Мир истории. Начальные века русской истории - Борис Александрович Рыбаков
Солнце ему тьмою путь заступаше;
Нощь сто нущи ему грозою птичь у буди;
Свисть зверин вста.
Игорь пренебрег предостерегающими «знаменьями» природы и двинулся в степь на юг от Северского Донца по направлению к Азовскому морю. В пятницу 10 мая войска встретились с первым половецким кочевьем, мужское население которого «все от мала до велика» заслонило собою кибитки, но было разбито.
С зарания в пяток (пятницу. — Б. Р.)
Потопташа поганыя полки половецкыя,
И рассушясь стрелами по полю,
Помчаше красныя девкы половецкыя,
А с ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты.
На следующий день сюда подоспел Кончак с объединенными половецкими силами и окружил «Ольгово хороброе гнездо». Страшная трехдневная сеча на берегах Каялы кончилась полным уничтожением русских сил: Игорь и часть князей и бояр были взяты в плен (за них хотели получить огромный выкуп), 15 человек выскользнули из окружения, а все остальные полегли в «поле незнаеми, среди земли Половецкыи».
Ту кровавого вина не доста;
Ту пир докончаша храбрии русичи:
Сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую.
После победы половецкие полки двинулись на Русь в трех направлениях: на обезлюдевшие княжества Игоря и Буй Тура Всеволода, на Переяславль и на самый Киев, куда Кончака манили воспоминания о хане Боняке, стучавшем саблей в Золотые Ворота Киева.
В момент похода Игоря киевский князь Святослав мирно объезжал свой старый черниговский домен, и, только когда великий князь доплыл в ладьях до Чернигова, сюда добрался участник несчастливого «полка Игорева», ускользнувший из окружения, — Беловолод Просович. Он и рассказал о трагедии на берегах Каялы и о том, что поражение Игоря «отвориша ворота на Русьскую землю».
Надо думать, что после известий, полученных в Чернигове, великий князь не продолжал плавание по извилистой Десне, а, вспомнив стремительную езду Мономаха, помчался в Киев верхом со скоростью «от заутрени до вечерни».
Далее князь Святослав «посла по сыны свое и по все князи, и собрашася к нему к Кыеву, и выступиша к Каневу».
Стратегия обороны была такова: сын Святослава Олег с воеводой Тудором был немедленно послан отражать половцев от берегов Сейма (в княжестве пленного Игоря), в Переяславле уже бился с ними внук Долгорукого Владимир Глебович, а главные силы стали «постеречь земле Руское» на Днепре у Канева, охраняя Рось и важный стратегически Зарубинский брод, связывавший с переяславским левым берегом.
Все лето 1185 года ушло на такое противостояние половцам; летопись сообщает и о приходе войск из Смоленска, и об обмене гонцами с Переяславлем и с Треполем, и о внутренних маневрах половцев, нащупывавших слабые места в шестисоткилометровой русской обороне, организованной наспех, в тяжелейших условиях.
Потребность в новых силах, в участии отдаленных княжеств была велика все лето. Но, может быть, еще больше чувствовалась нужда в единении всех русских сил, даже тех, которые уже пришли под знамена киевского князя.
Князья неохотно выступали против половцев. Ярослав Черниговский собрал войска, но не двигался на соединение со Святославом, за что и заслужил осуждение в «златом слове». Давыд Ростиславич Смоленский привел свои полки на Киевщину, но стал в тылу киевских полков, у Треполя, в устье Стугны, и отказывался выступать далее.
А в это время Кончак осадил Переяславль; князь Владимир едва вырвался из боя, раненный тремя копьями. «Се половьци у мене, а помозите ми!» — послал он сказать Святославу.
Святослав же и его соправитель Рюрик Ростиславич не могли немедленно двинуть свои силы, так как Давыд Смоленский готовился к возвращению домой. Смоленские полки устроили вече и заявили, что они-де условились идти только до Киева, что сейчас боя нет, а участвовать в дальнейшем походе они не могут: «уже ся есмы изнемогли».
Пока шел этот недостойный торг с Давыдом, Кончак напал на Римов на Суле, и половцы изрубили или полонили всех его жителей.
Святослав и Рюрик, шедшие на помощь Переяславлю и Римову, задержались из-за «коромолы» Давыда. Гибель Римова летопись прямо ставит в связь с тем, что русские силы «опоздишася, ожидающе Давыда смолняны».
Когда же соединенные полки Святослава и Рюрика форсировали Днепр, чтобы отогнать Кончака, Давыд ушел от Треполя и повернул вспять свои смоленские войска.
С большой горечью пишет об этом автор «Слова о полку Игореве». Он вспомнил древних князей, пожалел о том, что старого Владимира (Святославича) нельзя было навечно оставить здесь, на Киевских горах, сказал о том, как стонет Русь, потому что «теперь стоят стяги Рюрика, а рядом — его брата Давыда, но по-разному развеваются их бунчуки, но по-разному поют их копья».
Не случайно поэт вспомнил старого Владимира — ведь именно здесь, на берегах Стугны, где совершилось предательство смоленского князя, два века назад Владимир Святославич поставил цепь своих богатырских застав. Мысль автора еще раз настойчиво возвращается к этой реке: при описании побега Игоря, вспоминая гибель Мономахова брата в 1093 году в водах Стугны, он противопоставляет ее Донцу, «лелеявшу князя на волнах»:
Не тако ти, рече, река Стугна;
Худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы,
Рострена к устью,
Уношу князя Ростислава затвори…
Можно думать, что автор «Слова», находясь при своем князе Святославе, провел это грозное лето 1185 года в стане русских войск между Каневом и Треполем, между Росью и Стугной, был свидетелем и приезда гонцов из осажденных городов, и рассылки гонцов за новыми «помочами», и трусливого вероломства Давыда под Треполем на Стугне.
Князь Игорь. Боярышни и
