хочешь, да не ляжешь, пока хозяева не прикажут.
А то сетку вяжешь. Сон одолевает - в сетке ячей наспускаешь. Тычешь, тычешь иглой в углы да и припутаешь куда-нибудь ячею. Утром хозяйка ругает:
- Сидит соня, своих рук не видит.
Волей-неволей не увидишь, когда в двенадцать ляжешь, а в четыре встанешь. Только глаза обманешь, а не отдохнешь.
Так мой век и катился. Никуда из дому я выйти не могла. Хозяева держали меня в строгости. Праздник придет, с хозяйским парнем вечером в карты поиграем. Отец с матерью подсядут - оба ему помогают. Буду я обыгрывать - неладно.
Под праздник моя работа - полы мыть. У хозяина два пола, больших, некрашеных. Вот я, батрачка одиннадцати годов, и мою. Тру с песком, вся взмокну от пота. Немножко разогнусь, распрямлю спину, отдохнуть хочу, а тут и выговор дают:
- Ишь ты, уж и спина заболела!
А жила еще у Варвары, кормилась по-свойски, старуха Параша. Она у них большой хозяйкой была. Варвара меня ругает, а Параша добавляет. Вымою я четвертину пола, она хозяйку кличет:
- Иди-ко, иди, Варуша, сюда!
Приходит хозяйка.
- Гляди-ко, гляди, как она пол затерла.
Хозяйка проведет рукой по полу и, если попадет ей под руку какая песчинка, возьмет меня за плечо и турнет:
- Ну-ко поди воду перемени да перемой.
Весной я ездила на низы, то есть в устье Печоры, к Захарьину. Захарьин славится янтарем. Его выполаскивает из моря. В береговых заплесках рыбаки часто находят немалые куски янтаря.
Я в первый раз нашла янтарь не с намеренья. Иду по берегу и вижу: что-то сверкает, как золото. Подняла я, камешек оказался порядочный, вполовину спичечного коробка.
Пришла к жилью, говорю рыбакам:
- Я сегодня какой красивый камешек нашла!
Показала им, а оксинская рыбачка Парасковья говорит:
- Это не камешек, а морской ладан. Стоит он дорого, и чердынские купцы его у всех за большие деньги берут.
В другой раз я полный коробок янтаря насбирала. Хожу внагиб, разгребаю заплески руками. Грязь холодная, руки замерзли, стала разрывать палочкой.
Носилась я с янтарем, все думала сделать себе бусы. А когда приехала домой, хозяйка взяла у меня янтарь, только я его и видела.
Отработала я год у Никифора Сумарокова, опять в другое место пошла вместе с братом Алексеем - к кулачке Лизавете Сумароковой. Мужа у нее не было, а были три сына и две дочери. Младшая дочь Катерина на одном году со мной - двенадцати годов.
Привела меня мать на новое житье. Хозяйка нас чаем напоила. За чаем с матерью договорились про плату. Рядились долго. Мать двадцать рублей просила да на сарафан ситцу. А хозяйка на пятнадцати уперлась. Вдвоем с братом нас за тридцать пять рублей выторговала.
- Хорошо проживет, так на сарафан-то и так подарим, - говорила матери хозяйка.
Потом она показала мне дело. Повела во хлев.
- Сено коровам сюда давай. До воды - зеленое, чтобы ладом поели, после воды - почерней норови. До дойки вымя коровам вымоешь, немножко помешкаешь, чтобы поели, тогда и дой. Под овцами вычистишь. Будешь в избе обряжать, про печку не забывай, чугуны сменяй, парево для коров да телят грей. Вот это тебе будет первое дело, а теперь пойдем - второе покажу.
Завела меня в кладовую, где муку сеют да рыба хранится, да мясо в ящиках сложено. Показала решета, сита:
- Редким решетом для хлеба будешь сеять - в одну квашню. А во второй квашне мы ситники печем к чаю. Так будешь сеять вот этим ситом. Осевки, отруби овцам в корм подкладывай, да не помногу. А что останется - на квас пойдет. Мясо варить отсюда бери - здесь свежее, здесь соленое, здесь птица лежит. А по середам да пятницам будешь рыбу варить - вон она тут.
Заходим в комнаты. Хозяйка опять учит:
- Утром наперво в кухне топи. Дрова брат занесет. Когда печка будет дотапливаться, головни перенеси в другую печку. У нас в другой-то кухне печка тоже русская. В самовары уголья горячего наложишь: один самовар нам, другой - себе с братом. До затопленья квашни замеси. Печку затопи, чугуны налей и во хлев иди. Во хлеве управишься, печка той порой истопится, уголье заморишь, разровняешь в печке, чтобы под нагрелся ровно, тогда и хлебы катай, наливники стряпай. Хлебы испечешь, чай отопьешь, а во второй печке шаньги пеки. С печками управишься - полы подметешь. А поломытье - в пятницу да в субботу.
Я хожу за хозяйкой - молчу. Нукну да дакну, а не говорю. Тут уж не до того, чтобы говорить, а поспевай - забирай в голову, чтобы помнить. Знаю, что если забудешь какую-либо мелочь, так напоют - попу на обедне столько не спеть. Привычна я была к работе, а тут голова кругом пошла.
Мать взяла половину платы задатком и ушла. А меня накормили и на работу нарядили. Принесла мне хозяйка рубаху, сарафан, чулки, валенки, кожаные ступни, платок, в хлев ходить - особую одежду, муку сеять особую.
- Одевайся, - говорит, - обувайся да за работу принимайся.
Мне работа в те годы была уже привычна, стала я подрастать да и силы подкапливать. Где не берет сила, сметкой стала брать, а где недостает сметки, так опять на силу надеешься. Скачу я весь день с рассвета до вечера. Не шагом ходила - впробег бегала. Кружишься, кружишься от шестка до хлева, а спать ляжешь, когда сумеешь справиться. Хозяева в десять часов отужинают, а ты еще столы убираешь, посуду моешь, сеешь, мясо наладишь, дрова в печки сложишь. Если к одиннадцати управишься, так считаешь, что еще рано. Да и хозяйка ворчит:
- Спать, - говорит, - торопится. Сломя голову летает - скорей до сна-то добирается.
