Себастьян Хаффнер - Заметки о Гитлере
Однако уже до этого, уже в 1938 году Гитлеру удалось привлечь на свою сторону подавляющее большинство из того большинства, которое в 1933 году еще голосовало против него, и это возможно является его самым величайшим достижением из всех. Это то достижение, которое заставляет выживших стариков стыдиться, а для родившейся позже молодежи непостижимо. Сегодня легко слетает с языка — у стариков: «Как мы могли?», у молодых «Как вы могли?». Но тогда это требовало совершенно исключительных прозорливости и проницательности, чтобы распознать в достижениях и успехах Гитлера уже скрытые корни грядущей катастрофы, и совершенно исключительной силы характера, чтобы не поддаться на воздействие этих достижений и успехов. Лающие, с пеной у рта речи Гитлера, которые, если прослушать их сегодня, вызывают отвращение и возбуждают хохот, тогда часто имели фактическую основу, которая внутренне не давала слушателю возражать. Это фактический фон действовал на слушателей, а вовсе не лай и пена у рта. Вот выдержка из речи Гитлера от 28 апреля 1939 года:
«Я победил хаос в Германии, восстановил порядок, неслыханно поднял производство во всех областях нашей национальной экономики… Мне удалось семь миллионов безработных, страдания которых так терзали наши сердца, всех без остатка снова включить в полезное производство… Я не только политически объединил немецкий народ, но также и дал ему вооружение, и далее я пытался страницу за страницей устранить тот договор, который в своей статье 448 содержит самое подлое насилие, которым когда–либо подвергались народы и люди. Я вернул обратно в Рейх грабительски отобранные у нас в 1919 году провинции, я вернул обратно Родину миллионам оторванным от нас и глубоко несчастным немцам, я восстановил тысячелетнее историческое единство немецкого жизненного пространства, и я … постарался все это сделать, не проливая кровь и не подвергая мой народ или какой–либо другой страданиям войны. Я, еще 21 год назад неизвестный рабочий и солдат своего народа, … создал все это своими собственными силами…»
Отвратительное самовосхваление. Смехотворный стиль («…семь миллионов безработных, страдания которых так терзали наши сердца.») Но, черт побери, все это правда — или почти все. Если же кто будет цепляться к паре вещей, которые возможно все же не соответствуют истине (победил хаос — без конституции? Восстановил порядок — при помощи концлагерей?), будет порой казаться самому себе упрямцем, мелочно выискивающим недостатки. Остальное — какие доводы можно было выдвинуть против этого в апреле 1939 года? Ведь экономика действительно расцветала, у безработных действительно снова была работа (их было не семь миллионов, а шесть, но ладно), вооружение было действительностью, Версальский договор действительно стал мертвой бумагой (и кто бы в 1933 году посчитал бы это возможным!), Саар и Мемельская область действительно снова принадлежали Рейху, равным образом как и австрийцы и судетские немцы, и они действительно радовались этому — их торжествующие крики еще звучат в ушах. Войну это чудесным образом действительно не вызвало, и то, что Гитлер двадцать лет назад действительно был неизвестным, никто не мог оспаривать (вообще–то вовсе не рабочим, ну да ладно). Действительно ли он все это создал своими собственными силами? Естественно, у него были помощники и сотрудники, но можно ли искренне утверждать, что все это могло произойти и без него? Можно ли таким образом еще отвергать Гитлера без того, чтобы отвергать все, чего он достиг, и не были ли в сравнении с этими достижениями его неприятные черты и его злодеяния всего лишь изъянами внешнего?
Какие вопросы задавали (могли задавать) старые противники Гитлера, образованные и обладающие художественным вкусом бюргеры, даже верующие христиане или марксисты, в середине и в конце тридцатых годов в виду неоспоримых достижений Гитлера и чудесных свершений, это: может быть, мои собственные мерки неверны? Быть может, все, что я учил и во что я верил, не соответствует истине? Разве не опровергает меня все, что происходит перед моими глазами? Если бы мир — экономический мир, политический, моральный мир — был бы действительно таким, в какой я верил, ведь тогда такой человек очень быстро и самым смехотворным образом потерпел бы крушение, да, и вообще бы он не зашел настолько далеко, насколько он зашел! Но он менее чем за двадцать лет из полнейшего ничтожества стал центральной фигурой мира, и все ему удается, даже казалось бы невозможное — все, все! Разве это не доказательство? Не принуждает ли это меня к генеральному пересмотру всех моих представлений, в том числе эстетических, в том числе моральных? Не следует ли мне по крайней мере допустить, что я заблуждался в своих достижениях и предсказаниях, и стать со своей критикой очень сдержанным, со своими суждениями очень осторожным?
Это сомнение в самом себе в целом понятно и даже вызывает симпатию. Но от него до первого, еще наполовину против своей воли произнесенного «Хайль Гитлер!» было уже недалеко.
Такие обращенные или наполовину обращенные видимыми достижениями Гитлера в общем не были национал–социалистами; но они были приверженцами Гитлера, верующими в Гитлера. И в апогее всеобщей веры в Фюрера таких немцев было, пожалуй, безусловно больше девяноста процентов.
Неслыханное достижение, почти весь народ объединить вокруг себя, и выполнить это менее чем за десять лет! И выполнить, по существу, не посредством демагогии, но — посредством достижений. До тех пор, пока у Гитлера в распоряжении были только его демагогия, его гипнотическое красноречие, его режиссерское искусство в опьянении и затуманивании масс — в двадцатые годы — то он сделал тем самым своими приверженцами едва ли более пяти процентов немцев. На выборах в рейхстаг 1928 года это было 2,5 процента. Следующие сорок процентов в 1930–1933 годах к нему пригнали экономическая нужда — и полная, беспомощная несостоятельность всех других правительств и партий в отношении этой нужды. Но последние, решающие пятьдесят процентов он привлек на свою сторону после 1933 года главным образом посредством достижений. Кто, примерно в 1938 году, в кругах, где это еще было возможно, произносил критические слова о Гитлере, неизбежно раньше или позже (иногда с полусогласием: «Эти дела с евреями мне тоже не нравятся») слышал такой ответ: «Но он же всего достиг!» Не такой, например ответ: «Но как увлекательно он может ораторствовать!», и не такой: «Но как великолепен он снова был на последнем партийном съезде!», ни разу: «Но что за успехи у него!». Нет: «Он же всего достиг!» И что собственно можно было в 1938 году или весной 1939 года на это возразить?
Существовал еще один устойчивый оборот речи, который тогда был постоянно на устах новоприобретенных последователей Гитлера. Он гласил: «Если бы об этом знал Фюрер!», и это намекало как раз на то, что вера в фюрера и обращение в веру национал–социализма оставались разными вещами. Если что–то не нравилось людям в национал–социализме — и было все еще много людей, которым многое не нравилось — то они инстинктивно стремились снять вину за это с Гитлера. Объективно, естественно, без оснований. Гитлер был таким же образом ответственен за разрушительные меры своего режима, как и за созидательные. В определенном смысле следует назвать разрушение германского государства и конституционной структуры, к чему мы еще вернемся, «достижениями» Гитлера — достижениями уничтожения, в которые вложено столь же много усилий, как и в позитивные достижения в экономической и военной сферах. Где–то между ними находятся его достижения в общественной области. В них разрушительное и созидательное уравновешивали друг друга.
Гитлер в двенадцать лет своего правления способствовал большим изменениям в общественном строе. Но здесь следует проводить четкую границу.
Существует три больших процесса изменения в обществе, которые начались уже в последние годы кайзеровского рейха, продолжались как при Веймарской республике, так и при Гитлере, и все еще бурно идут в Федеративной Республике и в ГДР. Во–первых, это демократизация и уравнивание общества, то есть ликвидация сословий и стирание классовых границ; во–вторых, переворот в сексуальной морали, а следовательно и возрастающие обесценивание и отрицание христианского аскетизма и буржуазных приличий; и в-третьих, эмансипация женщин, следовательно — прогрессирующее выравнивание половых различий в правовых нормах и в области труда. В этих трех областях достижения Гитлера, положительные ли, или отрицательные, сравнительно невелики, и мы упоминаем здесь об этом лишь потому, поскольку существует ложное представление, будто он эти три тенденции развития сдерживал или подавлял.
Наиболее отчетливо это проявляется в отношении эмансипации женщин, которая, как известно, на словах отвергалась национал–социализмом. В действительности однако она сделала большой рывок, особенно во время второй, военной шестилетки режима, и именно с полным одобрением и часто с принудительным подталкиванием со стороны партии и государства. Никогда еще женщины не были включены в столь многие мужские профессии и мужские функции, как это было во Второй мировой войне, и это невозможно было повернуть вспять — даже если бы Гитлер пережил Вторую мировую войну.
