Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил
– А ведь у Господа нашего Иисуса Христа должны быть самые-самые красивые невесты! А как же? Что же тут удивительного?
Но было во всех пюхтицких сестричках что-то совсем-совсем необычное, необъяснимо притягательное, таинственно влекущее и располагающее к откровенному простосердечному общению. Сначала я подумала, что это равенство, или скорее даже – превосходство их уровня общей культуры. Ведь те, с кем мне удалось поговорить, были врачами, искусствоведами, переводчиками, философами – кандидатами и докторами наук… Потом, познакомившись с матушками, которые не умели ни писать, ни считать, а читали только по церковно-славянски, я поняла, что образованность – шелуха, что дело тут – в чем-то другом…
– Любовь! Любовь к людям, друг к другу, к тебе и ко мне, ко всем живущим и к чистым, и к самым грешным и разнесчастным, – ответила на мой глупый вопрос Ангелина. – Мы в миру такой любви не встречаем и потому-то даже здесь не можем понять!…
+ + +
Рассказали мне матушки одну историю… Прихворнул кто-то, из в миру живущих, родственников одной из монахинь. Ну, она со своей сестрой близкой, по благословению матушки и поехала – то ли в Саратов, то ли в Пензу – навестить болящего. Живут сестры в отведенной им комнатке, больного выхаживают, по хозяйству помогают. А за стеной, в проходной гостиной, круглосуточно почти разрывается и сверкает голыми ляжками и наглыми рожами политиков – телевизор «Сони». День орет и мелькает, второй, пятый, десятый… Ну, не выдержало монашеское сердце искушения такого непрерывного! Не выдержало! Проходя в очередной раз мимо демонического этого отверзения, одна из сестер возьми, да и осени крестным знамением «голубой экран»! Очередной гомосексуал на нем исказился, хрюкнул и погас… Только дымок из пластикового черного короба вонюче заструился! Вызванные телемастера, как ни искали сгоревший или испорченный блок – ничего сломавшегося не обнаружили! Вся «прозвоненная» электроника была в абсолютном порядке и настрое, а вот заставить работать новенький «Сони» не удалось уже никогда.
Таких вот, чудесных, трогательных и смешных историй услышала я в Пюхтице немало.
Монахи вообще – не плаксы и не зануды, а наоборот – оптимисты и даже юмористы! Юмор тут, правда, совсем особый, непривычный слегка: четырнадцатилетнюю, чересчур серьезную, неулыбчивую и медлительную сестричку, один батюшка, иеромонах, зовет «Панихида»! И он же, неожиданно обнаружив закряхтевшего в пеленках, крохотного Николая – сыночка одной из питерских паломниц, оставленного ею спать на стуле в трапезной – произносит задумчиво-бесстрастно:
– Чтой-то, монашки младенцев всюду поразбрасывали… Панихида, это твой?
«Панихида», не смутившись, не улыбнувшись даже шутке, спокойно и медленно, как в рапиде, забирает попискивающий сверток и уносит из трапезной, бережно прижимая младенца, как куклу. Ни на шутника батюшку, ни на нас, дружно хмыкнувших в свои тарелки, она глаз своих синих под мохнатыми ресницами не поднимает.
Удивительный этот юморист-иеромонах! Благословляя, роняет в сложенные мои ладони яблочко из широкого рукава рясы и так умеет подбодрить и утешить, что на исповеди к нему я иду всегда с предвкушением какого-то тепла, света, тихой радости. Почти счастья.
…У самой древней и ласковой старицы, живущей уже в богадельне, – юбилей. Мы приходим поздравить ее и рассматриваем маленькие желтые фотокарточки на стене, над кроватью: «Алеша с котеночком, Алеша с ягненочком», – поясняет она, вытирая крохотной прозрачной ручкой свои чистые и умилительные слезки. Таким был в детстве здесь, в Пюхтице, наш нынешний Патриарх Алексий II…
Трапезницы вручают матушке торт! Самый настоящий, высокий, сдобный торт с огромными разноцветными розами крема! Это в Успенский-то пост?! Привычно прочитывая мои мысли, одна из сестер поясняет, как глупенькой:
– Тесто постное мы на пиве с медом печем, какао-масло чуть добавляем. Ну а крем – кокосовые или соевые сливки взбитые с малиновым, лимонным или смородиновым – по цвету – сиропом! Кушайте, угощайтесь, не оскоромитесь, матушка!
Сестры все делают сами: пашут, косят, растят урожай, ухаживают за скотиной, даже ремонтируют, все, что надо – от крыш домов до обувки. Чистят окрестные леса, вырубая сухостой, пилят и рубят дрова, складывая полешки в высоченные – этажа на два – особые деревянные стога. Сами сестры реставрируют и пишут иконы. А какие дивные золотошвейные облачения и митры делают они в своих мастерских! Сколько тут великих мастериц, истинных, больших талантов! Никогда в жизни не видела я прежде, чтобы люди работали так радостно, самозабвенно, с таким усердием, прилежанием, так добросовестно и творчески…
– А как же мы проживем, если трудиться не станем? Нас кормить некому! Как поработаешь, так и полопаешь! – говорит Поля. А я замечаю, что «послушается» она, видимо, с тяжелой простудой.
– Да здесь, в храме, в работе, да молитве все быстрей заживет! Что я в келье-то валяться буду? Искушение одно!
Незабываемо прекрасным и торжественным был праздник Преображения Господня. Но Ангелина и другие паломники, все, как один, твердили мне: «Это что! Вот посмотришь, как они свой главный праздник, свой престол-то Успение, празднуют! Вот уже порадуемся!»
И – правда! Народу съехалось столько, что спали гости везде – в каморочках крепостной стены и башнях, во всех кельях на раскладушках и даже на полу, в гараже, на скотном, в мастерских и подсобных помещениях, к причастию я двигалась в такой плотной толпе, в таком людском водовороте, что никогда, казалось, не приближусь к Чаше. Толпа, однако, не была хаотичной, а движение людей как-то управлялось, организовывалось, упорядочивалось… Спокойным, радостным, размеренным был и Крестный Ход к источнику. Матушка благословила и под иконой Успенской Чудотворной паломникам пройтись – это издревле на Руси почитаемый обычай…
Праздничная трапеза запомнилась таким количеством вкуснейших «намоленных» яств, что попробовать все, кажется, так и не удалось – переела! А как сестры пели молитвы, псалмы, собственного сочинения духовные песни! Мне кто-то шепнул на ухо, что регент пюхтицкого хора – профессиональный композитор и дирижер, матушка, преподававшая раньше в Ленинградской консерватории. Так не хотелось уходить из храма-трапезной! Вообще, не хотелось покидать монастырь. Но надо было уже собираться, ведь завтра с утра – наш автобус в Питер…
Я вытащила из-под железной кровати свою дорожную сумку, засунутую туда в день приезда, открыла ее и обомлела! Здесь все это время пролежали, оказывается, нетронутыми два блока, из Москвы припасенных, сигарет!!! Я ничего не могла понять! Иногда, очень редко, украдкой, выбиралась же я все-таки, куда-нибудь, подальше от монастырских стен, чтобы затянуться привычным дымком, а потом долго жевать яблоко, карамель «холодок», с отвращением и стыдом обнюхивать свою одежду и, с осознанием гадости и греха, шмыгнуть, низко склонив голову, – в чистоту, аромат, святость… Что же я курила?!…
Из глубокого кармана юбки на пол кельи вытряхнулась помятая пачка с оставшимися в ней двумя, размокшими от святой воды, сигаретами… Это, оказывается, была та самая пачка, с которой я в монастырь приехала! Получается, что я, выкуривающая обычно, в среднем, пачку в день, за три почти недели в монастыре выкурила всего сигарет 10-15… Но как же это я совершенно незаметно для себя и безо всяких напрягов и переживаний фактически, бросила курить???
– А просто сестры молились! – сказала, входя в келью попрощаться Поленька. – И не курите больше, если сможете. Постарайтесь…
Если бы ты знал, как тяжело, как невыразимо грустно и страшно возвращаться из монастыря в мир! Все вокруг кажется отвратительно грязным, шумным, враждебным и вонючим… Люди толкаются, безобразно и грубо орут друг на друга, фальшиво и громко хохочут, сверкают злобными глазами на непромытых и хмурых лицах… И этот едкий удушливый смрад отовсюду, ото всех…
+ + +
…Из-под обломков рухнувшей ныне, а когда-то громадной империи Советского кинематографа, неожиданно вынырнула моя давнишняя подруга-режиссер научно-популярного кино. Я слышала, что в последние годы она, как и многие мои коллеги, с трудом сводит концы с концами, перебивается лишь тем, что сдает московскую квартиру, а сама живет за городом, без телефона… И вдруг звонок! И голос – бодрый, радостный, веселый!
В Союзе Кинематографистов идет обмен наших членских билетов. Мы встречаемся с подругой и я, что называется, – ползу по стенке вниз: она одета, и обута, и причесана, как «новая русская», как женщина с большим достатком! На все мои вопросы и расспросы, откуда, мол, богатство, и что за клад, а может быть, и принц из сказки – загадочные, многозначительные улыбки и щедрое: «Сама увидишь!» Любопытство и зароненная намеками надежда на такую же удачу – выпрыгивали из меня. Я с нетерпением ждала «показа».
