Сергей Скибин - История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы
Драматург обработал античный сюжет в сентиментальном духе и возвеличил дочь Эдипа Антигону, любовь которой спасает отца от неминуемой смерти. Эдип Озерова вопреки античному источнику остается жить, погибает же Креон, выведенный в трагедии злодеем. Разумеется, в таком повороте сюжета принцип трагедии (власть Рока над Эдипом неизбежно должна привести к гибели героя) был искусственно и произвольно нарушен. Вяземский, поддержанный Пушкиным, справедливо писал, что Эдип перестает быть Эдипом и что «трагик не есть уголовный судья». Но у Озерова были свои резоны.
Драматург хотел, чтобы его герои выглядели на сцене, как простые люди, которым свойственны обычные чувства отцовской и дочерней любви, жалости, печали и сострадания. Он взывал к сочувствию зрителей, к их сопереживанию. И когда на сцене в одном из эпизодов появился Эдип, который сначала задумался, а потом стал рассказывать с остановками, паузами о своей горестной, несчастной судьбе, зрители почувствовали, что именно такими были переживания древнего старца. Современник вспоминал, что глаза многих людей увлажнились слезами, в руках дам замелькали батистовые платочки. Сентиментальность озеровского «Эдипа» пришлась по душе многим зрителям. В.В. Капнист в послании к драматургу писал:
«Эдипа» видел я, – и чувство состраданьяПоднесь в растроганной душе моей хранитГонимого слепца прискорбный, томный вид[18].
Публика поддержала стремление драматурга передать «правду» личного чувства и взволновать зрителей не идеями, не проблемами (в этом отношении пьесы Озерова могут быть названы трагедиями лишь условно[19]), а изображением чувств страдающих героев. Озеров дал каждому зрителю возможность перенести на себя переполняющие Эдипа переживания и ощутить их близкими себе. Делал этот драматург в духе сентиментализма.
Следующая трагедия Озерова «Фингал» укрепила его славу. На сей раз Озеров взял сюжет из «Песен Оссиана». Герои – Фингал и Моина – любят друг друга, но отец Моины, «темный» Старн, хочет погубить Фингала за убийство своего сына. Старн выведен Озеровым не просто коварным злодеем, но и нежным отцом, который скорбит о гибели любимого сына, чья кровь взывает к мщению. Зрителей трогали и переживания отца, и переживания влюбленных. И в этой трагедии Озеров защищает права личности на интимные чувства, которые часто оказываются выше чувств общественных.
В том же сентиментальном духе была написана трагедия «Димитрий Донской», основой которой послужили события русской истории.
Трагедия Озерова создавалась в чрезвычайно важных и ответственных для России исторических обстоятельствах. Незадолго до премьеры озеровской трагедии «Димитрий Донской» русские воины одержали победу над войсками Наполеона под Прейсиш-Эйлау и едва не захватили в плен императора французов. Однако угроза России со стороны Франции не миновала, и драматург воспользовался случаем, чтобы возбудить патриотизм публики. У Озерова Димитрий Донской обращается к войску:
Российские князья, бояре, воеводы,Прешедшие на Дон испытывать свободыИ свергнуть, наконец, насильствия ярем…
После этих слов, вспоминал современник, зал огласился неистовыми криками и рукоплесканиями.
Таким образом, успеху трагедии не в малой степени способствовала ее аллюзионность[20] (непосредственное аллегорическое сопоставление событий прошлого и современности, содержащее прозрачный намек; Пушкин называл такие аллюзии «применениями»).
В этой трагедии Озеров пошел еще дальше в защите чести и достоинства личности.
Сюжет трагедии состоит в том, что герои ее – князь Тверской и князь Московский (Димитрий) готовы драться с татарами. В этом между ними нет разногласий. Но есть личные причины, которые влияют на их поведение перед битвой: оба влюблены в новгородскую княжну Ксению, причем княжна обещана князю Тверскому, а любит Димитрия. Ксения неожиданно прибывает в стан русских войск. Димитрий вступается за чувства девушки и протестует против власти родительской над детьми и мужа над женой. Он даже хочет драться с князем Тверским на поединке, но тот отвергает эти намерения, резонно заявляя, что драться надо с врагами, а не устраивать сражения между своими по иноземному обычаю. В конце концов битва была выиграна, и судьба Ксении решилась: князь Тверской добровольно отказался от своих претензий на ее руку, и препятствия к браку Димитрия и Ксении улетучились как дым. Из конфликта трагедии видно, что герои часто руководствовались вовсе не государственными интересами, а сугубо личными целями, и это приводит к намеренному снижению их образов. Подобное снижение входило в планы Озерова: вместо героических характеров, наделенных высокими чувствами, выраженными выспренним слогом, у него появились простые, обыкновенные человеческие характеры со свойственными и понятными всем переживаниями, высказанными обычным разговорным языком, «средним» стилем. К словам этого стиля добавились сентиментально-слезливая лексика и просторечия.
Заслуги Озерова (следующая трагедия «Поликсена» успеха уже не имела) бесспорны. Драматург способствовал тому, чтобы герои русской сцены были более, чем ранее, похожи на обычных людей и из их уст звучала не возвышенная, а более простая речь. Однако трагедии Озерова, несмотря на их «элегический» язык, которым выражены переживания героев, имели и художественные недостатки.
Озеров игнорировал проблемы народности и историзма. Это привело его к ограниченному решению языковых проблем.
В трагедии об Эдипе он переделал и изменил мифологический сюжет, что уничтожило самый принцип трагизма, как его понимали древние. В «Димитрии Донском» нет ни грана историзма и народности.
Державин и А.С. Шишков справедливо возмущались по поводу исторических несообразностей пьесы. Однажды, вспоминал известный мемуарист С.П. Жихарев, Державин бросил саркастическую реплику: «…мне хочется знать, на чем основывался Озеров, выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну[21], которая одна-одиношенька прибыла в стан и, вопреки всех обычаев тогдашнего времени, шатается по шатрам княжеским да рассказывает о своей любви к Димитрию». Ксения, прибывшая в стан русских войск, действительно вносит расстройство и неразбериху в подготовку битвы. Об этом же писал и Шишков: «Завязка сей трагедии на такой невероятности основана, что никакими натяжками нет возможности ее оправдать». Из-за того, саркастически замечает Шишков, что отец не успел обвенчать Ксению с князем Тверским до Куликовского сражения, он посылает ее в русский стан, чтобы она смогла обвенчаться с ним «перед взорами татар». Особенно возмутило Шишкова, по словам С.Т. Аксакова, поведение великого князя Московского в Успенском соборе: «увидав красивую девицу», он «невзвидел святых мощей и забыл о них. Можно ли написать такую дичь о русском великом князе…».
Такие же мысли свойственны Вяземскому и Пушкину, сторонникам Карамзина. Спустя несколько лет после кратковременного триумфа Озерова, Пушкин писал: «Что есть народного в Ксении, рассуждающей шестистопными ямбами о власти родительской посреди стана Димитрия?»[22]
Вместе с тем Озеров обострил вопрос о слоге трагедии. Его критиков не удовлетворила не только сентиментально-слезливая и элегическая речь исторических персонажей, но и просторечия, широко введенные драматургом. Речь шла не столько о нарушениях нормативной классицистической поэтики, сколько об исторической точности и уместности словоупотребления. Озеров игнорировал семантическую, смысловую наполненность высокого стиля. Тем самым языковое воссоздание исторической эпохи не было убедительным.
Перед русской литературой встали проблемы единого литературного языка, соотношения стилей, их уместного и точного употребления в разных жанрах и в разных художественных целях.
«Беседа любителей русского слова» и «Арзамас». Полемика о литературном языке
Решение этих проблем приняло в России полемически-пародийный характер и связано с образованием и деятельностью двух литературных объединений – «Беседой любителей русского слова» (1811–1816) и «Арзамасским обществом безвестных людей» («Арзамасом»; 1815–1818).
В начале 1800-х гг. Карамзин написал несколько статей («Отчего в России мало авторских талантов», 1802 и др.), где утверждал, что русские не умеют изложить некоторые психологические и философские тонкости в разговоре, не могут точно и ясно выразить свои переживания, тогда как на французском языке те же самые переживания они передают легко. Тем самым Карамзин зафиксировал характерное противоречие в языковом обиходе дворянина того времени – явление двуязычия. Русским образованным людям было легче говорить и писать по-французски, чем по-русски. В этом даже спустя несколько лет признавались многие писатели, в том числе Пушкин. Некоторые поэты (например, Вяземский) сначала писали стихи по-французски, а затем переводили их на русский язык.
