Франсуа Блюш - Людовик XIV
Людовик, бесспорно, был слишком мал, чтобы уловить всю важность события, происшедшего 18 мая. Кто, впрочем, в этот день, мог бы иметь о нем ясное представление? Конечно, не королевский адвокат Талон со своей утомительной и пустой речью. Может быть, Сегье? Может быть, Мазарини? Анна Австрийская заставила покориться Гастона Орлеанского и Конде. Она подобрала совет по своему усмотрению (это открывало большие возможности для Мазарини), могла теперь не считаться с его мнением, отныне совет имеет чисто совещательный характер. В этой игре королевская верховная власть оставалась безукоризненной; абсолютная монархия укреплялась и совершенствовалась. Но у великих вельмож, мало-мальски прозорливых, были причины волноваться, и судейские, которых втянули лишний раз в большую политику, подвергались опасности — дальнейшие события это покажут — и могли дорого заплатить за свою услужливость.
Детство монарха никогда не бывает неорганизованным. Мы иногда думаем, что король пяти или семи лет часть своей повседневной жизни посвящает представительскому креслу, играя роль как актер в комедийном театре. А он не играет, а воплощает в себе короля, он не может раздвоить свою личность. Он всюду король. Он ребенок и король одновременно, не по очереди. Так как он совсем мал, де Жуайез поднял его, усадил в королевское кресло; так как он король, его слова, даже невнятно сказанные, обретут силу закона, а завещание Людовика XIII станет недействительным.
Впрочем, кто узнает, до какой степени каждый официальный жест, каждый королевский акт, поданный тому, кто должен подписать его, понят подписывающим. Отрицать, что король сознательно повелевает или понимает, что подписывает, означало бы допустить двойную ошибку. Это означало бы не признавать, что Людовик XIV был, бесспорно, умный и имел рано созревший ум. Уже в детстве, со слов Лапорта, «он проявлял свой ум, все слыша и все подмечая»{51}. В пять лет он не может себя вести как монарх в тридцать; но в те же пять лет «он обещает быть великим королем»{149}. Так выражает свое суждение Контарини, посланник Светлейшей Венецианской Республики. В этом же, 1643 году Людовик принял в Лувре иностранных послов, пришедших его поздравить. Церемония долгая и утомительная, в течение которой маленький король умело себя держит. Когда эти господа обращаются к регентше, он не слушает, но когда они поворачиваются к нему, он весь внимание.
Аудиенции, которые он дает, документы, которые он якобы подписывает, предвосхищают абсолютного монарха. Каждое произнесенное слово (сказанное невзначай, подсказанное и воспринятое) важно для него, для Франции, для того, кто должен его услышать и понять; каждый «подписанный» документ возлагает ответственность на короля и королевство. Будут, конечно, бумаги, подписанные по этикету, обычные, а также королевские акты, имеющие политическое значение. Мазарини, конечно, никогда не говорил своему крестному сыну о мартовском эдикте 1644 года, который подтверждал привилегии мясников Парижа, или о таком же другом эдикте, «предписывающем создание пожизненных должностей восьми присяжных из продавцов, контролеров, оценщиков, весовщиков, осмотрщиков и счетоводов такого товара, как сено», в столице;{201} но невозможно себе представить, чтобы кардинал не посвятил его в содержание другой декларации, «подписанной» Людовиком в тот же день, по которой амнистировались дворяне, скомпрометировавшие себя при восстании бедняков («кроканов») в провинции Руэрг{149}.
Заседания парламента с присутствием короля следуют одно за другим, и все они не похожи друг на друга. Будучи семилетним (7 сентября 1645 г.), маленький король, которого долго приветствуют в парламенте, демонстрирует уверенность взрослого{149}. Королевские дела идут чередой, втягивая того, кто их исполняет, в круг политических или религиозных, престижных или просто человеческих обязанностей. 16 сентября 1643 года Людовик показал герцогу Энгиенскому, что он доволен успешно проведенной кампанией. «Газетт» пишет: «Каждому было приятно видеть ласковое обхождение юного монарха с героем, оно показывало, на что можно надеяться, когда король достигнет более зрелого возраста»{73}. Следующей весной он, сидя в карете, присутствует на смотре своего швейцарского гвардейского полка в Булонском лесу; он уже вошел во вкус военных парадов. В Великий четверг 1645 года он моет ноги двенадцати бедным из своего прихода (Сент-Эсташ) и обслуживает их за столом. Летом 1647 года по совету Мазарини Людовик едет с матерью осматривать границу: речь идет о том, чтобы мобилизовать дворянство, заставить всех в королевстве осознать силу испанской опасности, так как в этот момент осажденный Армантьер сдается. А ведь этому королю, уже воину, всего лишь восемь лет.
Пятнадцатого января 1648 года Людовик XIV в третий раз авторитетно присутствует в своем королевском кресле на заседании парламента. После пессимистического доклада Омера Талона о кризисном состоянии дел в королевстве он не испытывает, конечно, никаких угрызений совести, издавая непопулярные налоговые указы, которые принимает Мазарини. Вот почему, после того как он в четвертый раз присутствовал (31 июля того же года) на заседании парламента и выслушивал еще раз иеремиаду господина Талона, он очень обрадовался победе, которую принц Конде одержал над испанцами при Лансе: ему кажется, что это главная победа монархии над должностными лицами, слишком уже фрондерски настроенными. Еще до гражданской войны и, конечно, не представляя себе будущего, Людовик знает, кто его враги сегодня: вельможи королевства, объединившиеся уже с 1643 года в группировку «Значительных» и желавшие диктовать его матери свой эгоистический закон; высокопоставленные судейские, особенно «возгордившиеся своей новой славой» в 1648 году и стремившиеся контролировать монархию.
Необычное воспитание
До сентября 1645 года королем, по установленному обычаю, занимались женщины. Отныне по достижении возраста, который Церковь, каноническое право и государство называют «сознательным возрастом» (возраст моральной сознательности, в котором уже умеют отделять хорошее от плохого, или возраст интеллектуальной сознательности), воспитание короля будет доверено мужчинам. В марте 1646 года королева-мать “назначает «кардинала Мазарини на должность суперинтенданта при особе короля для того, чтобы он руководил его образованием и воспитанием, и маркиза Вильруа на должность гувернера (находящегося в подчинении Мазарини) персоны Его Величества»{70}. «Я считала, — уточняет она, — что этот выбор был определен той честью, которую покойный король, мой повелитель, ему оказал, желая, чтобы он был крестным отцом наследника». Вильруа будет наделен незаслуженными почестями, произведен в маршалы (2 октября 1646 г.), и ему будет пожалован титул герцога (15 декабря 1648 г.). Не замечено, чтобы он очень повлиял на формирование личности своего ученика, за исключением того, что время от времени он поддерживал решительные, здравые меры кого-нибудь из нижестоящих по должности, например камердинера Лапорта{51}. Наставник Людовика XIV — это Ардуэн де Перефикс, настоятель монастыря в Бомоне, которому платили 6000 франков в год за то, чтобы он обучал короля истории и литературе, и которого в награду за это назначили епископом в Родез. Перефикс контролирует небольшую группу учителей: Жана Лебе (правописание), Лекамю (счет), Антуана Удена (итальянский и испанский языки), Давира (рисование), Бернара (чтение){149}. Но воспитанием короля не занимаются ни Вильруа, куртизан, лишенный индивидуальности, ни Перефикс, церковнослужитель, больше ханжа, чем духовник. Только Мазарини, вопреки бытующему мнению, отнесся со всей серьезностью к своей должности суперинтенданта.
Ему доверяет королева, которую он приобщает к сложным политическим наукам. Враждебное отношение к кардиналу выказывает Лапорт. Этот странный человек, пострадавший ради королевы во времена первого кардинала, стал в 1643 году большим роялистом, чем сам король — объект его поклонения. Лапорт принялся направлять королеву, доводить до ее сведения слухи, вредящие ее репутации, способствовать ее разрыву с Мазарини.
Анна Австрийская, более верная, нежели принято считать, всегда помнившая прежние услуги камердинера, будет терпеть все это до конца 1653 года. Лапорт из слуги необходимого превращается в невыносимого. Может быть, причиной тому послужило все возрастающее тщеславие: в 1643 году он получил титул первого камердинера Его Величества и дворянское звание и посчитал возможным подменять собой наставника (читает, не получив на это никаких полномочий, по вечерам королю «Историю Франции» Мезре), гувернера (выносит суждение о степени строгости или необходимой снисходительности), даже суперинтенданта.
Еще до того, как Мазарини получил эту должность, однажды в Компьене, в 1645 году, шестилетний король, увидев кардинала, проходящего по галерее дворца «в сопровождении большой свиты», не удержался от громкого возгласа: «А вот и султан!» Его Преосвященству было доложено об этом одним сторонникомдворянином; а королеве-матери — Его Преосвященством, но король отказался сообщить имя того, чью фразу{51}, что было совершенно очевидно, он повторил.
