Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Но не замедлило появиться и среди римской аристократии поколение молодых политиканов, самолюбивых, гордых и жадных; они превратили умеренный и мудрый дух нововведений, представителем которого был Сципион и его партия, в революционные усилия дать господство в частной и общественной жизни (вместо древнего духа семейной и социальной дисциплины) самым разнузданным страстям: алчности, гордости, стремлению выдвинуться какой бы то ни было ценой, презрению к традициям, поверхностному преклонению перед греко-азиатской цивилизацией. Одни выступали кандидатами на государственные должности до достижения законного возраста;[74] другие осмеливались подкупать избирателей;[75] иные спекулировали или пользовались магистратурами для собственного обогащения, заставляя дружественных цензоров уступать общественные земли в количестве, превышавшем установленное Лициниевыми законами, затем превращая их в собственность,[76] хранили капиталы, вырученные от продажи добычи, грабили подвластное население или союзников;[77] некоторые, наконец, развращали римскую дипломатию, презирая как глупый предрассудок то jus gentium, которое Рим до тех пор тщательно соблюдал на войне.

Презирать всех иностранцев, облагать их произвольной податью и пользоваться всеми средствами — таковы были принципы новой дипломатии, которая вероломными и коварными интригами низвела до положения вассалов союзные государства: Родос, Пергам, Египет. В независимых городах Греции, в великих империях Азии она возбуждала раздоры, шпионство, мятежный дух, междоусобные войны, покровительствуя людям и партиям наиболее презираемым, дабы властвовать без усилий и опасности. С этих пор стали смотреть на всякое вероломство по отношению к варварам как на вещь вполне законную; полагали, что на них можно нападать и истреблять без всякого повода и без объявления войны,[78] в то же время натравляя их против цивилизованных государств, когда это казалось более выгодным.[79] В кавалерии turmae — мы сказали бы полки, — в которых служили молодые люди богатых фамилий, доставляли много хлопот полководцам своей недисциплинированностью.[80] В знатных семьях женщины приобрели более свободы; они освободились от вечной опеки мужа и получили право свободно распоряжаться своим приданым; прелюбодеяния и разводы следовали один за другим, домашний же суд более почти не созывался.

Знатные фамилии, гордые и суровые, сохранившие старые традиции, люди, выдающиеся по своему уму и характеру, старики, видевшие вторую пуническую войну, педанты, недовольные, завидующие новым состояниям по различным мотивам, сожалели тогда, как Данте в начале XIV столетия[81] или современные клерикалы и консерваторы, о тех временах, когда Рим «жил в мире, скромный и целомудренный». Они сетовали на грубую алчность откупщиков, на разложение семей, на вероломство новой дипломатии, на вторжение азиатских нравов. Время от времени они даже добивались принятия какого-нибудь закона против злоупотреблений и заставляли выбирать кого-нибудь из своих сторонников на государственную должность. Иногда также громкий скандал волновал общество и приводил его в негодование.

Но общественный гнев успокаивался; магистраты возвращались в частную жизнь; речи и законы мало-помалу забывались;[82] суровость старых времен ослабевала не только в общественном мнении, но и в законах, отменивших к началу второго века телесное наказание и смертную казнь для римских граждан как в Риме, так и в провинциях;[83] отменено было также телесное наказание в войсках, и для осуждения на смертную казнь солдат, бывших гражданами, была введена менее поспешная процедура.

Таким образом, несмотря на неудовольствия и скандалы, алчность, роскошь, личная и семейная гордость распространялись среди знати; дух клиентелы и касты, узы дружбы или семьи, честолюбие, страсть к деньгам получали все больший перевес над чувством долга, и усилия ускорить торговую революцию древнего сельского общества делались более интенсивными и более решительными. Многие цензоры, например Тит Квинций Фламиний, Марк Клавдий Марцелл, Марк Эмилий Лепид, Марк Фульвий Нобилиор, неоднократно в течение тридцати первых лет века переделывали списки граждан с целью увеличить при выборах значение мелкого городского люда в ущерб средним деревенским классам. Они не только легко вписывали в число граждан латинян, пришедших в Рим для занятия мелкой торговлей и низкими ремеслами, но и давали политические права вольноотпущенникам, которые все были иностранцы; они заставляли их вотировать в тридцати одной сельской трибе, пользуясь ими для уменьшения господства деревенских избирателей во всех округах и создавая разнородную космополитическую массу избирателей с демагогической политикой, подобную которой мы находим, быть может, только в современных Соединенных Штатах. Странная ирония истории! Космополитическая демагогия иностранцев, случайно прибывших в метрополию как временные гости, произвела решительный переворот; в результате его должна была создаться империалистическая политика и римская империя, несмотря на противодействие чисто римской части населения, не желавшего оставлять нравы и политику своих отцов.[84]

Однако вместе с торговым духом, с мировым господством и космополитизмом прогрессировала и умственная культура — последняя и страшная сила разрушения старого общества. Греческая философия, особенно стоицизм, изучалась в знатных семьях и подготовляла умы к восприятию общих идей. Политические теории о демократии и тирании, выработанные греками, становились известными и обсуждались знатью, до сих пор правившей при помощи традиционного эмпиризма. Литературные попытки, начатые за полстолетие до того, теперь среди этого этнического, умственного и общественного брожения в Риме и при участии писателей, вышедших из этого космополитического общества, принесли, наконец, свои плоды в виде первых произведений, достаточно оригинальных и совершенных, чтобы быть причисленными к классическим. Умбриец Плавт чистым и сильным языком написал самые лучшие латинские комедии. Из полугреческой Калабрии явился в Рим Энний, отец латинской литературы, который ввел в Нации гекзаметр, написал в стихах римскую историю, льстя гордости своих покровителей, и хорошую поваренную книгу, чтобы удовлетворить их обжорство. Живописец и поэт из Брундизия Пакувий написал трагедии, долго пользовавшиеся известностью; комедии писал и Стаций Цецилий, галл, вероятно миланец, взятый в плен во время завоевания цизальпинской Галлии и проданный в Рим в качестве раба. Греческая живопись и скульптура, напротив, были еще весьма мало известны и только художники греческих колоний на юге Италии работали на весь полуостров и на Рим.

Война против Персея (172–168), сына Филиппа Македонского, который пытался снова завоевать области, утраченные его отцом, пробудила, казалось, реакцию против торгового духа новой эпохи. Война вследствие неспособности полководцев и недисциплинированности солдат началась поражениями, до такой степени поколебавшими престиж Рима на Востоке, что многие мелкие государства и города восстали, а Антиох Сирийский осмелился взяться за оружие и завоевал Египет. Но народ спохватился и выбрал для ведения войны Павла Эмилия, славного современника поколения, сражавшегося с Ганнибалом, уже долгое время жившего на покое. Его блестящие победы вернули к власти консервативную партию. Он добился от сената утверждения мира, отнюдь не соответствовавшего идеям новой дипломатии: вся огромная добыча, исключая незначительную часть, розданную его солдатам и друзьям, была внесена в государственное казначейство; Македония была разделена на четыре части, каждая с особым управлением и с запрещением торговли друг с другом; на нее была наложена подать, равная половине той, которую Македония уплачивала своему царю; золотые рудники были закрыты, чтобы римские капиталисты не наводнили страну.[85] В то же самое время цензоры Тиберий Семпроний Гракх и Гай Клавдий с большой строгостью пересмотрели в Риме списки всадников, старались обуздать жадность предпринимателей и уменьшить могущество космополитической демагогии, изгнав вольноотпущенников из сельских триб и вписав их всех, по-видимому, в одну трибу.[86] Одно время устрашенный сенат и комиции, казалось, желали вернуться назад и привести Рим в его прежнее состояние;[87] но этот поворот продолжался недолго. За миром благодаря огромным суммам, внесенным в государственное казначейство Павлом Эмилием, последовало быстрое обогащение всех классов,[88] скоро увеличившее порчу нравов и заставившее забыть все несчастия войны.