Александр Шапран - Ливонская война 1558-1583
Надо сказать, что насыщенное военными событиями время царствования Ивана Грозного дало нашей истории целую плеяду незаурядных военных деятелей. Можно много судить о несоответствии московской военной машины духу и требованиям времени, об отсутствии военного профессионализма даже среди высшего командного состава русской армии, что послужило причиной многих поражений в Ливонской войне и стало одним из объяснений ее итоговых результатов. Но надо помнить, что институт командных кадров был неотъемлемой частью московского военного лагеря, он сформировался вместе с ним, что и определило уровень профессиональной подготовки командного звена всех рангов. А формировался этот лагерь в вековой борьбе с кочевой степью, а потому и само московское войско и его военачальники вполне отвечали требованиям войн против азиатских орд. Ливонская же война по сути дела стала первым крупным эпохальным военным событием, в котором Москва столкнулось с военной машиной Запада. И несмотря на то что ее противниками были далеко не лучшие представители европейской военной школы, Москва, даже располагая значительно большими, чем ее враги, внутренними ресурсами и обладая более крепким государственным устройством, не выдержала противостояния.
Но, признавая за русскими воеводами недостаточный уровень владения военным искусством, нельзя большинству из них отказать в верности долгу, преданности делу и полной самоотдаче, вплоть до готовности к самопожертвованию. Во всяком случае, сказанное будет справедливо в отношении первого этапа войны до начала гонений на лучших представителей командования армии. И вот этими качествами представители московского генералитета эпохи Грозного, в особенности те из них, что попали под первую волну массовых репрессий, очень контрастировали с самим русским самодержцем. Ведь Иван Грозный не только не имел даже зачатков воинских способностей, не только не был наделен от природы хоть какими-нибудь относящимися к военному ремеслу дарованиями, но и при всей своей грозности грозному царю было присуще самое несвойственное военному человеку и самое постыдное для любого человека качество — трусость, доходящая до низменного малодушия. И вот сознание своего ничтожества оказалось не способным подтолкнуть русского царя ни к чему лучшему, как выплеснуть негодование на людей своего окружения, в первую очередь, на военных.
Деспотические наклонности московского государя испытали на себе все без исключения военные деятели его царствования. И только очень немногим из них улыбнулось счастье погибнуть славной смертью на поле битвы, подобно Петру Шуйскому, зарубленному литовцами в сече под Оршей, или Ивану Шереметеву, сраженному наповал шведским ядром под Ревелем. Подавляющее же большинство царских воевод, составлявших гордость русской армии, наводивших ужас на неприятеля, а потому высоко чтимых в его лагере, героев бесчисленных походов и битв погибло на плахе, в тюремном застенке или пыточном каземате, подобно Александру Горбатому, Михаилу Воротынскому, Петру Серебряному, Петру Щенятеву, Ивану Шуйскому и десяткам других. Не меньше трагизма и в судьбах бежавших от безысходности за рубеж, подобно, пожалуй, самому выдающемуся полководцу эпохи — Андрею Курбскому. А потому для рассматриваемого периода нашей истории и его главного события — продолжавшейся более двадцати пяти лет войне на западе, — в образах русских полководцев той войны одинаковый интерес представляет и их военная деятельность, и их личная судьба.
Можно вспомнить еще много характерных особенностей той эпохи и непосредственно связанных с войной на западе явлений и сторон московской жизни. Из всего их множества хочется выделить одну, явившуюся типичным продуктом окончательного формирования российского самодержавия и ставшую мерилом сознания московского общества. Для лучшего понимания этой особенности воспользуемся соображениями отечественного историка XX столетия А.П. Торопцева.
«К началу XVI века, — пишет ученый, — русским великим князьям удалось собрать в единое государство разрозненные княжества, и теперь нужно было лучшим образом распорядиться этой мощью, еще в полной мере не осознанной ни боярами да воеводами, ни князьями (а с Ивана Грозного — царями), ни служителями церкви, ни вольным людом, осваивавшим окраины страны, — никем. Такое часто случается с молодыми, сильными, буйными натурами. Вроде бы любое дело им по плечу, нет никаких преград, способных остановить богатыря. И гуляет он, парень крепкий, молодой, и… вдруг неожиданно (для него самого, неопытного) получает обидные удары от судьбы.
Такой была Русь в XVI веке. Какие прекрасные она одерживала битвы, какие горестные неудачи преследовали ее! Часто историки и другие умные люди обвиняют во всех несчастиях того времени лишь буйную, неуравновешенную натуру русского грозного царя, не желая при этом думать о том, что во всем повинна неопытность норовистого, нахрапистого богатыря: Московского государства. Силушки у него было побольше, чем у Османской империи. А вот ума… Чтобы собрать, скажем, всю вольницу казацкую да всех служилых людей великих и малых городов в одну мощную армию да направить ее… а куда ее направить?
Хорошо сейчас, спустя три с половиной века (на самом деле четыре с половиной — A. III.), разрабатывать стратегию за того же Ивана Грозного, разглядывая карты, изучая справочные пособия, зная все, что случилось с русским царем и русским народом и другими народами в тот напряженный век, но ему-то каково было!… Куда идти, где разгуляться богатырю?»
Вот здесь, в одной короткой цитате сконцентрирована вся психология может быть еще не каждого русского человека XVI века, но уж точно московского общества и, конечно же, московской власти. Вдумаемся в смысл того, о чем пишет исследователь. Создано единое, мощное государство и встает вопрос о том, как «лучшим образом распорядиться этой мощью?». Причем под этим вопросом однозначно понимается: на кого напасть и кого завоевать? Ни в какую другую сторону общественная мысль просто не работает. Даже не ставится на повестку дня вопрос о подъеме экономики, о благоустройстве городов, о прокладке дорог и возведении мостов через бесчисленные реки, повышении урожайности земли, совершенствовании орудий труда, развитии промышленности, наконец, улучшении быта людей и т.п. Обо всем этом самом насущном для человека и общества в целом не вспоминается даже пусть в совокупности с вопросами повышения обороноспособности, то есть со строительством крепостей и оборонительных линий, с усовершенствованием оружия и пр. Наконец, никто не задумывается о строительстве портов на имеющемся у России морском побережье, о закладке корабельных верфей, налаживании торгового мореплавания, о создании и развитии военного флота для обороны своих берегов. Ни о чем этом богатырю, имя которого — Московское государство, даже думать не хочется, потому как от всего этого отдает однообразной, скучной и во всех смыслах неинтересной жизнью, неизменно сопровождаемой непрерывной, тяжелой и кропотливой работой, а он (богатырь), как повествует нам историк, «парень крепкий, молодой», и его грезы уносят в иной, более романтический мир. Ученый намекает на то, что силушки у Московской державы было достаточно, а вот ума-то маловато, в том смысле, что она не знала, куда и как применить эту свою силушку. И тут же историк подсказывает ей, как лучше всего своей силушкой распорядиться. Оказывается нужно было собрать все людские ресурсы, от казацкой вольницы до служилых людей «в одну мощную армию» и двинуть ее… Впрочем, сам советчик не знает точно, в какую сторону ее лучше двинуть, но твердо уверен в одном, что куда-то двигать надо, ибо русскому богатырю необходимо разгуляться. Так что наш современный ученый в плане поисков путей развития молодого русского государства мыслит теми же категориями, что и его предок, живший несколькими сотнями лет ранее.
Тут хочется поправить современного историка тем, что его совет лишний, и что русское государство в XVI столетии в точности так и поступало, как ему подсказывает ученый из конца XX века. А вот то, что оно получало при этом «обидные удары от судьбы», наш отечественный современник списывает на «неопытность норовистого, нахрапистого богатыря» и нисколько не осуждает его принципиальную позицию. Богатырю нужно где-то разгуляться, и истина эта возражений не терпит. Завоевательные стремления Московского государства и через четыре столетия воспринимаются как безальтернативные. Для набравшего мощь государства нет другого пути развития, как вооруженная агрессия против соседей с целью захвата их территории. Драматизм нашей истории именно в том, что своей принципиальной позиции, сложившейся к началу XVI века и имевшей в своей основе присоединение сопредельных земель, Московское государство, равно как и все его правопреемники, не изменит и впоследствии.
