Павел Загребельный - Евпраксия
Кнехта привели к княжне Евпраксии. Он все еще бормотал бестолково о багряных нарядах на поляне; аббат Бодо переводил эту нескладицу, кнехты хохотали до слез, не в состоянии удержаться от хохота даже перед лицом смерти своего барона; это и вовсе разъярило неудачливого искателя приключений, он бросился расстегивать свою сумку, нетерпение колотило его, всхлипывая и захлебываясь слюной, он выталкивал из себя злые восклицания:
- Вот... Покажу... Убедитесь!.. Дураки!.. Свиньи недоверчивые!..
Рвал из сумки запиханное туда совсем недавно драгоценное скарлатное сукно, княжеских достоинств одежды, выдернул что-то, взмахнул, чтоб в потоке солнечных лучей ткань засверкала так, как сверкала для них с Рудигером, когда они стояли сегодня утром на краю поляны.
Не вспыхнуло. Никто не вскрикнул от восторга. Потому что в руке у Хундертхемде был клок старой истлевшей соломы. Может, впервые в жизни рука эта опустилась растерянно, кнехт испугался снова, больше, чем когда увидел убитого Рудигера, испугался и спросил беспомощно, неизвестно кого:
- Как же это?
- Conjuratores non gratis - наказание заговорщикам, - промолвил аббат Бодо, уставив взгляд в землю, чтобы подавить в себе искушение оглянуться назад, откуда они ехали, или посмотреть туда, куда направлялись.
ЛЕТОПИСЬ. РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Про Всеволода написали так: "Князь смолоду был боголюбив, любил правду, был милостив к бедным, почитал епископов и священников, но особливо монахов, давал им все необходимое, был также воздержан и за то любим отцом своим. В Киеве были у него беспокойства с племянниками, которые просили волостей. Он всех их мирил, раздавал волости. К тем заботам прибавились хвори, старость, и стал он любить молодых, советоваться с ними, а молодые пытались отдалять его от старой дружины, к людям перестала доходить княжья правда, тиуны начали грабить, брать несправедливо пени при суде, а Всеволод ничего того не знал в своей хворости".
Про Изяслава - еще душевнее: "Был красив лицом, высокий и полный, нрава незлобивого, кривду ненавидел, правду любил, льстивости в нем не было, прямой был человек и не мстительный. Сколько зла сотворили ему киевляне, самого изгнали, дом разграбили, а он не заплатил им злом за зло, если ж кто скажет: он наказал Всеславовых вызволителей, то не он же то сделал, а сын его. Потом братья прогнали его, и он ходил, блуждал по чужой земле, а когда сел на своем столе и Всеволод прибежал к нему побежденным, то Изяслав не сказал ему: "А вы что мне сделали?" - и не заплатил злом за зло, а утешил, сказав: "Ты, брат, показал ко мне любовь, возвел меня на стол мой и назвал старшим - так и я теперь не помяну первой злобы; ты брат мне, а я тебе, и голову свою положу за тебя", что и сталось. Не сказал ему: "Сколько вы мне зла содеяли, а вот теперь настала и твоя очередь", не сказал: "Иди, куда хочешь", но взял на себя братнюю печаль и показал любовь великую".
Неужто летописец был так ослеплен, что не увидел ничего, или же так дорого ему заплатили за сокрытие истины, ибо кто-то очень заботился о том, чтоб ввести потомков в заблуждение? Правда, события вроде подтверждают слова летописца, но ведь события изложены им же самим именно так, чтобы они послужили затемнению истины.
Когда умер Святослав и у его зятя, польского короля Болеслава, уже не было причин не помочь Изяславу снова возвратиться в Киев, тот оказал изгнанному киевскому князю помощь войском, и вторично пошел старший сын Ярослава на Киев, чтобы, может, еще раз (и снова, видно, не своей, а сыновней рукой!) наказать непокорных киевлян, но брат его Всеволод, человек действительно ученый и, возможно, незлобивый, коли речь шла о более сильных, встретил его на Волыни с небольшой дружиной и без битвы уступил место, сам пригласил старшего своего брата занять великокняжеский стол. Сам же Всеволод сел в Чернигове. Туда вскоре приехал Олег Святославович, изгнанный Изяславом из Владимира-Волынского, который перешел к сыну Изяслава Ярополку. Олег, что обладал отцовским нравом, отличался недобычливостью и непоседством, вскоре метнулся в Тмутаракань, где сидел еще один безземельный, обиженный племянник Борис, сын покойного самого старшего Ярославича - Вячеслава. Вместе с Борисом, подговорив половцев, племянники ударили на дядьку своего Всеволода, выбили его из Чернигова, Олега черниговцы приняли радостно; Всеволод, побитый и несчастный, вместе с малыми детьми бежал ночью из города, бежал в Киев, просил помощи у Изяслава, и тот в самом деле, как записано в летописи, пошел на Чернигов, но не столько ради помощи Всеволоду, сколько в намерении наказать, проучить племянников.
Была битва на Нежатиной ниве возле Чернигова, и там погиб Борис Вячеславович, но погиб неизъяснимо, как и Изяслав. Истинно: никогда никто не может наперед обозначить ход и конец даже самой маленькой битвы.
Так Всеволод неожиданно стал, не имея больше соперников, великим князем киевским. На радостях он похоронил Изяслава рядом с Ярославом в Софии, хотя сын ни в чем не был равен своему великому отцу. Но и тут высокоученый Всеволод действовал не без собственной корысти. Ибо захоронение в Софии свидетельствовало не столько о величии покойника, сколько о великодушии преемника, а еще: это был намек, чтоб и самого Всеволода благодарные его потомки, придет время, положили бы именно здесь, в пышнейшем храме земли русской.
Дабы не попали в летопись никакие бесчестные его поступки, Всеволод позаботился, вполне вероятно, о том, чтобы молчанием обойдены были те самые три года, в течение которых Изяслав бегал по Европе, торгуя родной землей, которую продавал и польскому королю, и германскому императору, и папе римскому Григорию во имя единственной цели: возвращения на киевский стол. Любой ценой, любыми унижениями собственными и всего народа своего, лишь бы вернуться!
Болеслав польский в помощи тогда отказал, еще и каверзу учинил Изяславу, напустив на него охочих к поживе воинов, и те малость пощипали киевского князя, который вывез из Киева многое множество драгоценностей. Тогда Дмитрий-Изяслав прибыл в Майнц и, как записал в своей хронике Ламберт Герсфельдский, принес императору Генриху "неоцененные богатства в виде золотых и серебряных сосудов и безмерно ценных одеяний и просил его, чтобы он оказал ему помощь против его брата, который силой лишил его власти и удерживает ее злою тиранией".
Хотя Киев слишком далеко от Майнца, чтоб император Генрих сразу сообразил, кому там протянуть руку, все же послано было туда посольство во главе с трирским пробстом(*) Бурхардом. Велено было посольству предложить Святославу покинуть трон, иначе, мол, придется ему "в ближайшем будущем испытать на себе силу оружия и могущества Священной Римской империи германской нации".
Бурхард был родным братом Оды, жены Святослава, уже это свидетельствовало о неистинности угроз германского императора. Когда ж посол рассказал киевскому князю о затруднениях Генриха со строптивыми саксонцем и с папой Григорием, острый разумом Святослав сразу сообразил, что ему не угрожают - скорее, у него просят. Дружины для помощи Генриху у него не было, да и будь она у него, как ее послать в эдаку-то даль, но богатствами поделился с охоткой. Германский хронист, восторгаясь, рассказывал, что Бурхард "вернулся от короля русских со столь богатыми дарами в виде золота и серебра и дорогих одеждах, что никто и не припомнит другого подобного случая, чтоб в германское государство в одночасье было ввезено такое множество".
Посольство ездило долго, да Изяслав и не ждал, что оно там ему привезет, а погнал поскорей Ярополка к самому папе Григорию; и у того просил помощи, обещая взамен сделать Русь леном(*) церкви святого Петра, иначе говоря, продавал свою землю еще и католическому Риму.
"Помощь" пап не в силе, а в слове, слово же римских первосвященников воплощалось в их посланиях к земным владыкам. Григорий одарил таким посланием и "Дмитрия, короля русского", то есть Изяслава (Дмитрий - было его церковное, при крещении данное имя):
"Сын ваш, посетив город апостольский, пришел к нам и, желая из рук ваших получить королевство в дар от святого Петра, выразил надлежащую верность тому ж блаженному Петру, князю апостолов. Мы согласились с просьбой и обещаниями сына вашего, которые показались нам справедливыми как потому, что даны с вашего согласия, так и по искренности посетившего нас, и передали ему кормило правления вашим королевством от имени блаженного Петра - с тем намерением и пожеланием, дабы святой Петр своим ходатайством пред Богом хранил Вас и царство ваше и все добро ваше и споспешествовал Вам до конца жизни Вашей в том, чтобы удержать царство ваше во всяческом мире, чести и славе".
Послание было вручено Изяславу папскими послами, которые передали еще много из ненаписанного, а получалось в итоге нечто и вовсе Изяславом не ожидаемое. Сам он утрачивал власть, переданную папой Ярополку, к тому же должен был принять католичество, и вся Русь вместе с ним "при его содействии". Выходило так, что и власти нет, и содействие окажи этим римским отцам-ненасытцам.
