Дмитрий Балашов - Господин Великий Новгород
– То потом! – отмахнулся Страхон с беспечной гордостью уверенного в себе ремесленника. («Мастерство не деньги, оно всегда в руках, это купец трясется над каждой ногатой!») – Прости, Олекса, у меня тут к Максимке словцо тайное… Пойдем! От Ратибора Клуксовича привет тебе хочу передать…
Много не церемонясь, он сгреб Гюрятича чуть не за шиворот и потащил в угол.
«Чего это он Максима?» – насторожился Олекса, услышав ненавистное имя. Но раздумывать сейчас было некогда. Гости все прибывали.
Кум Яков пришел пеший – недалеко жил, да и редко ездил на коне. Одет просто, как всегда. Завид, тот приехал в санях с Завидихой, сыном Юрко, шурином Олексы, Таньей, молодшей сестрой Домашиной, – четверыма.
Мужиков встречал Олекса, жонок – Домаша. Ульяния всех гостей принимала на сенях. Ей кланялись почтительно мужики и молодшие жонки.
Сейчас, в дорогом цареградском бархате с золотыми цветами по нему и грифонами в кругах, суховатая небольшал Ульяния кажется и строже и выше ростом. Темно-лиловый, в жемчужном шитье повойник нарочно приоткрывает по сторонам серебряные волнистые волосы. На старых наработавшихся руках пламенеют рукава алого шелку. На шее – ожерелье из янтарей – Олексин дар, и пуговицы на саяне золотые, с зернью и изумрудами, редкие, тоже Олекса где-то достал, расстарался. Поджав сморщенные, потемневшие губы, улыбаясь, ревниво оглядывает она рыхлую Завидиху, которая, шурша шелками и затканным серебром фландрским бархатом, отдуваясь, тяжело подымается по ступеням.
Лицо красное, широкое, что братина; тройной подбородок, рот полураскрыт, задыхается, как на сени взойти.
«Годы-то еще и не мои! – не без удовлетворения думает Ульяния, целуясь с Завидихой. – И чего величаются? Завид свое от отца получил, а Юрко и сейчас сам дела вести не может. Сумели бы, как мой-то Олекса, подняться!» Сравнилась еще раз: не уступит Завидихе, пожалуй, и понаряднее будет! Повела глазом, мысленно добавляя: «И Домашу свою поглядите, боялись ведь, что голой будет у нас ходить!»
У Домаши, с хитрым расчетом, простые белого тонкого полотна рукава, даже без шитья, только по нарукавью тоненькая лента золотого кружевца, зато в уборе – драгоценные колты из Рязани, в самоцветных камнях, между которыми целый сад: на тоненькой витой рубчатой серебряной проволочке, с конский волос толщиною, качаются крохотные золотые цветочки, каждый чуть больше просяного зерна. Танья, как стала целоваться с сестрой, так и впилась глазами, даже ахнула, не видала до сих пор еще.
– Откуда?
– О прошлом годе еще Олекса привез, да редко надеваю, берегу!
Не утерпела, повела сестру показывать дареное зеркало.
Жонки проходили в покои Ульянии – пока, до столов, мужики – в горницу.
Пришел уже и отец Герасим в простом своем белом подряснике холщовом, с крестом кипарисным, из Афона привезенным. Никогда не носил дорогих тканей, – недостойно то слуге божьему, и шубу надевал простую, медвежью, за что был паки уважаем прихожанами. Прибыл уже и сотский, Якун Вышатич, с женой. Большой, тяжелый, в не гнущемся от золотого шитья аксамитовом зипуне. Богат, ведет торговлю воском, в Иваньском братстве состоит, а там шутка – пятьдесят гривен взнос!
Брат Тимофей еще раньше пришел, сидел у матери, Ульянии, а теперь вместе с Олексой встречал гостей, подергивая узкую бороду, улыбаясь как бы виновато. Редко улыбался брат, не умел, а когда надо было, как сейчас, словно виноватился перед людями. Знал он всех не только в лицо и по родству, знал, кто как живет, – у него взвешивали свое серебро, при нем рядились и считались, и потому даже Якун Вышатич поздоровался с ним уважительно, а Максим Гюрятич – так и с опаской. Знал брат и такое про Максима, что тот старому другу Олексе, да и жене своей никогда не сказывал.
Радько, принаряженный, лоснящийся после бани, тоже вступил в горницу.
Его приветствовали, не чинясь, уважали за ум и сметку, да и знали, что в доме Олексы он что дядя родной. Прибыла запоздавшая сестра, Опросинья, с чадами. Мужик ее был в отъезде. Зимним путем ушел в Кострому и еще не ворочался. Расцеловались с Олексой, Домашей и матерью. Детей свели вместе и отослали под надзор Полюжихи. Прибыли и прочие званые. Задерживался Дмитр, наконец прискакал и он на тяжелом гнедом жеребце. Поздоровались.
– Почто не с супругой?
– Недужна.
«Поди, и не недужна, – подумал Олекса, приглядываясь к строгому лицу кузнеца, – а надеть нечего, после пожара-то голы остались!» Стало обидно за Дмитра: не таков человек, чтобы низиться перед прочими, а горд, самолюбив – удачей не хвастает и беды своей николи не скажет.
– Как путь? – бросил отрывисто Дмитр, слезая с коня.
– Товар есть для тебя.
– Знаю. Спытать надо.
– Хорошее железо, свейской земли, на клинки пойдет!
– После поговорим. Я нынце покупатель незавидной, может, кому другому продашь?
– За тобою не пропадет, не первый год знаемся!
Олекса обиделся несколько, кузнец понял, потеплел:
– Прости, ежели слово не по нраву молвил. Ну, веди к гостям.
Уже были все в сборе, как главный гость пожаловал. Его уж и мать Ульяния вышла на крыльцо встречать, а Олекса сам держал стремя – тысяцкий Кондрат, седой, величественный, медленно слезал с седла.
В горницах Кондрата приветствовали все по очереди, каждый за честь считал поклониться ему. Теперь можно было и начинать.
Всего набралось с женами до сорока душ, сели за четыре стола, составленных в ряд в столовой горнице. Детей, что привезли с собою, кормили в горнице на половине Ульянии. Особо, в клети на дворе, накрыли для слуг и молодшей чади. Блюда там были попроще и пир пошумнее.
Мать Ульяния пригласила к столу. Отец Герасим прочел молитву и благословил трапезу. Перекрестились, приступили.
На закуску были соленый сиг, датские сельди, лосось, снетки, рыжики и грузди с луком.
Разные квасы, пиво, мед и красное привозное вино в кувшинах стояли на столах. Квасы – в широких чашах, обвешанных по краю маленькими черпачками.
Потом пошли на стол рыбники, кулебяка с семгой, осетриной, налимом, уха – сиг в наваре из ершей. Рыбу ели руками, пальцы вытирали чистым рушником, положенным вдоль стола.
После рыбных последовали мясные перемены: утки, куры, дичь и венец всего – печеный кабан с яблоками.
Кондрат прищурился.
– По дороге свалили, под Новым городом!
– А хоть и подале – не беда. Нынче князь и зайцев травить не дает и птиц бить на Ильмере не велит!
– Ну, зайцы – то боярская печаль.
– Не скажи! – подал голос Страхон. – Боярину не труд и за Мстой поохотитьце, а вот у меня сосед, лодейник, Мина, Офоносов сын, знаете его!
Мастер добрый, а семья больша, дети – мал мала меньше, родители уже стары, и старуха больна у его. Дак он силья поставит, худо-бедно зайчишку принесет, щи наварят с мясом. Опеть же гоголь, утица тамо… чад-от семеро, ежель все с одного топора, много нать!
– Сейчас-то не ходит?
– Какое! Ходит и сейчас! Тут не хочешь – пойдешь. А только два раза силья обирали у его…
– Да. Сюда б его, мужики!
Скоро пошли шаньги с творогом, морошкой и брусникой, оладьи, пареная репа в меду, топленое молоко, сливки, белая каша сорочинского пшена с изюмом. Напоследи – кисель, пряники печатные, орехи, свои и привозные грецкие. Умел угостить Олекса.
Становилось шумно, гости все чаще прикладывались к меду и пиву. Уже и жонки, кроме Ульянии, с поклоном стали покидать стол.
Разгорелся спор. Захмелевшие сотрапезники осадили тысяцкого.
– Немцы за горло взяли, Кондрат!
– Доколе терпим?!
– Дождут наши бояра, что Святую Софию обдерут, и станет тогда Колывань Новым Городом, а Новгород Торжком.
– Да и то навряд!
– Слыхал, Кондрат, чего раковорци лонись учудили? Уже и Нарова ихняя стала?
– Молчишь!
– Поведешь когда? Все пойдем!
– Князя Ярослава надо спросить…
– Что немцы, что Ярослав – одна стать!
– Ну уж… Про князя такое! Бога вы не боитесь, мужики!
– А виру дикую на возах Клуксовичева чадь взяла почто? Ты наш тысяцкий, тебе ведать, тебе и виру брать, а не ему, псу!
– Ты наша защита! Князь что! Князю мы только на рати надобны!
– Тише, мужики, и нам нужны низовские полки!
– Нет, ты скажи, Кондрат, что Михаил Федорович думат?
– Посадник один не решает, мужики!
– А еще кто ле?
– Елферья Сбыславича, того знаем, наш воевода, а еще кто? Михаил Мишинич? Жирослав?
– Они решают за Новгород, а Новгород при чем?
– Владыка пока не благословит…
– Владыка тоже не весь Новгород!
– И вече…
– Без князя Ярослава мы что веник без обвязки, – вмешался Максим Гюрятич. – Попомните Олександра, мужики! Кабы не он, не стоять Нову-городу.
– Вы так, простая чадь другояк, порядок нужен!
– При Олександре был порядок! Пожни заял, села брал под себя! Да того всего мало, а вот что под татар ялись под число [17], то обидно!
