Жан Флори - Повседневная жизнь рыцарей в Средние века
Как рекрутирование производилось? У «варваров» военная служба была обязанностью всякого свободного мужчины (у франков — за исключением клириков, но, скажем, бургунды такого исключения не признавали), который должен был приходить под королевское знамя со своим оружием, со своими припасами и оставаться под ним до завершения похода или до окончания военной кампании. Нарушители подвергались тяжелым штрафам. У франков, начиная со второй половины VI века, в отличие от других германских королевств галло-римляне не были отстранены от службы, что приводило к взаимопроникновению двух народов, особенно в среде аристократии. Более того, у франков перестал производиться ежегодный военный смотр всех свободных воинов на «марсовом поле». Отныне при сборе ополчения обращались только к аристократам, которые и являлись на место сбора во главе собранных ими отрядов.
Власть аристократии, основанная на земельной собственности, все возрастала, даже в чисто военной области. В подражание королям, которые окружили себя «личной гвардией», «Гранды» (potentiores, seniores) обзавелись, в свою очередь, отрядами из вооруженной домашней челяди или/и из клиентов (satellites, pueri, gasindi, vassi etc.) Заметим мимоходом, что слово «vassus», которое со временем вытеснит все прочие, — кельтское по происхождению и прежде всего относилось к рабу, причем это свое первоначальное значение сохранило, наряду с прочими, в течение всех Средних веков. Итак, vassus (мн. ч. vassi), от которого со временем произойдет vassal — это прежде всего человек подручный, слуга, готовый на любую работу, но вместе с тем — и слуга вооруженный, привязанный к «патрону» некоторыми четкими, помимо прочих, обязательствами, которые упоминаются в тексте клятвы (ее формулы называются «рекоммандациями»). Эта клятва делает зависимость несвободного человека почетней{5}. В «доме» своего патрона (familia — позднее этот латинский термин будет заменен на «mesnie») лица такого ранга мешаются с другими служителями, министериалами, а также с сыновьями зависимых от патрона или союзных с патроном семейств, с этими отроками и юношами, которые здесь, при «дворе» магната, кормились (отсюда их название «nutriti»), воспитывались, обучались и готовились к несению почетной службы. Вот здесь, в среде личных дружин, завязываются узы товарищества, взаимной, выручки, а главное, узы преданности по отношению к вождю, который немного лет спустя будет именоваться «господином» (maître) или «сеньором» (лат. dominus).
Это явление встречается не только у франков. Оно, с некоторыми нюансами, обнаруживается и у визиготов, где gardingi — телохранители короля, a bucellarii, по кодексу Йорика, составляют дружины сеньоров; и у лангобардов, где gusindi суть вооруженные слуги (рабы или вольноотпущенники), которые оказывают своим государям и прочие (не военные) услуги; и у англосаксов, где gestiths низкого происхождения находятся на содержании у короля, получают от него пищу, одежду, оружие и иногда земельный надел на пропитание, а взамен обязаны ему военной службой.
При Меровингах ежегодно созываемые армии состояли почти исключительно из пехоты. Когда мажордом (дворецкий) Карл Мартелл одержал верх над арабами в битве при Пуатье (732), то это была победа пехотинцев. Однако позднее армия франков, быть может, по примеру ее противников — сарацин, готов, авар — все же обзаводится собственной кавалерией, которой предстоит стать главной силой в будущих армиях. Лишь с 760 года ежегодная мобилизация армии проходит на «майских полях», дающих достаточно кормов для боевых коней. Кавалерия — род войск более дорогостоящий, и короли довольствуются ее формированием исключительно из грандов и их вооруженных свит. И в самом деле, расходы на ее содержание, экипировку, на необходимое пополнение лошадьми ложатся на плечи аристократии в продолжение всей летней кампании, длящейся, как правило, три месяца.
Долгое время считалось, что развитие кавалерии, начавшееся со времен Карла Мартелла, было связано с появлением стремени — с новшеством, будто бы вызвавшим к жизни целый социальный класс, а именно — «рыцарей», которые, вставив ногу в стремя, сражались уже по принципиально иной методике, что и привело прямо к феодализму{6}. Ныне выясняется, что упомянутая концепция вряд ли имела под собой солидную фактологическую основу. Стремя, известное в Китае с V века, медленно распространяется сначала, естественно, в Азии, а затем и в Европе, и к VII веку вряд ли во всей Евразии можно было обнаружить такую страну, где бы на китайское изобретение смотрели как на диковинку. Однако изобретение это не обусловило собой ни модификации способов конного боя, ни появления новых социальных структур. Последние возникали и видоизменялись в разных регионах по-разному, никакой унификации в формах их развития после появления стремени наукой отмечено не было{7}. Стремя, на наш взгляд, важный элемент, но всего лишь один из элементов развития кавалерии, а мы здесь пока лишь у самого начала того процесса, который, в конце концов, превратил конницу варваров в рыцарскую кавалерию, ставшую царицей на полях сражений всего Средневековья.
Впрочем, взаимозависимость и взаимовлияние двух сфер — собственно социальной и чисто военной — вполне очевидны. Между тем как политика завоеваний начинала задыхаться и все более редкие победы не приносили с собой столь желанной добычи и в желанных размерах, Меровинги вынуждены были расточать свои финансовые средства ради приобретения все новых «верных» (воинов). В известном смысле они «покупали» их военную службу, раздавая (помимо прочего) им и земли из королевского фонда, что приводило, в фигуральном смысле, к опасному «обезземеливанию» династии.
Прямым следствием столь близорукой политики было то, что усилившаяся аристократия делалась все более независимой, а ее верноподданнические чувства — все более сомнительными. Королевская же власть, со своей стороны, чем дальше, тем больше попадала в глубокую зависимость по отношению к аристократии. Само расширение франкского королевства вынуждало короля искать себе точки опоры в местных аристократических кланах, и потребность эта становилась все более насущной по мере того, как вырисовывались контуры таких «квазинациональных» региональных образований (превратившихся со временем в «малые отечества», а то и просто в Отечества), как Аквитания, Бургундия, Нейстрия, Австразия и, позднее, Германия. У каждого из них имелись свои политические, экономические, культурные особенности, свой местный «менталитет», то есть те черты, которые в совокупности составляли его неповторимое лицо. Первым (но, конечно, не единственным) выразителем такого рода «особенностей» и выступала местная аристократия, то есть «большие» семьи, укоренившиеся благодаря поддержке более или менее фактически зависимых от них прочих землевладельцев, благодаря густой сети прямых «клиентов», каждый из которых располагал своей собственной сетью вассалов, «сателлитов» — одним словом, вооруженных слуг. Гранды и претендовали на роль выразителей региональных интересов, навязывая тому или иному королю своего представителя в качестве дворецкого, мажордома. Эти региональные общности (так же как и борьба за преобладание между ними) выходят на первый план, когда происходит раздел единого королевства, и уходят в глубь политической сцены, когда конфликты такого рода так или иначе разрешаются и власть вновь сосредоточивается в руках одного короля. И в периоды относительной раздробленности, и в периоды относительного единства должность дворецкого, «мэра, дворца» («maire du palais»), остается наследственной, раз попав в руки австразийского семейства Пипинидов, которая правит страной на деле, предоставляя королям лишь одну функцию — «царствовать» формально, да и то — до поры до времени, до той поры и до того времени, когда назревший государственный переворот передаст им же, Пипинидам, и королевскую корону. Но об этих событиях — речь впереди.
Ослабление династии Меровингов имело, очевидно, несколько причин. Скрытно ведущаяся пепиннидская пропаганда загодя подчеркивает вялость, изнеженность королей из этой династии, их неспособность ни к ратному подвигу, ни к напряженным трудам по правлению (отсюда — образы «ленивых королей», знакомые нам с детства из учебников истории). Правда состоит в том, что они становились королями в юном возрасте и умирали молодыми — по крайней мере, многие из них; и в том, что их престиж как военных вождей был равен нулю (если не считать нескольких внешних побед, одержанных Дагобертом). Не имея военной добычи, лишенные возможности распоряжаться по собственной воле потоками прямых доходов (налоги) и косвенных (сборы, пошлины), уходящих куда-то за пределы королевской казны, Меровинги были вынуждены ради создания новых «верностей»[4] для мирской и церковной аристократии раздавать направо и налево наследственные земли. Действуя так, они нищали сами и увеличивали богатство и своеволие аристократии, которая кончила тем, что свергла их с престола.
