Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов
Немецкие дети
Когда мы спрашивали наших собеседников о немцах, многие начинали говорить прежде всего о детях, вспоминали конкретные имена, рассказывали разные истории и всегда подчеркивали отличие немецких детей от их советских сверстников. «Очень вежливые, корректные, всегда здороваются. С их стороны не было случаев хулиганства или нецензурной брани. Одеты простенько, в рубашку и штанишки, но всегда отглаженные» (Петр Яковлевич Немцов). «Немцы хорошо одевали своих детей несмотря на то, что сами одевались скромно, даже бедно, — вспоминает Тамара Яковлевна Загородняя. — Платочки, белые гольфы, уложенная прическа на голове — все это внешне отличало немецких детей от наших».
Вежливость и аккуратность немецких детей достигалась, по единодушному мнению наших переселенцев, строгостью и даже некоторой суровостью воспитания. Николай Иванович Чудинов из Краснознаменска сделал такой вывод, наблюдая за своей соседкой Мартой:
— У нее каждое утро дети плачут, кричат. Мы ее спрашивали: «Марта, что у тебя дети каждое утро плачут? Что ты с ними делаешь?» — А она: «Ну как же. Вот ему надо вставать вовремя, надо умыться, постель убрать, а он не успевает. Мне же некогда». Вот она, чтобы управляться, поддает ему, порет. Уже с такого возраста они приучают к порядку. Мы своих детей так не воспитывали.
Но не все дети выглядели чистыми и ухоженными. Наталья Павловна Снегульская говорила нам, что было очень много детей бездомных: «Они по подвалам жили и ходили просить милостыню — каждый день приходили. Потом их постепенно собрали. Но они почему-то не хотели идти в детский дом. Были голодные, худые, страшные».
Домашние дети и бездомные были обречены ежедневно йскать себе пропитание. Одним из распространенных способов заработка была торговля. Валентина Ивановна Цапенко хорошо запомнила кенигсбергские «толкучки» тех лет, а на них — немецких детей от трех лет и старше с пачками открыток или другой мелочью в руках.
Девочек часто брали няньками к маленьким детям в советские семьи, как правило, офицерские. Или в домработницы. Хотя и не этот мотив, как считает Исаак Менделеевич Фишбейн, был главным:
— Немцев было жалко. Слезы текли, глядя на них. Мы даже взяли к себе немецкую девочку лет четырнадцати-пятнадцати. Матильдой ее, кажется, звали. Она нам помогала по дому, но мы взяли ее не в работницы, а из чисто гуманных соображений. Одели ее как следует. В Литву посылали за продуктами, за вещами. Она два раза ездила, а в третий раз не вернулась.
Сколь тяжелой должна быть жизнь, чтобы ребенок добровольно соглашался уходить из семьи, родного дома! Об этом история, рассказанная Раисой Кузьминичной Ежковой из Светлого:
— Вот помню, когда мы корову купили, гнали ее к себе на хутор. Уже поздно было, да еще дождь начался. Мы в один дом постучались, попросились переночевать. Нас не пустили. В другом — тоже отказали. Я в третий стучусь. Нас приглашают. А там немцы жили. Я говорю мужу Ивану: «Это же немцы». — А он: «Ну и что?». Зашли мы к ним. Они корову в сарай поставили, печку-буржуйку растопили. У них окна были кирпичом заложены. Хозяйка несколько кирпичей взяла, нагрела на печке нам под ноги поставила. Мокрое белье с нас сняла, сушить повесила. Завернула нас во что-то. У нее дочери были, а муж на фронте погиб. Потом мы пошли с ней в сарай, и она научила меня корову доить. А потом молока нагрели и попили. Младшая дочка, ей лет двенадцать было, все с нами просилась: «Дядя Ваня, возьмите меня с собой. Я вам всё-всё делать буду, и по дому убирать, и за коровой, только возьмите». По-русски хорошо говорила. Он ее спрашивает, откуда она русский язык знает. Оказывается, она у офицера какого-то жила, за ребенком ухаживала. Я говорю, давай возьмем ее. Где четверо есть, там пятому место найдется. А Иван отвечает: нет и всё. Старшая дочь у них ничего по-русски не понимала, а младшая — провожала нас утром долго, хотела с нами.
Посильную работу для ослабевших подростков найти было трудно, оставалось самое унизительное, последнее средство — просить подаяние.
— Сначала ходили по домам и предлагали дров нарубить, воды принести или напрямую просили. Мы, конечно, отказывались от помощи и кормили, — рассказывает Вера Алексеевна Амитонова. — Ходили одни и те же. Причем, как узнала, у них даже территория города была поделена, где просить. Смотрю, большой мальчик бьет маленького. Я спрашиваю: «За что?». Оказывается, тот зашел на чужую территорию. Я тогда вынесла обоим супа и хлеба, поставила на скамейку и говорю: «Ешьте и не деритесь».
На фоне таких проблем кажется необычным тот факт, что советские власти приложили немало усилий по созданию системы образования для немецких детей. Надежда Дмитриевна Макушина переселилась в Кёнигсберг из Ряжска вместе с мамой, преподавателем немецкого языка, которая была командирована Министерством просвещения для организации немецких школ. Она рассказывает:
— По области было 56 немецких школ. Учителей брали из немцев. Конечно, никакого образования у них специального не было, но главное, чтобы они не были членами нацистской партии. Проходили они курсы несколько месяцев и направлялись на работу. Директорами были только наши, они порой обижали немецких учителей, но облоно их за это очень строго наказывало, одного директора даже уволили. Был среди этих немцев-учителей один бывший подпольщик-коммунист. Мама его очень уважала.
В 1946/47 учебном году на территории бывшей Восточной Пруссии функционировало 44 школы для немецких детей, из них:
8 семилетних, 36 начальных (4927 учащихся). Все учителя (150 человек) прошли месячные курсы при Калининградском облоно.
В школах преподавались все учебные предметы, исключая географию, историю. Программа по родному языку была составлена на основе Берлинской программы. Преподавание велось на немецком языке.
Из отчета Калининградского облоно за 1946/47 учебный год
ЦГА РСФСР. Ф. 2306. Оп. 71. Ч. 1. Д. 829. Л.
