Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов
Это было что-то. Петр поехал за объяснениями к своему денщику. Что произошло между царем и Поспеловым, никто не знает. Царь вернулся в Зимний дворец, поужинал вместе с супругой и придворными, среди которых был и Виллем Иванович. Монс был в этот вечер в ударе и, как вспоминал саксонский посол Лефорт, «долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости». Перед тем как встать из-за стола, Петр спросил Монса о времени.
— Десятый час, ваше величество, — ответил тот.
— Ну, время расходиться! — С этими словами царь отправился в свою комнату. Придворные тоже начали расходиться. Монс, придя домой, разделся и закурил трубку. И тут в комнату вошел «инквизитор» Ушаков. Андрей Иванович объявил фавориту, что с этой минуты он арестант, взял у него шпагу, ключи, запечатал бумаги и отвез несчастного камергера к себе на квартиру.
На квартире Монса ждал сюрприз — на пороге стоял Петр.
— А, и ты тут! — сказал он, окидывая Монса презрительным взглядом и с редким для себя самообладанием удерживаясь от гнева. Он не стал допрашивать дрожавшего от страха камергера и ушел, оставив его терзаться угрызениями совести до утра. Утром в понедельник, 9 ноября, его свезли в Петропавловскую крепость. Взятки, подарки, лихоимство Монсов и Балков царя интересовали мало — известием об измене жены он был поражен в самое сердце, и нужно было стереть любовника с лица земли. Немедленно!
…Петропавловский застенок. По углам чадят светильники, но их слишком мало, а помещение слишком мрачно, чтобы дать свет. По стенам забегали бесшумные тени: служители Тайной канцелярии вносят ворохи всевозможных бумаг, изъятых по обыску в доме камергера. Пришел Петр и дал приказ ввести арестанта. Монс опускает голову, потому что на царя невыносимо смотреть — столько гнева, жажды мести и презрения сконцентрировалось в его глазах, и Монс не выдерживает, начинает дрожать всем телом и падает в обморок…
Ему открыли кровь и по приказу царя унесли под караул, чтобы дать там ему время оправиться. Царь с жадностью принялся за бумаги. «Противных» документов было много, слишком много. Но до нас дошли лишь те, которые уличали Монса во взятках. «Те» доказательства исчезли. Вряд ли Петр рискнул оставить свой позор на суд потомков. По всей видимости, все было сожжено.
Понедельник 9 ноября был для Петербурга кошмарным днем. Город замер от испуга, узнав об аресте фаворита. В покоях Зимнего дворца весть передавали шепотом, по секрету. По дворцу, подобно призракам, бесшумно перемещались фрейлины, денщики; императрица заперлась в своих внутренних покоях, а в канцелярии в ворохах бумаг все рылся и рылся царь Петр…
Историки приводят душещипательные сцены объяснения Петра с супругой с битием венецианских зеркал, с пощечинами, громкими словами. И лишь фельдмаршал Репнин своим заступничеством спас изменницу Екатерину. Документов на этот счет нет. Все прочее — досужий вымысел, и лучше об этом помолчать, как справедливо говорит М. И. Семевский.
…10 ноября Монс снова был приведен к государю. Разговор происходил без посторонних, царь дневников не вел. О чем царь говорил с камергером, осталось тайной. После допроса утомленный Петр ушел обедать; отдохнувши, вечером отправился на именины к капитану Гослеру. Очевидец свидетельствует, что государь был очень весел.
11 ноября Монса перевезли в Зимний дворец, где заседал суд по делам первой важности и где допросы продолжились. По свидетельству некоторых современников, Монс в те дни внешне страшно переменился, но стоял на том, что никакой вины за собой не знает. По воспоминаниям упомянутого уже Лефорта, Монс во всем признался, и пыток к нему не применяли. Императрица якобы просила супруга о помиловании Монса, но ей было отвечено: «Не в свои дела не встревать». Документы следствия показывают, что Лефорт был прав — камергер всю свою вину признал. Иначе как он мог избежать дыбы? Да ничего иного ему и не оставалось.
А следствие длилось. На допросы были вызваны все члены семьи Монсов и Балков. Вопросы и ответы касались все тех же «челобитных». Все остальное Петр уже давно узнал сам и копаться в своем белье Тайной канцелярии не позволил.
14 ноября состоялось первое заседание «высшего суда», включавшего девять заседателей. Черкасов читал протоколы допросов фигуранта дела и всех свидетелей, заседание закончилось заключением продолжить слушание дела на следующий день. За окном раздавались барабанные дроби и зычный голос, приглашавший новых свидетелей и доносчиков по делу. Всем было ясно, что дело кончится плохо и для тех, кто проигнорирует эти призывы. И новые доносчики и свидетели шли на заседания суда…
Расторопный Черкасов готовил приговор, в котором не содержалось и намека на прелюбодейство обвиняемого с царицей.
Приговор был короток и ясен: Монса казнить, а все его движимое и недвижимое имущество взять в казну. Столетова — бить кнутом и сослать на 10 лет в Рогервик. Балакирева — бить батогами и в Рогервик на три года. Петра Балка — капитаном, а пажа Балка, его брата — урядником в гилянские новонаборные полки. На улицах Петербурга были развешаны объявления следующего содержания:
«1724 года, ноября в 15-й день, по указу его величества императора и самодержца Всероссийскаго объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября в 10 часу пред полуднем будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллему Монсу да сестре его Балкше, подъячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство… А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».
Говорят, перед казнью царь Петр встретился с Монсом и сказал ему по-немецки:
— Мне очень жаль тебя потерять, но иначе быть не может.
И Монсу отрубили голову, и тело его с неделю лежало на эшафоте. А когда помост стали ломать, то останки подняли на колесо на всеобщее обозрение. Петр якобы как-то специально поменял свой ежедневный маршрут и провез «душеньку-Катеньку» мимо этого колеса. Вероятно, лицемерка Скавронская натянуто улыбалась и делала вид, что ничего не происходит. А может, достала платочек и украдкой смахнула набежавшую слезку[6].
Феминизация переворотного дела
Вслед за стрельцами пришла гвардия.
Первые гвардейские полки — элитные войсковые части России вплоть до падения династии Романовых в 1917 году — появились на свет божий благодаря «потешным» играм малолетнего Петра I. Потешные батальоны, набранные из дворян, холопов, придворных слуг, были развернуты в два регулярных полка, поселенных в селах Преображенском и Семеновском и от них получивших свои названия. Рядовой и сержантский состав их рекрутировался из русских, а офицерский на первых порах почти полностью состоял из иностранцев.
Днем основания Российской императорской гвардии считается 30 мая 1700 года, когда в этот день своего рождения Петр I провозгласил создание лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков. Покровителем гвардии был назван святой Андрей Первозванный, а ее девизом — надпись на этом ордене: «За веру и верность». Измайловский полк и Конная гвардия были учреждены уже в царствование Анны Иоанновны[7].
Итак, в начале XVIII века под развернутыми знаменами и под барабанный бой на авансцену российской истории вышли гвардейские полки, чтобы сыграть свою, отведенную им Провидением, роль ударной силы решения спорных династических проблем. Гвардейцы после царствования Петра и до Бородина в общем-то мало стяжали себе славы на полях сражений, зато весьма и весьма преуспели по части дворцовых переворотов. На протяжении всей послепетровской эпохи гвардия принимала самое активное участие в целой серии дворцовых заговоров, сбрасывая или возводя на престол самодержцев. В. О. Ключевский писал: «Абсолютная власть без оправдывающих ее личных качеств носителя обыкновенно становится слугой или своего окружения, или общественного класса, которого она боится и в котором ищет себе опоры. Обстоятельства сделали у нас такой силой дворянство с гвардией во главе».
Петр I умер 28 января 1725 года, не написав завещания и оставив, таким образом, после себя вопрос о престолонаследнике открытым. Эта мина замедленного действия немедленно привела к столкновению интересов двух придворных партий: недовольной Петровскими реформами родовитой знати, сделавшей ставку на его десятилетнего внука (сына убиенного царевича Алексея), с «птенцами Петра» — Меншиковым, Толстым, Ягужинским и другими, тесными узами связанными с вдовствующей императрицей.
Разгоревшимся спорам и шумному выяснению отношений между ними у комнаты умирающего государя положили конец пришедшие под барабанный бой под окна Зимнего дворца по приказу Меншикова молодцы — гвардейцы Преображенского и Семеновского полков под командованием генерал-аншефа И. И. Бутурлина (1661–1738), решившие исход дела в пользу Екатерины I.
