Игорь Фроянов - Города-государства Древней Руси
Внутриобщинный характер ремесленного производства препятствовал сосредоточению ремесла в городах. И такое положение сохранялось вплоть до падения родоплеменного строя. С разложением родоплеменных отношений распалось и общинное ремесло, что привело к оседанию ремесленников вокруг городов. Но это случилось позднее.
Таким образом, город, подобно любому социальному явлению, эволюционировал. Однако его сущность центра общественных связей, организующего и обеспечивающего жизнедеятельность различных социумов, сложившихся в ту или иную систему, оставалась неизменной. Менялся лишь характер и набор этих связей{58}.
Каковы же были конкретные пути возникновения древнерусского города? Мы полагаем, что первые города в упомянутом выше смысле возникали как племенные центры. Их образование соответствовало высшему этапу развития родоплеменных отношений. Хронологически оно связано с IX–X вв. Именно к этому, времени относится появление таких городов, как Новгород, Киев, Полоцк, Смоленск, Белозеро, Ростов и др. Будучи средоточиями огромных племенных союзов, они неизбежно превращались в крупные городские центры, сохраняя свою масштабность и позднее, когда родоплеменной строй отошел в прошлое. Прав, на наш взгляд, В. В. Седов, когда он связывает градообразование с племенными центрами{59}. Но мы не можем согласиться с его представлением об эволюции городов из племенных центров. Мы считаем, что племенные центры это и есть города в социальном смысле слова. Дальнейшее же их развитие, как уже мы отмечали, шло по линии умножения конкретных функциональных свойств.
Многие из городов — племенных центров, по наблюдениям археологов, возникали в результате слияния нескольких поселений. Перед нами явление, напоминающее древнегреческий синойкизм{60}. Из новейших исследований явствует, что древний Новгород возник в результате слияния нескольких родовых поселков{61}. Исследователи Новгорода В. Л. Янин и М. X. Алешковский утверждают, что «модель происхождения Новгорода из политического центра одной из предгосударственных федераций имеет, по всей вероятности, немалое значение для понимания происхождения первых южных городов, в частности Киева»{62}. О том, что Киев, подобно Новгороду и прочим древнейшим городам, образовался путем синойкизма, свидетельствуют летописные и археологические источники. Вспомним летописную легенду о трех братьях Кие, Щеке и Хориве, основавших Киев. Современные исследователи находят в ней историческую основу{63}. Археологи видят в легенде указание на реальное существование нескольких самостоятельных поселений, предшествовавших единому городу{64}. Д. С. Лихачев, считая мотив братства в легенде сравнительно поздним, полагает, что это братство стало «как бы закреплением союза и постепенным объединением этих трех поселений»{65}.
Та же летописная легенда, повествующая об основании Киева, позволяет приблизиться к пониманию социально-политического статуса племенных центров. Судя по всему, они создавались как города правящие. Любопытна в этой связи ремарка летописца, рассказавшего о постройке города Киева тремя братьями: «И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях»{66}. Следовательно, в легенде постройка города ассоциируется с началом княжения. В аналогичном плане свидетельствует и легенда о призвании варяжских князей, соединяя строительство городов с управлением общественной жизнью: «…и начаша владети сами собе и городы ставити»{67}. Красноречиво и то, что здесь военные столкновения племен отождествляются с враждой городов: «И въсташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа град на град»{68}. Конечно, не исключено, что тут перед нами реминесценции поздних представлений летописцев о социально-политической роли городов, современных им. Но мы располагаем фактами, которые едва ли могут вызывать сомнения. Имеем в виду сведения, содержащиеся в договоре Олега с греками, т. е. в документе, чья подлинность общепризнана. Во время похода Олега на Царьград греки, напуганные русской ратью, изъявили готовность платить дань, лишь бы князь «не воевал Грецкые земли». Олег потребовал «дати воем на 200 корабль по 12 гривен на ключь, а потом даяти уклады на русскыя грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переяславль, на Полтеск, на Ростов, на Любечь и на прочаа городы; по тем бо городам седяху велиции князи под Олгом суще»{69}. Значит, дань с греков «имали» не только те, кто участвовал в походе, но и крупнейшие города Руси — главнейшие общины, которые, по всей видимости, санкционировали и организовали поход на Византию. В тексте договора 907 г. фигурирует условие, отражающее все тот же своеобразный статус древнерусского города: «Приходячи Русь да витают у святого Мамы, и послет царьство наше, и да испишут имена их, и тогда возмут месячное свое, — первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переяславля, и прочии гради»{70}. В русско-византийском договоре 944 г. находим сходный текст{71}. Итак, в свете этих данных русский город предстает как самодовлеющая социально-политическая организация. Приняв это заключение, мы с большей внимательностью отнесемся к другому характерному летописному сообщению, взятому из рассказа о последней мести Ольги, завершившейся разорением древлянского города Искоростеня, повинного в смерти ее мужа Игоря. Расправившись с древлянами, Ольга «возложиша на ня дань тяжку: 2 части дани идета Киеву, а третья Вышегороду к Ользе; бе бо Вышегород град Вользин»{72}. Следовательно, Киев и Вышгород получали если не всю древлянскую дань, то, во всяком случае, какую-то ее часть. Киев — вольный город. Сложнее с Вышгородом. Его летописец называет «град Вользин». Как это понять? Может быть так, что город принадлежал Ольге на частном праве? Подобные суждения встречаем в историографии{73}. Думаем, что А. Н. Насонов занимал более правильную позицию, когда говорил: «Вышгород XI–XII вв. возник не из княжеского села, как можно было бы думать, имея в виду слова летописца — „Ольгин град“ (под 946 г.). В X–XI вв. это не село-замок, а город со своим городским управлением (начало XI в.), населенный (в X в.) теми самыми русами, которые ходят в полюдье, покупают однодеревки и отправляют их с товарами в Константинополь. Существование здесь в начале XI в. своей военно-судебной политической организации отмечено „Чтениями“ Нестора и Сказанием о Борисе и Глебе. Здесь мы видим „властелина градского“, имеющего своих отроков, или „старейшину града“, производящих суд»{74}.
Поступление древлянской дани в Киев и Вышгород, иначе киевской и вышегородской общинам, не покажется странным, если учесть, что покорение древлян — дело не одной княжеской дружины, но и воев многих, за которыми скрывалось народное ополчение, формировавшееся в городах. Без военной помощи земщины киевским князьям было не по силам воевать с восточнославянскими племенами, тем более с Византией или кочевниками{75}. Именно этот решающий вклад земских ратников в военные экспедиции своих князей обеспечивал городам долю даней, выколачиваемых из «примученных» племен и Византийской империи, откупающейся золотом и различным узорочьем от разорительных набегов Руси{76}.
Итак, на основании данных письменных источников мы приходим к заключению, о том, что города Руси X в. являли собой самостоятельные общественные союзы, представляющие законченное целое, союзы, где княжеская власть была далеко не всеобъемлющей, а лишь одной из пружин социально-политического механизма, лежавшего в основе государственного устройства.
Как явствует из источников, структура политической власти, управлявшей древнерусским обществом IX–X вв., была трехступенчатой. Военный вождь — князь, наделенный определенными религиозными и судебными функциями, совет племенной знати (старцы градские) и народное собрание (вече) — вот основные конструкции политического здания изучаемой эпохи. Обращает на себя внимание совпадение терминов, обозначающих членов совета старейшин на Руси и в других регионах древнего мира: в древнем Шумере, гомеровском полисе, древней Грузии. Это неудивительно. Как сейчас установлено, «система общинного самоуправления, унаследованная городом-государством от эпохи так называемой „военной“, или „примитивной демократии“, и включавшая, как правило, три элемента: народное собрание, совет старейшин и общинных магистратов или вождей, была в равной мере характерна для городов как Запада, так и Востока на наиболее ранних этапах их развития»{77}.
Отмечая родоплеменную структуру и характер общественной власти на Руси IX–X вв., не следует игнорировать новые веяния в традиционной общественной организации. Мы, в частности, имеем в виду зачатки публичной власти, появлению которых способствовало возникновение племенных центров, конструирующихся в города-государства. Само сосредоточение власти в городе порождало тенденций к отрыву власти от широких масс рядового населения и, следовательно, превращению ее в публичную власть. Это превращение стимулировало подчинение восточнославянских племен Киеву, завершившееся образованием грандиозного межплеменного суперсоюза под гегемонией полянской общины. Существование подобного союза невозможно было без насилия со стороны киевских правителей по отношению к покоренным племенам. Отсюда ясно, что публичная власть материализовалась в насильственной политике, идущей из Киева. Довольно ярко это проявилось в событиях, связанных с языческой реформой Владимира, предпринятой, безусловно, с санкции киевской общины. Известно, что Перун вместе с другими богами был поставлен вне Владимирова «двора теремного» и тем самым провозглашен богом всех входящих в суперсоюз племен. Дальнейшие события показали, что внедрять эту идею пришлось с помощью силы. Во всяком случае, появление Перуна в Новгороде было связано с прибытием Добрыни в город на правах наместника киевского князя. Еще более красноречиво об этом свидетельствуют происшествия, связанные с крещением Руси. Христианство, принятое в Киеве не без участия веча, впоследствии прививалось новгородцам посредством «огня и меча».
